При попытке выйти замуж - Анна Жановна Малышева
Тогда Лялька хватала со стола длинный острый нож и всаживала его девчонке в сердце. Нож сразу исчезал, а сама девчонка сжималась, съеживалась, уменьшалась в размерах и превращалась в легкий дымок. Лялька дула на него и, глядя, как он развеивается, довольно смеялась.
Морозов просыпался от Лялькиного хохота, смотрел на нее с испугом, но не будил: не плачет — и слава богу. Пусть ей лучше смешное снится.
А Лялька просыпалась усталая. Сон про девчонку, как ни странно, тоже доставлял ей удовольствие. Он ее привораживал, не отпускал даже днем. Вот ведь как просто — дунула, и нет ничего.
Лялька помнила свое паническое состояние тогда, вечером 31 декабря. Она выскочила из магазина «Подарки» и побежала к морозовской «девятке», которую он ей любезно одолжил для поездок по магазинам. До Нового года еще многое нужно было успеть. И увидела знакомую машину — синий «Сааб». За рулем сидел Ильин, а рядом — девушка. В салоне машины горел свет, и Лялька могла свободно наблюдать за тем, что там происходит. А происходило ужасное — девушка то и дело тыкалась носом в громадный букет красных роз. У Ляльки не было и тени сомнения, что розы ей подарил Вениамин, а он сам вел себя как влюбленный студент: то осторожно дотрагивался ей до плеча, то просительно заглядывал в глаза, то виновато разводил руками. Короче, все было ясно. Ляльку парализовало. Она стояла посреди улицы с сумками и свертками, на нее натыкались прохожие, ругались, но она ничего не чувствовала и не слышала. «Я опоздала, — с ужасом думала она, — опоздала!»
Глава 29
АЛЕКСАНДРА
Мы с Гуревичем появились в родной редакции только в середине дня. Да и куда нам было торопиться? Работать под руководством Серебряного я все равно не собиралась. Мне было противно оставаться в «Вечернем курьере» после того, как отсюда так бессовестно выгнали Мохова. Значит, предстояли поиски работы, и я склонялась к «Мрачному будущему» Жоры Рахмалюка. Тем более он неоднократно зазывал меня в свою газету, уговаривал даже. Так что я ехала в «Курьер» в боевом настроении и с твердым намерением написать заявление об уходе.
Гуревич крайне отрицательно отнесся к моим планам, и, как только последний бутерброд исчез в его ненасытной утробе, он принялся зудеть и ныть на тему: «Начальство приходит и уходит, а жизнь продолжается».
Однако, переступив порог редакции, мы поняли, что там очередное ЧП. Народ толпился у «стенгазеты» — специального места в коридоре, где вывешивались все местные внутриредакционные новости. Сначала я не поняла, что так взволновало коллектив «Курьера»: справа — план завтрашнего номера; слева — перечень выражений, которые запрещалось использовать в своих материалах сотрудникам газеты («ничто не предвещало беды», «люди в белых халатах», «восток — дело тонкое» и так далее); рядом — «лирические мотивы» — когда-то мы с моей подружкой Юной Козыревой начали придумывать их в пику Майонезу, который был склонен ко всякой возвышенной пошлятине, а потом к нам присоединилась вся редакция. В результате стенгазету всегда украшали такие чудные словосочетания из трех слов (одного прилагательного и двух существительных), как: «Томительная нега грусти», «Трепещущая нить сопричастности», «Мучительное пламя страсти», «Стремительная череда событий», «Коварная сущность финансов», «Российская внезапность бытия» и т. п.
Сначала я было подумала, что стенгазета пополнилась новой порцией «мотивов», но, протиснувшись в первый ряд зрителей, я поняла наконец, что стало объектом их пристального и взволнованного внимания. В центре стенгазеты висел приказ президента издательского дома «Вечерний курьер» Валентина Корпикова. Да, я не сказала: во время пред- и посленовогодних драматических событий Корпикова не было не только в редакции, но и в стране — где-то он пут еще ствовал. Сейчас, по всему видно, вернулся. В наступившем году Корпиков, опять же по причине своего отсутствия, еще не издал ни одного распоряжения, и потому приколотый к стене приказ имел почетный первый номер. Говорилось там следующее: «Приказываю отменить распоряжение № 133С об освобождении от должности главного редактора газеты «Вечерний курьер» Мохова Ю.С., отменить распоряжение № 134С о назначении исполняющим обязанности редактора «Вечернего курьера» Серебряного И.Л., освободить от должности директора издательского дома «Вечерний курьер» Серебряного И.Л. и назначить на эту должность Мохова Ю.С. с сохранением за ним должности главного редактора газеты «Вечерний курьер».
Печать, подпись Корпикова.
— Жестокая шуточка, — сказал кто-то. — К тому же сегодня не первое апреля.
— А вдруг не шутка? — еле слышно пробормотал еще кто-то. — Вдруг?
Все зашумели, заспорили. В подлинность приказа не верилось. Во-первых, никому даже в голову не могло прийти, что Серебряный уволил Юрия Сергеевича Мохова без санкции президента издательского дома. Во-вторых, всем было доподлинно известно, что у Кор-пикова с Серебряным более чем тесные отношения, и не только личные, но и «по бизнесу».
Даже Гуревич, всегда критически относившийся к Мохову, возмутился:
— Типичная, э-э-э, инвектива! Черный, так сказать, юмор. Предлагаю, э-э-э, дезавуировать этот грязный листок.
Обидевшись на неизвестных и злобных шутников, многие решили не ходить на редколлегию — пусть эти гады сами обсуждают проблемы номера. Но не прошло и десяти минут — Сева только-только успел поставить чайник и спрятать от Гуревича конфеты, — как к нам в отдел вбежала секретарша главного Танечка:
— Что вы тут сидите? Редколлегия уже началась, бегите.
— Мы не пойдем. — Севины слова прозвучали грубо, хотя Танечка была ни в чем не виновата.
— Почему? Юрий Сергеевич просил вас позвать. — Танечка, казалось, не заметила Севиной грубости.
— Юрий Сергеевич?! — хором переспросили мы с Севой. Гуревич немедленно воспользовался нашим замешательством, проскользнул к тумбочке, достал конфеты и приступил к их стремительному поеданию.
— Да, Юрий Сергеевич ведет редколлегию. — Танечка смотрела на нас почти так же удивленно, как и мы на нее. — Вы что, приказа не видели?
— Так приказ — настоящий?! Не шутка?! — Сева все еще не верил. Я, признаться, тоже.
Танечка фыркнула:
— Не редакция, а сумасшедший дом.
И убежала. Мы рванули вслед за ней, но столкнулись в дверях с Майонезом и Савельченко. Вид оба имели бледный и пришибленный.
— Задержитесь, — тусклым голосом велел Майонез. — Обсудим сложившееся положение. Этот пусть выйдет.
Этот, то есть Гуревич, как раз дожевал последнюю конфету, а больше ничего съедобного у нас не было, поэтому отдел он покинул без возражений.
— Положение нормализовалось, — не скрывая злорадства, заметил Сева, — редактор, слава богу, вернулся, так что примите мои поздравления, Александр Иванович. И вы, Вячеслав
