Андрей Троицкий - Кукловод
Глава двадцать первая
Самолет «Аэрофлота» из Душанбе совершил посадку в Москве без опозданий, ровно в одиннадцать двадцать пять утра. Когда подали трап, одним из первых на летное поле спустился благообразный старикан в темной кепке на вате, с потертым портфельчиком из свиной кожи.
Коротко подстриженный, в допотопном макинтоше «Дружба» китайского производства, старикан выглядел неприметным, как серая мышь. Внешне он напоминал провинциального учителя, ушедшего на заслуженный отдых и теперь вот выбравшегося в столицу. Погостить у любимой дочки, понянчить внучат, с головой окунуться в приятные стариковские хлопоты. Звали человека Всеволодом Яковлевичем Дунаевым. И он не был безобидным старым пердунчиком, каким хотел казаться.
Дунаев привез Москву два смертных приговора и еще кое-какие указания на словах. Смертные приговоры были вынесены Гецману и его компаньону Роману Марковичу Уманскому знаменитым таджикским авторитетом Абдурахимом Кундышабаевым.
В Москву Дунаев прилетел по подложному паспорту, выписанному на имя некоего Льва Ленского. Липовых паспортов у Дунаева было насчитано, плотная высокая стопка, выбирай любой и пользуйся. Для конспирации имелись свои резоны. Последние пять лет старик исполнял роль связника по особым поручениям. Дунаев поддерживал связь между Душанбе и криминальными авторитетами и ворами в законе таджикского происхождения, осевшими в России. И кликуху имел соответственную статусу «Посол».
У Дунаева не было багажа, лишь тот портфель, что старик держал в руке. Поэтому уже через двадцать минут после приземления самолета он прошел через зал, купил в аптечном ларьке пузырек «но-шпы». Вышел из третьего подъезда здания аэровокзала.
Возле дверей на улице под холодным дождем уже топтался, поджидая «Посла», таджик Рахмон Ашуров. Тот самый, что два дня назад ужинал с Гецманом в ресторане «Оливия». Кивнув Ашурову, Дунаев, энергично помахивая портфельчиком, проследовал к автомобильной стоянке, занял переднее пассажирское место.
Бывая в Москве с интервалом в два-три месяца, старик никогда не останавливался в гостиницах, только на съемных квартирах. В каждый новый приезд на новой квартире.
– Погодка тут у вас, – Дунаев передернул плечами. – Жуткая. А в Душанбе солнышко, тепло. Как летом. Наверное, хочешь в отпуск?
– Очень хочу, – честно признался Ашуров.
– Работу закончишь, отдохнешь два месяца.
– Спасибо.
– Куда сегодня поедем? – спросил Дунаев.
– Сегодня на Бутырскую улицу.
– Куда? На Бутырскую? – поморщился Дунаев. – Надеюсь, хоть не в следственный изолятор?
Ашуров засмеялся шутке.
– В следующий раз снимай квартиру в самом центре, – проворчал Дунаев. – Я так редко приезжаю. И не для того, чтобы жить на Бутырской улице.
С Бутырским следственным изолятором, где однажды Дунаеву в ожидании суда пришлось париться почти три месяца, были связаны не самые приятные воспоминания. В прежние времена Дунаев не раз и не два вступал в открытые, непримиримые конфликты с Уголовным кодексом. Раза три эти конфликты заканчивались не в его пользу, Дунаев садился. Последний раз он тянул срок в Мурманской области.
Он выписался из заполярного санатория восемь лет назад и побожился больше не возвращаться в те холодные, непригодные для человеческой жизни края. Возраст уже не тот, не то здоровье. Нового срока он не выдержит. Дунаев твердо решил дожить до глубокой старости, умереть свободным и счастливым человеком.
Статус Всеволода Яковлевича был куда выше статуса рядового курьера или оптовика. Таджикским друзьям Дунаева на ум не пришло бы использовать опытного и авторитетного «Посла» для перевозки дури или денежной наличности. И сам бы он на такую работу не подписался, даже если бы сидел без гроша, на унизительном подсосе у жены пенсионерки. Ему поручали дела ответственные, деликатные, требующие ума и некоторых дипломатических способностей. На этот раз дело было именно таким.
«Послу» поручили информировать московских таджиков о решении Абдурахима. Нужно проконтролировать выполнение дела, убедиться в том, что смертные приговоры, вынесенные Гецману и Уманскому, приведены в исполнение. Затем сесть на самолет, отправиться обратно в Душанбе и привести Абдурахиму какой-то знак, какое-то доказательство того, что дело сделано.
Абдурахим не молодой отморозок. Он человек старомодный, можно сказать, консервативный, воспитанный на старых восточных традициях. Он желает иметь доказательство смерти Гецмана и Уманского. Что ж, это его право. Таким доказательством может быть отрубленный палец, кисть руки, ступня, уши или срезанная с плеча Уманского татуировка орла, расправляющего крылья на фоне скалистых гор.
Высушенный кусок человеческой кожи с красивой татуировкой – вещь приятная и далеко не бесполезная. Пристрастившийся к чтению Абдурахим, может использовать ее, например, в качестве книжной закладки. Но на самый худой конец, сойдет и простая фотография мертвеца.
* * *Последний день жизни Якова Семеновича Гецмана не стал самым приятным днем его жизни. Нервное напряжение последних дней давало себя знать. Утром по совершенно пустяковому поводу, теперь с трудом вспомнишь по какому именно, Гецман сцепился с женой.
Началось с вялой перебранки. Ира собиралась на работу, и муж сделал ей замечание в корректной безобидной форме. Мол, на службу не одеваются, как публичные шлюхи в кабак. Нечего напяливать красную юбку, которая едва закрывает задницу, и подводить глаза до висков. Ира сквозь зубы процедила какую-то гадость, как плюнула.
Гецман ответил в том смысле, что нечего ходить на работу, если просто хочешь трахнуться по-собачьи, с кем попало. Ира назвала Гецмана обидным для мужчины словом. Коротко размахнувшись, он влепил жене звонкую пощечину. Ира пошатнулась, смахнула со стола тарелку, пару чашек. Вообщем, ничего серьезно. Рядовая семейная размолвка.
Хуже другое, гадкие слова, слезы Иры, матерщину Гецмана видел и слышал четырнадцатилетний сын Антон, как назло, именно в этот момент влетевший на кухню. Антон бросился защищать мать… Короче, дурацкая, тупая, недостойная приличного человека ссора. Но и сын Антон хорош, ничего не скажешь. Вырос отпрыск, созрел, набрался словечек на улице…
По дороге в офис Гецман решил, что виной всему его расстроенные нервы. Он снова вспомнил юбочку жены. Такую короткую, что если нагнуться, можно рассмотреть, какого цвета трусы на Ире. Какому кобелю эта стерва хочет продемонстрировать нижнее белье? Гецман сжал кулаки.
– Сука чертова, дура.
– Простите, вы что-то сказали? – водитель Боря повернул голову к хозяину. – Или мне показалось?
– Ничего, это я так. Езжай.
Гецман, естественно, не мог знать, что жить ему осталось хрен да маленько. Он пребывал в наивном заблуждении, что выгадал, как минимум пять дней спокойной жизни. Пусть они пройдут, эти дни, а дальше видно будет. В любой момент с ним может связаться Литвиненко и выяснится, что грузовики нашлись, товар в целости и сохранности. И отправлен в нужном направлении. Словом, все образуется, само собой рассосется. Темные тучи уплывут с ясного горизонта. Гецман только вздохнет и перекрестится.
А пока нужно набраться терпения и ждать. Это тягостное ожидание минута за минутой, час за часом высасывало, опустошало душу. С утра Гецман пробовал отвлечься, спастись работой. Он уединился в кабине, просмотрел какие-то бумаги, переговорил со старым приятелем по телефону о второстепенных личных делах.
– У тебя голос грустный, – сказал приятель. – Что-то случилось?
– Да, сегодня у меня особенный день, – Гецман поднял кверху палец.
– Особенный в каком смысле?
– В каком смысле? – переспросил Гецман, чувствуя, что еще не остыл после утреннего скандала. – Сегодня мой родной сынишка Антон назвал меня ублюдком и скотиной. Парнишке четырнадцать лет. Такое ведь не каждый день происходит. Ну, не каждый день сын так ласково разговаривает с отцом. Поэтому и день у меня особенный.
Приятель рассмеялся. Разумеется, для него, постороннего человека, это хохма, примочка.
– И часто у тебя случаются такие особенные дни?
– В последнее время не редко, – вздохнул Гецман, стало жалко самого себя.
Положив трубку, он решил, что сегодня должен нормально, с удовольствием провести остаток дня и вечер. Оттянуться по полной программе, снять накопившееся напряжение. Гецман снова взял в руку телефонную трубку, полистал записную книжку. Набрав номер бани, попросил зарезервировать на вечер номер люкс на двоих.
Затем он дозвонился Татьяне, старой подруге, с которой от случая к случаю коротал свободные вечера. Гецман пообещал заехать за женщиной ровно в шесть. Затем, после бани, они вернутся в гнездышко к Тане. Гецман засидится у старой подружки до ночи. Пусть жена немного понервничает, это воспитательная, профилактическая мера пойдет ей на пользу. А сын Антон пусть подумает о своем поведении, пусть завтра же извинится перед отцом.
