Вячеслав Денисов - Грабеж – дело тонкое
– Видите во-он на том пригорке черный «Ягуар»?
Понятно... Мне не нужно растолковывать, у кого в городе Тернове есть черный «Ягуар». Есть еще один «Ягуар». Но, во-первых, он серебристый, и, во-вторых, я крепко сомневаюсь в том, что стучать Струге на бандита Решетуху станет сын начальника Судебного департамента при Верховном суде по Терновской области. На Решетуху стучал Шебанин.
После того как рупор на палубе прохрипел какую-то ересь, означавшую, по всей видимости, факт того, что двери закрываются, мы расселись за пластиковым столиком под крышей летнего кафе. Тут же, из того же рупора-калеки донеслась музыка, в которой я с трудом угадал песню Пугачевой о речном трамвайчике. Если не знать раньше этой мелодии, то можно вполне решить, что шутливый боцман решил дать послушать отдыхающим звуки, которые производит машинное отделение. Загудев двигателями, судно стало медленно отходить от причала.
– Никогда не плавал... На пароходе... – произнес Пащенко, уцепившись рукой за поручень. – Лучше в небо... На истребителе...
– Плавает дерьмо, Вадим Андреевич, – объяснил Земцов. – Моряки по морю и рекам ходят.
– Моряки, может, и ходят... А я ходить не могу...
Едва пароход покинул городскую зону, я почувствовал в груди легкое волнение. Такое со мной обычно бывает, когда приходится вламываться в чужую квартиру или штурмовать чью-то машину. Азарт, через который бурной, бурлящей струей перехлестывает адреналин. Насупились и мои спутники. У троих из нас есть оружие, у Струге его, конечно, нет. Наличие стреляющих приспособлений – это, конечно, плюс. В минусе у нас может остаться прокурор, который, раз посмотрев на воду, уже не может не только ходить и плавать, но и сидеть. Ничего, думаю, скоро отойдет. Вадим Андреевич – мужик крепкий.
Глава 6
Решетуха
Ну вот и все. Я прощаюсь с этим городом, доставившим мне много хлопот и много маленьких радостей. Жизнь без опасности скучна и примитивна. Что я увезу из Тернова? Воспоминания о риске, убеждение в том, что моя судьба удалась, и сумку, наполненную будущим.
Впереди – четыре часа воспоминаний о том, как я оживил этот маленький город, подарил ему минуты страха и опасности. Очередная моя пристань, от которой я ухожу с легкой душой. Около семи часов вечера этот скромный теплоходик, пробирающийся сквозь волны под горделивым флагом расстрелянного адмирала, войдет в воды большой сибирской реки, и еще через два часа я увижу свой родной город. Что жизнь? Игра. Игра, полная смертельной опасности, через которую ты должен пройти, отобрав у судьбы все, что возможно. Все, что я отобрал, умещается в маленькой спортивной сумке. Она такая маленькая, что в нее можно уместить лишь несессер с умывальными принадлежностями, полотенце, сменную рубашку и пару чистого белья. Но в ней нет и этого. Она полна воспоминаний и моего будущего...
На секунду оторвавшись от своих мыслей, я окинул взглядом помещение. Уютный кубрик, в углу которого расположена стойка бара. Это ли не лучший момент для того, чтобы, празднуя очередную победу, выпить стаканчик какого-нибудь дорогого напитка?
Перекинув ремень сумки через плечо, я приобнял молодую девушку, вставшую мне на пути, улыбнулся ей и прошагал к стойке. Теперь эта девчонка будет весь день смотреть на меня.
– Слушаю вас.
– Что? – Не понимая, что мне говорят, я оторвал от девчонки взгляд и уставился пустым улыбчивым взглядом на бармена.
– Вам что-нибудь налить?
– Да. У вас есть текила? – Я перевел взгляд на девчушку. На проститутку не похожа. Пароход, следующий без остановок, – не лучшее место для съема клиентов. Однако следует одна, без провожатых, молода, беспечна и красива. Для меня это лучший способ скоротать время и украсить его. В очередной раз встретившись с ней глазами, я показал ей на пустующий рядом со мной кожаный табурет. Заметив ее движение в моем направлении, я почувствовал внутри себя прилив знакомой теплоты. – Знаете что? Две текилы... Вы пьете текилу?
– Почему бы и нет? – дрогнула она кончиками губ.
Определенно мила, определенно молода. Юность, хлещущая через край, не знающая границ, не верящая в то, что жизнь полна разочарований и слез. Я уже прямо сейчас готов заплатить штуку баксов, чтобы завлечь ее в глубину парохода. Однако впереди целых четыре часа, в каждом из которых шестьдесят минут. А потом – еще два. Я не люблю насыщаться доступным, потому что знаю, что тотчас после получения желаемого результата потеряю к предмету интерес. Глядя в это юное лицо, мне не хотелось бы, чтобы уже через тридцать минут, выплеснув в нее накопившуюся за долгие недели одиночества страсть, остаток времени просидеть в одиночестве, за стаканом водки из агавы, слушая ее влюбленную болтовню и считая мгновения до того, как пароход причалит к Новосибирску. Нужно разогреть себя, довести до изнеможения, пусть даже усиленного алкоголем, ее, а потом, за мгновение до того, как народ начнет скапливаться на палубе, овладеть ее крепким, юным телом... Будет еще лучше, если она, скользя подо мной почти на открытом месте, будет стонать и просить «Ну быстрее... Быстрей же... Нас сейчас увидят...» Вот она, жизнь! Я люблю ее такой! Я люблю всегда опаздывать, но всегда при этом приходить к финишу первым, ночь с женщиной, полная мрака и покоя, не для меня.
Ее глаза, полные света и огня, смотрят на меня, а ровные, безукоризненные губы несут какую-то девичью чушь. Кажется, она говорит мне, что едет в Новосибирск к своему жениху. Вот она, жизнь! Очередная моя победа, ломающая все устоявшиеся стереотипы! Взять девочку, которую через несколько часов будет встречать на пристани жених! Она будет стонать подо мной, делая попытки изобразить нежелание, а на самом деле задыхаясь от страсти, за несколько минут до того, как в ее сочные, безумные в своей красоте уста вопьются жадные, изголодавшиеся в ожидании женщины губы какого-то новосибирского сопляка! Вот она, моя жизнь... Я весь в ней, как одинокий странник, решивший в пургу, в одиночестве, пересечь тундру. Как прекрасна моя жизнь, но как быстро она летит...
– ...наверное, он любит меня, если решил жениться? – прорывается сквозь мои мысли ее голос. – Как вы думаете?
Я улыбаюсь.
– Конечно.
– Но его стремление устроиться в жизни претит моим убеждениям. Я люблю свободу, свежий ветер. Наверное, поэтому я и решила пройтись рекой. Он заканчивает строительный институт и станет инженером. Он гордится своей профессией, считает, что она важна не только для него. А есть ли в этом смысл? Зачем жить для других, лишая себя единственной, предоставленной судьбой возможности насладиться жизнью, ее неожиданными поворотами? Скорее я еду не для того, чтобы сказать ему «люблю», а для того, чтобы объяснить, почему наш союз невозможен. Моя душа не способна ни создавать, ни разрушать. Я ветер, гуляющий меж крон деревьев.
От неожиданности я вздернул бровь. Минуту назад мне казалось, что ей не более семнадцати и она вырвалась на пару дней перед выпускными экзаменами на волю. Жажда секса с малознакомым парнем, ошибка молодости, выдающая влюбленность за любовь. Сейчас я смотрю в ее глаза и убеждаюсь в том, что ее слова – не следствие пятидесяти выпитых граммов сорокапятиградусной водки. Такие, как она, пьянея, не фантазируют и не молотят чушь без остановки. Эти люди, едва почувствовав в голове легкость от алкоголя, который впитывается в кровь через язык уже через пять минут, всегда говорят правду. Я слушаю ее и начинаю понимать, что желание овладеть ею прямо на этой стойке сменяется желанием выслушать ее и понять. Она юна и беспечна, рассудительна и основательна внутри. Разве я не прав, делая такие выводы, когда я слышу слова о том, что...
– ...вы пьете спиртное, и вы внешне счастливы. У вас есть что-то, чего, по всей видимости, не хватает мне. Но вы в два раза старше меня, именно поэтому мне сейчас недоступно то, что понимаете вы. Но ждать еще двадцать лет мне не под силу.
– Мне не сорок. – Я полагал, что в свои тридцать пять я выгляжу гораздо моложе. – А вам, стало быть, двадцать? Вы красивы и безупречны. Разве этого мало для настоящего времени? Просто с возрастом приходят иные представления о счастье. В двадцать я мечтал лишь о том, чтобы найти работу после армии. Когда нашел, посчитал это счастьем. Потом, когда разуверился в своем труде, стал думать о том, как стать счастливым по-другому. На все нужно время, всему свой срок. То, чем счастлив сейчас я, может принести вам, с вашим пониманием свободы, много горя.
Как ваше имя, милая спутница? Как назвали вас родители, родившие на свет такое чудо?
– Вика. – Она посмотрела на меня сквозь тонкое стекло пузатого бокала.
– Никогда не называйте себя Викой, – попросил я. – Вика – это кормовая культура. Вам лучше подойдет полное звучание.
Она рассмеялась так звонко, что оглушила меня на полминуты. А я-то думал, что она обидится и мне придется объяснить ей, что Вероника – это самое красивое имя, которое я слышал. Однако она рассмеялась, а потом, когда в моей голове еще звенел колокольчик ее смеха, отрезала:
