Иван Максименко - Подводные камни

— А у тебя слабости есть? — выпустив резко струю дыма изо рта, спросила вдова.

— Я их контролирую, поэтому не сбиваюсь с курса… — конспиратор оперся локтем на мягкое сиденье и глянул с любопытством на свою возлюбленную, сидевшую позади него, — …блин, сколько же ты сегодня сигарет выкурила? Дымишься, как паровоз. Хоть противогаз надевай.

— Сейчас эту докурю, и паровоз остановится, — Вероника взглянула украдкой на своего молодого любовника и стала разглаживать челку, прикрывая глаза волосами.

— Ты действительно чего-то темнишь, — недоверчивым тоном произнес убийца, — вид у тебя какой-то не такой. Никогда на меня так раньше не смотрела, Вероника, будто на какого-то прокаженного глядишь.

— Я должна улыбаться во весь рот и прыгать до потолка от счастья что ли? Разве впервые видишь меня усталой? — не теряя самообладания, ответила вдова и прикусила губы, не переставая крутить дымящуюся сигарету между тонкими пальцами.

— У тебя разные лица бывают, лапонька, даже когда ты серьезная. Твой нрав знаю хорошо. Такого лица, как сегодня, у тебя никогда не было. Значит, какая-то новая мысль тебе покоя не дает. Колись, давай. В чем дело?

— Наверное, я слишком плохо разбираюсь в мужчинах, — вздохнула Вероника и скрестила руки на груди, взирая задумчиво и мрачно на молодого мужчину, — в тебе я тоже не сразу разобралась. Недооценила я твою вычурность.

— Уже разобралась, значит? — хмыкнул Родриго и оскалился, — я тоже в тебе почти полностью разобрался. За исключением мелких деталей, но это пустяк.

— Говорят ведь, что дьявол кроется в деталях.

— Я твою темную сторону уже успел разглядеть, Вероника. А Остент ее разглядел? Скорее не ты плохо разбираешься в мужчинах, а они в тебе.

— Да, недавно он меня сравнил с дьяволом. То ли в шутку, то ли всерьез…. Но ты в каком-то смысле прав — вы, мужчины, действительно очень плохо разбираетесь в моей натуре. Или разбираетесь, когда уже поздно отступать…

— Это Остенту надо беспокоиться, как бы ты его на свой трезубец не посадила, не мне. Мой девиз: нападение — лучшая защита.

— И почему же моего трезубца не боишься? Потому что кажусь слишком слабой? — Вероника повернулась лицом к окнам и выпустила струю дыма, — или ты уверен, что тебя никто не может застать врасплох?

— Нет, ты не настолько слаба, чтобы тебя бояться, лапонька. Нужно бояться очень слабого человека — так как ему не хватает смелости, он заменяет ее изворотливостью и коварством. И он доводит свою низость до такого совершенства, что и самый сильный человек не способен его одолеть.

— Я не настолько слаба, — задумчиво повторила вдова и прокашлялась, вдавливая окурок в грязное, покрытое золой дно пепельницы, — …это комплимент?

— Личные впечатления, — засмеялся Родриго, — но сойдет и за комплимент.

— А в тебе не остались какие-нибудь неизученные черты, Родриго? Или мне стоит ждать новых сюрпризов?

— Если я и сделаю новый сюрприз, то он обязательно тебя порадует, — усмехнулся молодой мужчина и положил голову на мягкий подлокотник, отворачиваясь от своей возлюбленной.

— Пока не сотрешь ролики, меня ничто не сможет порадовать.

— Вот какое дело, значит, — засмеялся Родриго, — если б я хотел тебе навредить, то давно бы их слил в интернет. Даже бы денег не попросил у журналистов.

— А ведь ты говорил, что любишь меня. Докажи, что любишь и сотри ролики, — нервно приглаживая волосы, сказала Вероника и сжала губы.

— Боюсь, что моя любовь безответная, — ехидно отозвался убийца, — зачем тогда мне что-то доказывать, если моя любимая все равно не ответит мне взаимностью. Я уже столько сделал, чтобы доказать тебе свои чувства, а ты только о себе думаешь. Эх, обречен я на любовные страдания.

Наглость молодого мужчины взбесила Веронику, однако она проявила завидную сдержанность, не желая вступать в перебранку, и лишь сжала свои жилистые кулаки и заскрежетала зубами.

— Любви не хватает людям, Вероника, вот в чем наша беда! — притворяясь, что не замечает тихую ярость вдовы, воскликнул конспиратор и почесал живот, — вот возьмем, к примеру, тебя и Мидаса. Испытывали бы вы друг к другу настоящую любовь, я бы на этом диване не лежал сейчас. И он бы не допустил фатальной ошибки, и тебе было бы спокойнее на душе. Никто б лишний не встал между вами клином и не ушел бы Мидас на дно морское. И Оксана горя не знала бы, но и любовь бы тогда мимо нее прошла, хотя она у нее уж больно драматической получилась, со страданиями. А тебя, как мне кажется, ни боль, ни радость не могут заставить испытать искренние чувства. Может, фальшивые добродетели лучше, чем ничего. Не хватает тебе искренности, тогда делай добро напоказ, для галочки. Не от сердца, но хоть окружающим от этого будет какая-то польза. Раз не понимаешь, что хорошо, а что плохо, тогда повторяй за большинством. Оно тоже, может, не знает разницу между добром и злом, но хотя бы не будет считать тебя плохим. И с любовью то же самое. Внуши себе, что любишь кого-то, и эта иллюзия, возможно, подавит в тебе отрицательные черты, хотя бы на какое-то время. Не можешь никак быть хорошим человеком, так хоть сыграй талантливо его роль. Кто тебя осудит за то, что любишь? Осудить могут за лицемерие, но его ведь, если постараться, можно прикрыть. Ты, лапонька, прикинулась бы влюбленной в меня, я б, может, заставил себя поверить, что это правда. И тогда все бы у нас было как в хорошем кино.

— Хорошее кино, да… — откашлянулась Вероника и уставилась на пол, покачивая отрицательно головой, — …с таким сценаристом, как ты, только триллеры получаются.

— С таким продюсером, как ты, не мудрено, что не получается другое, — сострил Родриго.

— Надо же, — сипловатым голосом сказала вдова, — как ты про жизнь и про людей все знаешь. Ты-то сам как думаешь, тебя стоит жалеть? Люди несовершенны, ты тоже, значит, все одинаково заслуживают жалости, да?

— О, ты тоже начинаешь философски рассуждать, — убийца повернулся головой и осклабился, — принимаю интеллектуальный вызов. Ну как тебе сказать. Жалость — дело относительное. Нужно уметь жалеть, это как бы ремесло такое. Если не умеешь жалеть, какая тогда разница, заслуживает человек жалости или нет. А вот если все-таки умеешь это чувство испытывать, тогда тебе все равно, достоин он снисхождения или нет. Даже меня тогда бы можно было пожалеть, хотя я далеко и не образец порядочности. Мне хотя бы хватает мозгов не считать себя белым и пушистым.

— А ты прощения заслуживаешь?

— Я же тебе говорю, Вероника, что кто умеет жалеть и прощать, тот простит кого угодно, даже самого большого злодея. На то и дается эта способность, чтобы ее время от времени испытывать на деле. В боевых условиях, так сказать.

— По твоей логике тогда выходит, что и черное можно назвать белым, если тебе это выгодно. Удобная у тебя философия, Родриго, ничего не скажешь.

— Почему же удобная? Что вижу, то и говорю, лапонька. Если бы в нашем мире все были такими правильными, если бы черное всегда было черным, а белое — белым, тогда и я бы совсем по-другому смотрел на вещи. И обстоятельства бы совсем другими были. А уж раз обстоятельства сложились так, как они сложились, и философия у меня такая… оригинальная. Пока ничего не может убедить меня в том, что мои рассуждения неправильные. Даже твое неверие.

— А полицейские могут тебя переубедить? У них-то аргументы всегда найдутся.

— А у меня для них всегда найдутся контраргументы. Не так страшен черт, как его величают.

— Ты настоящего черта еще и не видал, — пробормотала Вероника и поглядела на убийцу из-под насупленных бровей.

— Зачем мне черт, если у меня есть ты, — засмеялся Родриго, — благодаря тебе у меня выработался иммунитет.

— Ты не спеши расслабляться, дорогой, — лукаво ухмыльнулась Вероника, глядя в затылок своему любовнику, — змеиный яд в малых дозах способен лечить, а в больших убивает.

— Твой яд, лапонька, для меня, как вино — опьяняет, но не убивает. Даже когда в больших количествах, — конспиратор стрельнул косым взглядом в сторону собеседницы и загадочно улыбнулся.

— Говоришь так, словно не боишься смерти. Должен же ты хоть чего-то в жизни бояться.

— А зачем мне бояться смерти-то? — вздохнул Родриго и стал созерцать потолок, — мертвецы не боятся завтрашнего дня, им ведь все равно, какой он будет. Считаешь, что я должен бояться конца? Смерть в отличие от жизни предсказуема: бац! — и темнота. А вот жизнь наоборот. От нее можно ждать какие угодно сюрпризы. Слишком она какая-то непонятная…

— А если загробная жизнь существует? Что тогда?

— Ну, — пожал плечами убийца и зажмурился, — тогда меня, наверное, или в чан с кипящим маслом посадят, или придется объясняться лично с Мидасом.

— А что для тебя хуже? — прищурилась Вероника.

— Хуже всего будет, если и там так же накурено, как у тебя в комнате, — засмеялся Родриго, — это будет настоящим наказанием.