Инна Тронина - Непреклонные
— Так не пустили или заплатить пришлось? — перебил Андрей.
— Сначала мы «люкс» оплатили, а потом нас два амбала завернули в первый класс. А в люксе какие-то бритые с девками веселились. И когда я к директрисе, к Кулдошиной, пришёл с претензиями, она и разговаривать со мной не пожелала. Плевать ей было, что ветеран Чечни, раз бандитам приспичило париться! Подсадная утка, думаю, сука, а люди ей верят! Комфорт бандюганов ей всего дороже! Начал претензии предъявлять, а она на кнопочку нажала — и нате, четыре охранника с дубинками! Всё, говорю, понял, ухожу. Решил, что сейчас они меня побьют, а вот после, когда один на один сойдёмся… Всё стало до тошноты понятно. У людей тоска по порядку, по величию страны, а она пользуется, лезет во власть! От инородцев устали местные, так она и к этой теме подделалась. Ничего, думаю, шиш ты взлетишь на федеральный уровень!.. Ребята из газеты говорили, что Лазаревна в депутаты областного парламента собирается баллотироваться. И ведь пройдёт, точно! А потом — и в Госдуму… Короче, решил замочить я её, лярву. Напала на золотую жилу, но не судьба тебе! Месяц следил за ней, а в тот четверг обстоятельства хорошо сложились. На всякий случай взял топор, потому что говорили, что Банщица от ножа и пули заговорённая…
— И ни разу не усомнились в правильности принятого решения, пока готовились? — Я закашлялась и еле смогла справиться с собой.
— А я по жизни всегда был непреклонным! Как захочу, так и будет. — Швоев уже потерял ко мне интерес. — Потом-то оказалось, что она русская, и я пожалел о содеянном. Ведь этот факт всё в корне меняет…
— Пожалел? — Озирский дёрнул плечом, потому что халат соскользнул и чуть не упал на пол. — Разобрался? Думаю, что в зону ты не пойдёшь, полечишься немного и выйдешь. Чечня всё спишет. Я очень жалел бы Наталью Лазаревну, не будь она страстной поклонницей таких вот солдат удачи. А так — за что боролась, на то и напоролась. Но насчёт отца её скажу следующее. День преподобного Лазаря Мурманского отмечается двадцать первого марта. Именно в тот день окрестили деда Лазутку, как его называют родные и близкие. Он — деревенский мужик, потомственный крестьянин, бесшабашный выпивоха. Так бывает, особенно часто как раз в деревнях младенцев называют Иосифами, Авраамами, Самуилами, Исаакиями, Наумами, Давидами… Ну, и так далее. Но совсем не потому, почему ты думаешь. Просто по святцам на день крестин пришлись именно такие имена. И всё.
— Мне местные сказали, что на Урале такое часто бывает, и на Вологодчине тоже. Но чего уж теперь, не поднимешь её. Значит, на роду ей так написано было, а то Господь руку мою отвёл бы. В несознанку я не уйду и от своих показаний не откажусь. Всё равно дорога одна — в дурдом. Ты прав, подлечусь — и вернусь…
— Может быть, — согласился Озирский. — Может быть… Я прочитал ради интереса один номер газеты «Русская правда». Там действительно предлагались простые решения очень сложных проблем. А Наталья Лазаревна, похоже, эти рецепты одобряла, раз субсидировала издание газеты. У неё по жизни была тяга к простым, как удар топора, решениям. Только не подозревала, что однажды врагом народа сочтут её. Можно преследовать людей за то, что они смуглые и темноволосые. Можно за то, что они носят определённые отчества. Можно изобрести миллион причин, по которым один человек может с чистой совестью убить другого. А оправдаться можно всегда…
— Чем проще жить, тем труднее умирать, — пробормотал Швоев, закрывая глаза. Лицо его было синеватым, наверное, от света лампы, и каким-то не настоящим, как у манекена.
А я потрясённо смотрела на Швоева и ждала какого-то продолжения. Но потом поняла, что разговор окончен. Вот так, по-детсадовски, то только с взрослой силой, вершил Швоев расправу и раскладывал чужие судьбы по полочкам. Не понравилось отчество, выгнали из бани, Банщица сына прячет от армии… А что ещё нужно для того, чтобы сделаться врагом такого человека, как Швоев? Да ничего больше.
И точно такой же при жизни была Кулдошина. Газета, о которой говорили Андрей с Александром, писалась короткими предложениями, простым народным языком — чтобы дошло до каждого сирого и убогого. И до Александра Швоева дошло, а после намертво закрепилось в его больном мозгу.
— Александр Викторович, вам Кулдошина снится? — Я вспомнила свой разговор с Антониной Мальковой. — Вы вспоминаете её?
— Нет, не снится. А вспоминать — вспоминаю. Потому что, оказывается, убил русскую женщину. Никогда до этого русских не убивал.
— Значит, русской вы бы всё простили? И дружбу с бандитами, с властями? И то, что вам «люкс» не забронировали? И отмазанного от армии сына?
Я зачем-то продолжала этот дурацкий разговор, несмотря на то, что Озирский делал мне страшные рожи и показывал глазами на дверь. Швоев не отвечал, и я видела, что он хочет спать.
— Вы действовали в одиночку? — не отставала я. — Или за вами стоял кто-нибудь? Скажите, мы ведь не пишем протокол.
— Никто не стоял, — Швоев облизал губы и дёрнул кадыком. — И никто ничего не знал. Я был совсем один. Не знаю, как вам удалось…
Мне почему-то хотелось, чтобы Швоев врал. Чтобы он скрывал подельников и заказчиков. Чтобы была у этой гибели какая-то более веская причина. Потому что жить на свете, зная, какие идиоты ходят рядом и могут вот так, запросто, прикончить, очень трудно. И на эту муть мы истратили столько сил и средств. Из-за неё чуть не начались кровопролитные разборки в крупном городе. И начались бы обязательно, потому что «братва» вряд ли поверила бы в такую причину убийства. И ещё неизвестно, поверит ли сейчас.
— Вот к чему привело примитивное деление мира на наших и не наших, на хороших и плохих, на белое и чёрное. И тем, кто исповедует такой принцип взаимоотношений, надо на минуту представить, что будет, если кто-то их сочтёт плохими. Значит, говоришь, месяц её выпасал?
— Думал, что желание почикать Банщицу пройдёт. Нет, не прошло. Я ведь говорил уже, что от целей своих никогда не отступал. Меня даже батя родной боялся. Как только смог, начал давать ему сдачи.
Швоев тяжело вздохнул, улёгся поудобнее. Ему очень мешали провода и капельница — из-за них приходилось лежать в одном положении, почти не шевелясь.
— Я никакой материальной выгоды не поимел от всего этого. На «брюлики» её не позарился. Мне ничего не нужно было, кроме её смерти. Я тогда её ненавидел, да! И если жалею теперь, то больше себя. Не хочется опять в дурдом…
— Да, Сашок, ты куда ехал-то, когда тебя взяли в Шушарах? — уже у дверей вспомнил Озирский.
Швоев не ответил, давая нам понять, что разговор окончен. — Ладно, не моё дело, за «следака» работать не стану. Я стояла, не шевелясь, потрясённая простотой случившегося осенью на Урале, и жалела почему-то нас к Октябриной. Сколько пришлось пережить мне, сколько ей, и всё ради того, чтобы псих оказался в лечебнице! И не испытывала удовлетворения от мысли, что убийца Натальи Кулдошиной всё же понесёт наказание. Ведь сама жертва много сделала для того, чтобы расплодились такие вот Швоевы…
— Заканчивайте, скоро сестричка придёт! — сказал рыжий Димон, просунув голову в палату. — И так пятнадцать минут перебрали.
— Всё, уходим.
Озирский взял меня за руку и, ни слова больше не сказав Швоеву, выел из палаты.
Охранники облегчённо вздохнули, и нас опять принял под опеку студент. Да, действительно, вместо назначенных десяти мы пробыли у Швоева двадцать пять минут. Но нам сегодня определённо везло, и скандала не получилось.
На улице всё ещё не рассвело. И мы бесконечно долго, хватаясь друг за друга, шли до джипа — будто возвращались не из больницы, а из ресторана. Вопросов больше не осталось, и нам хотелось помолчать. Но Андрей всё же нарушил безмолвие, выдохнув табачный дым вместе с паром.
— Итак, тебе всё ясно? Дело закончено?
— Всё ясно. Но знал бы ты, как мне сейчас паршиво! — Я тупо смотрела на джип и не понимала, что нужно делать дальше. — Ты не узнавал про Октябрину? Я давала телефон Милы на Гражданке…
— Как же, узнавал! У твоего ребёнка всё в порядке. Отвезти тебя на Науку? Правда, сейчас-то мне в Лахту нужно срочно, у меня переговоры с финнами. Можешь немного подождать?
— Нет, не могу! — честно призналась я. — Мои вещи можешь пока отвезти в Лахту, мы с Октябриной всё равно туда приедем. Со мной будет только сумочка. Высадишь меня на Кантемировской, и оттуда я доберусь. Или «тачку» поймаю, или на троллейбусе — неважно. Хочу отдышаться, очиститься от всей этой гадости, да и просто погулять перед Новым годом. Увидеть, как восходит солнце, и растянуть удовольствие от предвкушения встречи с дочерью. Она знает, что я сегодня приеду?
— Нет, это будет сюрприз. Я и Милу попросил девчонку не будоражить заранее. Мало ли, вдруг вылет задержат или ещё что. А так получается двойная радость.
Озирский сел за руль, а я устроилась рядом с ним. Джип тронулся, и я постаралась отключиться хотя бы на время долгой дороги. Мне ещё предстоял нелёгкий разговор с Милой, и я хотела накопить для него побольше сил…
