Голубка Атамана - Маша Драч
Всё обнулилось. Стёрлось. Я был не в себе и не мог видеть Ло. Не потому, что не люблю или струсил. Я был нестабилен. Лёд трескался, но наружу я всё еще не мог выбраться. Не мог смотреть Ло в глаза, не знал, что говорить ей. Всё это было слишком сложно объяснить. А когда эмоции разрывали вхлам, то и подавно. И я сделал то, что посчитал верным — оттолкнул. Трусливо — да. Жестоко — да.
И когда я захлопнул перед ней дверь, стало лишь хуже. Ло ушла. Я слышал ее тихие медленные шаги. А когда они стихли, меня разорвало. Снова. Жестко. Я кричал и переворачивал всё вокруг вверх-дном. Кричал от боли, бессилия, невозможности унять свои эмоции. Кричал, потому что начало доходить, что всё просрано. Всё было просрано еще в самом начале пути. С таким, как я, невозможно построить отношения. Да я и сам не умею их строить. Раньше не получалось, почему сейчас вдруг что-то должно было измениться? Я умею выбивать долги. Падать на след, если потребуется. В крайних случаях — убить.
— Дава! — Толик ударил меня в плечо. — Угомонись! Что ты нахер здесь творишь?!
Я его не слышал. Это был край. Больные эмоции набрали скорость и несли меня прямо в стену.
— Батя! Дава! Дружище! Хватит, мать твою! — Толик набросился сзади и вжал мне в горло руку, сгибая ее сильней и сильней.
— Пошел на хер! Сука! — у меня сорвался голос.
Я сбросил с себя Толика. Он мне врезал в челюсть. Со всей дури. Я попятился и врезался затылком в стену.
— Я же говорил тебе! Говорил, блядь!
Повисла звенящая тишина. Меня начало душить. Жечь лёгкие. Пальцы судорожно потянулись к заднему карману джинсов, но ингалятора там не было. Приступ оказался на редкость сильным и стремительным.
Толик быстро сориентировался. Нашел среди обломков и осколков мой чудом уцелевший ингалятор. Втянув лекарство, я спустился вниз по стене и сел на пол. Толик присел на корточки и обхватил ладонью мой затылок. Я сидел неподвижно. Выброс агрессии и эмоций оборвался. Пришла опустошенность.
— Бать. Ну, бать. Ну что же ты творишь с собой и своей жизнью? Ну ёб твою мать. После Аньки еле вытащили. Ну что ж ты так, — Толик отпустил и тоже сел на пол. — Я бы тебя и твои вот эти выверты уже давно послал на хер. Но ты ж хороший мужик. Я тебе за всё по гроб жизни благодарен буду. Мамке моей на лечение бабки приличные отстегнул. Мозги на место вставил, когда я ересь всякую творил. Правильные мысли в башку вложил. Был бы ты дерьмом, не помогал никому. А с собой что ж ты делаешь?
Я не мог ничего ответить. Голосовые связки горели огнем.
— Она тебя больше не примет, Дава. Бабы же не собаки, чтобы звать их, а потом выгонять. Я понимаю, у тебя наверняка в башке сейчас такая каша. Но… Аньку оставь уже в прошлом.
— Не в ней дело, — прохрипел я, чувствуя, что мигрень всё еще змеёй ползает в черепной коробке.
— А в чем?
— В том, что бабки я научился зарабатывать, а быть мужиком — нет. Я не смогу ей врать. А когда она всё узнает. Узнает голые факты. Я — дерьмо, Толь.
— Ну ты палку не перегибай. Остынь. А она пусть ознакомится с информацией. Решите уже оба чего вы хотите друг от друга. Бабы, конечно, умеют мозг сжирать своими претензиями и капризами. Но и мы, мужики, тоже не подарки. Думай, Дава, думай. Если профукаешь всё, она к тебе никогда не вернется. И останешься ты в этом огромном доме один, — Толик поднялся, походил немного по разбитому кабинету, затем вдруг остановился. — Это, кажется, твое, — он поднял смятую белую коробочку, перетянутую синей лентой. — Держи.
Я забрал подарок Ло.
— Жаль мне тебя, бать. По-человечески жаль.
Глава 33
Меня тошнило вот уже второй день подряд. И я не знала, в чем причина: в той информации, что мне раскрылась или в отсутствии даже крошки во рту. Есть абсолютно не хотелось.
Я физически не могла смотреть на все те страшные материалы, что лежали на кухонном столе. Фотографии, короткие приписки, справки, документы. Меня начинало тошнить всякий раз, когда я смотрела на жуткие фото с места убийства Анны. Ее убил собственный друг. Они оба работали на Басманова. Теперь понятно, откуда Давид знает этого человека.
А друг… Этот друг оказался моим старшим братом, которого я не помнила и который тоже теперь мертв. Его убил Давид. Сев в очередной раз за стол, я прикрыла глаза и уронила голову в раскрытые ладони. Самым тяжелым было то, что всё это время Давид хотел убить и меня. Правда, ни он, ни я не знали об этом. У судьбы мерзкое извращенное чувство юмора.
Боялась ли я теперь Давида? Нет. Я знала, что он не причинит мне вреда. Просто Давид на всей скорости влетел в стену, что служила пересечением прошлого и настоящего. Всё перевернулось, смешалось и раскрошилось.
Когда он выгнал меня, я решила, что в чем-то виновата. А когда узнала обо всем, поняла, что Давид выгнал из-за собственной давящей вины. Я не знала, как всё это выдержать и пережить. Мне было очень плохо и физически, и морально. В голове миллионы мыслей и каждая из них страшней предыдущей.
Измученный пустой желудок снова свело болезненным спазмом. К горлу подкатила тошнота. Я вскочила со стула и убежала в ванную. Тошнота не отступала, но наружу уже ничего не входило. Казалось, что сжавшийся желудок поднялся вверх, еще чуть-чуть и я просто его выплюну.
На висках, лбу и спине выступил холодный неприятный пот. Меня трусило. Выпрямившись, я закрыла унитаз и подошла к раковине. На меня смотрела бледная, уставшая с покрасневшими глазами тень
