Виктория Платова - Эшафот забвения
Можно я потрогаю тебя?
Можно?., что за идиотская привычка надевать свитер на голое тело, ты даже лифчиков не носишь, не нужно ничего говорить, пожалуйста, не прогоняй меня, я так давно этого хотел, не прогоняй меня, не прогоняй меня…
Мы даже не добрались до комнаты, мы даже толком не разделись, сложнее всего было с ботинками, страсть – его, моя (неужели – моя?!) не оставляла никакого времени на шнурки, мы путались в вещах, мы путались в телах, мы путались друг в друге, мы хотели привыкнуть друг к Другу, мы хотели бегло осмотреть поле боя и оставить себе время на изучение деталей. Общая картина, госпитализация, история болезни, анамнез, диагноз: “я хочу тебя, Боже мой, как я тебя хочу” – “нет, – это я хочу тебя” – “нет-нет, это я хочу тебя, я сказал об этом первый…”.
Это было самое начало, неутоленное начало, он продолжает хотеть меня, когда расшнуровывает ботинки – мои и свои собственные; он продолжает хотеть меня, когда яростно растаскивает тренажеры по углам, – никакого порядка, никакой симметрии; когда бросает простыню на ковер… Он продолжает хотеть меня, а я продолжаю хотеть его…
– Иди сюда, Ева, иди ко мне, я хочу любить тебя… Я никогда и ничего так не хотел…
– Только никаких записей в еженедельнике.
– Никаких записей… С тобой у меня просто не будет на них времени… Иди сюда…
…И я иду к нему, я иду к нему только для того, чтобы он сам вошел в меня, чтобы он входил в меня снова.
Он устает первым – мужчина и должен уставать первым, он просит пощады, но только для того, чтобы получше рассмотреть меня:
– Какая ты красивая…. Почему же я раньше этого не замечал? Я могу смотреть на тебя очень долго.
– Как долго?
– Не знаю. Я ничего не знаю… Ты останешься со мной?
– Остаться с тобой? У тебя же есть девушка.
– Да, теперь у меня есть девушка. Моя девушка – это ты… Только молчи, пожалуйста, ничего не говори.
– Я должна сказать что-то, что тебе не понравится?
– Я даже знаю – что. Нам было замечательно вдвоем, но это еще не повод…
Я обнимаю его, мельком подумав о том, каким же совершенным может быть человеческое тело:
– Нам было замечательно вдвоем. И это повод…
– Ты правда так думаешь?
– Да…
Я действительно так думаю, его тело может быть разным, оно дразнит и утешает одновременно, в нем можно спрятаться, в нем можно переждать сильный дождь; сейчас оно полно запахов и звуков, оно завораживает меня. Я так устала, я так долго была одна. Я больше никого не предам.
"Я больше никого не предам”, – последнее, о чем я думаю, проваливаясь в сон.
Его грудь с маленьким соском – последнее, что я вижу, проваливаясь в сон…
…Я проснулась одна. Никакого просвета за шторами – утро или ночь? Скорее всего утро, ночь была восхитительной, моя кожа все еще хранит запах его поцелуев. Я потянулась и легко вскочила с пола, мы занимались любовью на полу, и простыни сбиты в бесформенный ком, бедный Митяй, это не по правилам… Сейчас ты подойдешь к зеркалу и увидишь…
Я подошла к зеркалу и увидела там себя – женщину, которую я ненавидела и от которой напрочь отвыкла. Похоже, моя нынешняя безликость готова предать меня, проклятые, нестерпимо яркие, нестерпимо счастливые глаза все портят. Или я смотрю в свои глаза глазами Митяя.
Я улыбнулась себе и отправилась на кухню.
То, что я увидела там, повергло меня в изумление: холодильник был открыт, сковородка с мясом, которое я готовила для себя вчера, вытащена и поставлена на пол. Перед ней на корточках сидел голый Митяй и пожирал большие куски.
Увидев меня, он чуть не подавился.
– Ты проснулась? – безуспешно пытаясь прожевать кусок, спросил он.
– Нет, все еще лежу в постели. Решила сказать тебе, что все было замечательно…
– А я хотел вернуться в комнату, чтобы сказать тебе то же самое.
– Который час?
– Половина восьмого.
– Ты не на пробежке?
– Ну ее к черту.
– И ешь мясо? Ты же его терпеть не можешь.
– Я его обожаю. Я так хочу жрать, ты даже не представляешь себе. – Он счастливо рассмеялся и поднял на меня влажные блестящие глаза. – Не стой так передо мной.
– А что я должна делать?
– Ты же не хочешь, чтобы я набросился на тебя с жирными руками?
– Хочу, – совершенно серьезно сказала я.
– Я тоже хочу. Я с ума схожу, так я тебя хочу…
– По этому поводу ты сегодня не бежишь пятнадцать километров?
– Именно по этому.
– Большая жертва с твоей стороны.
– Я жду ответного хода.
– В смысле?
– Ты сейчас звонишь кому-нибудь из вашей группы и говоришь, что не выходишь на работу.
– Как это – не выходишь на работу? Братны меня уволит.
– Придумай что-нибудь. Что ты заболела, что к тебе приехали родственники, что твоему двоюродному племяннику проломили башку и ты всю ночь просидела у его постели. Нет, не так… Скажи правду. Скажи, что ты занимаешься любовью и просто не можешь приехать. Скажи, что ты встретила мужчину твоей жизни и собираешься не вылезать из постели ближайшие два дня.
– Всего лишь два дня? – иронически спросила я.
– Через два дня придумаем что-нибудь другое. Я была согласна. Возвращаться на площадку, где произошло убийство, видеть освещенное юпитерами лицо убийцы было выше моих сил. Я как-нибудь справлюсь, как-нибудь подумаю об этом – потом, но не сейчас, не сейчас…
Митяй уж снял телефонную трубку и протянул ее мне. Я набрала номер дяди Федора – единственный номер, который я помнила наизусть. Долгие гудки – полминуты, минута, полторы, – и только потом Бубякин снял трубку. Я услышала его недовольный, хриплый от сна голос:
– Ну, блин, кого несет?
– Дядя Федор, привет, это я, Ева.
– Мать твою, Ева, который час?
– Начало девятого. – Я накинула полчаса, чтобы разочарование дяди Федора не было таким сильным.
– Ева, ты сука, я в шесть лег, голова раскалывается, на съемку только к двенадцати, мог бы еще два часа поспать с чистой совестью… Какого хрена тебе нужно?
– Я сегодня не приду. Не могу… Предупреди, пожалуйста, Братны.
– Братны плевать хотел на твои предупреждения… А что случилось-то?
Митяй уже стоял сзади меня и легонько дул в волосы на затылке. “Хочу тебя, хочу тебя, хочу тебя”, – шептали его губы.
– Куда пропала? – вернул меня к реальности голос дяди Федора.
– Я здесь.
– Что случилось, спрашиваю…
– Федя, я встретила мужчину своей жизни…
– И что? Он заразил тебя триппером?
– Федор. – Я не выдержала и засмеялась.
– Неужели проказой? Слушай, у меня есть знакомый дерматовенеролог, он от всего лечит, даже от гонконгского гриппа. И от описторхоза, так что имей в виду.
– Все обстоит гораздо серьезнее…
– Если синдром приобретенного иммунодефицита, тогда я пас… А я еще, дурак, с тобой целовался, коньячок попивал, даже клык в тебя хотел вонзить с бодунищи, хоть ты и старая карга.
– Я встретила мужчину своей мечты и не собираюсь ближайшие два дня вылезать из постели. Так что придумай для Братны что-нибудь убедительнее этого. У меня воображения не хватает.
– Господи, что может быть убедительнее этого?! А ты вообще как к групповому сексу относишься?
– А что?
– А то, что Братны с Кравчуком будут коллективно сношать тебя за прогулы. И трудодней не начислят, не говоря уже о зерне и битой птице… Так что готовься, дщерь моя.
– Дядя Федор!
– Ладно, бутылка мартини с тебя. И привет любовничку, смотри, не заезди его… Не тот ли морячок, который глаз с тебя не сводил?
– Ты проницателен…
– Кой черт проницателен, старая извращенка…
– Я тебя обожаю.
– Да, вот еще что… Ты телефон-то оставь на всякий случай. Мало ли…
Я продиктовала дяде Федору телефон, и он отключился.
– Ну? – нетерпеливо спросил Митяй, когда я положила трубку.
– Все в порядке.
– Хорошо, что разрешилось бескровно. Я бы тебя все равно не выпустил.
– Ты просто какой-то сексуальный экстремист.
– Нет, нет, неужели ты до сих пор не поняла… Я хочу быть с тобой.
Он поднял меня на руки и понес в комнату. Я не сопротивлялась, я не хотела сопротивляться. Я отпустила себя, я позволила Митяю изучать себя так, как когда-то сама изучала тело моего по-настоящему первого мужчины – убийцы моих друзей. И его взмокший от желания затылок всегда оказывался у меня под рукой, как священная птица Ибис под рукой бога Тога [8]…
– Я ничего не хочу знать о тебе, – сказал он, прижимаясь всем лицом к моей медленно остывающей после любви коже.
– Странное заявление для моего парня, – я подняла его голову и поцеловала Митяя в подбородок, – я ведь и не…
– Нет, ты не поняла. Я сказал: “Я ничего не хочу знать о тебе”, потому что во всем, что бы ты ни рассказала, не будет всей правды до конца…
