Татьяна Степанова - Темный инстинкт
Сидоров хотел было задать новый вопрос, как вдруг портативная рация, валявшаяся на сиденье рядом с ним, издала змеиное шипение, затем сухой щелчок, и в эфир прорвались чьи-то настойчивые позывные. Он взял рацию и…
— Шура, мы на Октябрьской у хозяйственного, — донеслась оттуда хриплая скороговорка, — прием, слышишь меня?
— Да. Что? ЕСТЬ? ОН, ДА?! — Сидоров уже одной рукой крутил руль, выезжая на шоссе.
— Его вроде тут два очевидца по фото опознали, — отрапортовала рация, — вроде на рассвете ЕГО видели тут.
Я тебе — первому, даже дежурному еще не передавал, даже Палилову, так что ты…
— Вас сколько там? — перебил говорившего Сидоров.
Лицо его стало почти вдохновенным, и вдохновение складывалось из столь противоположных чувств, как сомнение, азарт, ожидание и жестокость.
— Мы с Петровым тут вдвоем пока. Дом, где гастроном, знаешь? Напротив хозяйственного. Так вот: он вроде бы вошел в третий подъезд. Еще утром, около пяти часов.
Я хочу пока поквартирный начать, а напарник внизу у подъезда останется. А Палилову я сам…
— Да пошел он на… — рявкнул Сидоров в рацию, — тоже мне, великий спец. Вызывай наших — Мирошниченко, Павлова и участкового, как его… Осадчего Иван Иваныча. Я через двадцать минут буду. И смотрите, осторожнее там, — он взял с места в карьер, потом внезапно нажал на тормоза — чуть резина не задымилась. — Ладно, ребята, все потом у нас с вами будет, а пока.., вон двести метров назад по шоссе — остановка. Доедете назад на автобусе, а там пешочком до озера. Не до вас мне теперь.
— Пустовалова опознали? — Кравченко и не думал покидать «Жигули». — Ну, Егор, придется тебе одному возвращаться. И к обеду меня не ждите.
— Я тоже с вами, — Шипов-младший так и впился в спинку переднего сиденья. — Ты.., ты что же, сказал, доверяешь мне, а сам… Я с вами теперь. Если этот ненормальный действительно убил Андрея, то я… Нет, я все равно с вами поеду!
— Ну, значит, машину будете сторожить, чтобы не угнали, — буркнул Сидоров, выжимая из своей развалюшки последние силы. — Сторожа…
— Не ругайся, примета плохая, — Кравченко расстегнул куртку, погладил заветный «деррингер», — а я, знаешь ли, Шура, уж и не надеялся, что вы этого олигофрена возьмете. Седьмые сутки резину тянете.
— Скоро только кошки родятся, — Сидоров гнал так, словно на поезд опаздывал. Вылетел на встречную полосу, отчаянно сигналя, встречный транспорт испуганно шарахался от него в сторону.
— Ну что, Егор, как там твой итальянский кумир говорил: живи опасно? — Кравченко подмигнул Шилову. — Так, что ли, учил великий и ужасный дуче?
Они встретились взглядами. Шипов расстегнул ремень, вытащил его из джинсов, намотал на руку — тяжелая пряжка упокоилась в его ладони.
— Не надо смеяться, — сказал он холодно. — Так говорил тот, кто хотел стать БОГОМ. Кому как, а мне такой девиз очень даже по душе.
Глава 21
ОПЕРАЦИЯ "Ы", ИЛИ ДЕНЬ КАК ЖИЗНЬ
Если бы тот, кто не терпит лжи и читает по нашим сердцам как по открытой книге, спросил, чем обернулся для Вадима Андреевича Кравченко самый длинный день его жизни, то услышал бы ответ: «Господи, ты и так это знаешь — чувством утраты, от которой, однако, не стало больно душе. Наоборот, даже легкость какая-то в этой бессмертной субстанции вдруг появилась, словно отняли у меня не что-то важное, без которого и жить-то теперь никак невозможно, — чувство защищенности, уверенности в необходимости и правильности поступков тех, на кого я возлагал свои самые светлые надежды, а некий незначительный ПУСТЯЧОК — мечту, фантом, глупость. Словно вырвали с корнем, с мясом у меня, господи, самый мой последний молочный зуб — фантом детства. И вот теперь на его месте — пустота, черная дырка, сочащаяся сарказмом и запоздалой жалостью о том, что все так глупо и бездарно получилось».
Когда Сидоров вез их на Октябрьскую улицу, городок еще только просыпался. Однако и в этой дремотной нирване уже ощущалось то будущее брожение, та лихорадочная бессмысленность, тот властный хаос происходящего, осознание которого, быть может, впервые в жизни весьма остро ранило даже такого толстокожего человека, как Вадим Кравченко.
Даже дорожные впечатления сменяли себя на этой бешеной скорости как-то по-особенному нелепо и бессвязно: автобусная остановка, покосившаяся, ржавая, кое-как прикрытая шифером, два старика бредут по обочине дороги, один — с костылем, в бесформенной кепке волочит сумку на колесиках — пустые бутылки звякают на ухабах.
Другой — сморщенный, лысый, в кургузом пиджаке с приколотой орденской планкой, истово крестится на купола видневшейся среди деревьев городской церкви. Все это возникло из утреннего тумана, пронеслось мимо и исчезло, а появилось: парень в тренировочном — бегун на длинные дистанции, пересекающий горбатый мостик, перекинутый через канаву, женщина с облезлой дворнягой на поводке, старуха в рваном халате, выползшая с грязным помойным ведром к мусорным бакам…
«Жигули» тихо и плавно остановились. Сидоров, выскакивая, даже дверью не хлопнул — прикрыл аккуратненько.
Слева, при въезде во двор дома, маячил забрызганный «уазик», а рядом с ним ржавая иномарка — древний «Форд», из тех, что бегал по дорогам Нового Света в баснословные времена Элвиса Пресли и безобразий «Уотергейта».
— Принесло уже, — прошипел Сидоров, сверля «Форд» ненавистным взглядом.
— Кого? — не понял Кравченко.
— Есть тут один придурок. Академик.
— Ученый, что ли?
— Всей и учебы, что в вашей Москве академию кончил. Его к нам замом по работе с личным составом спустили. Ну с последующей перспективой, естественно. А наши тоже не идиоты, видали таких академиков знаешь где? Ну и пока в розыск пихнули вторым замом по СКМ — не все в научных сферах витать, пусть и «на земле» в дерьме покопается, а он…
— Шура, это не твои коллеги там? — прервал эту неуместную малопонятную тираду Кравченко, — вон, кажется, местный жэк.
На ступеньках жэка их поджидали двое сотрудников милиции хотя и в штатском, но узнаваемые с первого взгляда.
— В третьем подъезде вроде никого, — сообщил один, здороваясь со всеми за руку (Кравченко и Шипов тоже удостоились чести, что весьма пришлось им по душе). — На чердаке — замок. Правда, в трех квартирах вообще глухо, несмотря на такую рань. То ли хозяева на даче, то ли… Горохов за техником-смотрителем ушел, сейчас по домовой книге проверим, кто там отсутствует.
Кравченко оглядел двор: палые листья на асфальте, вон хромой кабысдох проскакал на трех лапах, марли в форточках открытых колышутся от ветра. И тишина. Из соседнего подъезда выполз тучный мужчина с кейсом и, переваливаясь, зашагал к скучающей под желтой липой «девятке» — жильцы начали трудовой день.
А следом из того же подъезда выскочил и покатился (другим словом это быстрое и верткое перемещение в пространстве и назвать-то нельзя) круглый коротышка в строжайшем сером костюме, павлиньем галстуке и мафиознейших черных очках. При виде его лицо Сидорова перекосила ядовитая гримаса.
— Салют начальству, — процедил он.
— Вызывайте подкрепление, и пусть ГАИ сюда подгонит пару машин. — Коротыш, проигнорировав приветствие, обратился к коллеге в штатском. — Думаю, есть прямой смысл начать отработку всего жилого сектора одновременно. Возьмем все подъезды и… А почему здесь посторонние? — он ткнул в сторону Кравченко пухлыми пальчиками.
— Это мои понятые, — Сидоров встал грудью на защиту. — И вообще, рано ты здесь распоряжаться начал.
— П-а-апрашу не пререкаться! — Коротыш сдвинул черные стеклышки на самый кончик курносого носа. — Вся эта операция поручена мне, и я теперь отвечаю за…
— Он мой, ясно тебе? — Сидоров понизил голос до мелодраматического шепота.
И они тут же уставились друг на друга, как два кота перед дракой.
— Почему здесь до сих пор посторонние? Вы жильцы дома? Ваши документы. — Коротыш двинулся в атаку первым. — Если не жильцы, па-а-прашу покинуть…
— Ребята, стойте и не дергайтесь, — веско парировал Сидоров.
— Это прямое неподчинение…
Но коротышку прервали: из-за угла дома появился еще один милиционер в штатском, а вместе с ним неопрятная с виду женщина в бигуди, в плаще и ботах на босу ногу, по-хозяйски бренчащая ключами в кармане — техник-смотритель.
Вопрос липовых «понятых» и «па-апрашу покинуть» на время заглох. Кравченко догадался, что наверняка этот гном с галстуком и есть ненавистный Сидорову «академик» Палилов.
— Они ведь еще не уверены, в доме этот маньяк или нет, — шепнул Шипов. — А уже спорят о том, кому его брать. Как-то странно все это у них начинается, вся операция по задержанию. Я это себе совсем не так представлял.
Кравченко глянул на парня с жалостью.
— Он представлял! Воображение — химера. Так, что, ли, Муссолини говорил?
— Он никогда так не говорил.
— Да? Впрочем, не суть важно. А ты знаешь, того… сними эту свою пращу, — Кравченко указал глазами на ремень, все еще обвивающий руку Шилова. — Не панки ж тут счеты сводить собрались, а уполномоченные законом органы.
