Татьяна Степанова - Пир на закате солнца
Вот что такое – убить и уехать, думая, что все сойдет с рук, все забудется, канет в небытие до следующего раза, до новой охоты…
Возле тела возникла маленькая фигурка и приникла к ранам, присосалась, как пиявка, хрипя и повизгивая от возбуждения, а потом быстро обернулась, сверкнув в темноте угольками глаз.
Угаров попятился, но… Там, за ним, была лишь стена то ли склада, то ли ремонтного цеха. Все произошло слишком быстро. Чудовищно быстро.
Он получил предупреждение, он готовился, пытался спрятаться, скрыться, ища надежное убежище, но его настигли, до него добрались.
И как, в какую минуту это случилось, гадать уже было бесполезно.
Москва подключилась к операции по задержанию быстро и оперативно. Оцепить в ночное время район промзоны, примыкающий к железной дороге, – в этом в принципе не было ничего невыполнимого.
Когда Катя увидела патрульные машины, сотрудников ППС и ГИБДД, всю эту немного показную, чисто ведомственную суету, которая всегда словно аура окружает такие события, как задержание ОО – «особо опасного», у нее отлегло от сердца.
В самом деле отлегло. Все это было привычным, виденным десятки раз, описанным в репортажах для криминальной полосы с той или иной дозой вероятности и вымысла.
Только вот в каких пропорциях вымысел и вероятность будут присутствовать на этот раз, Катя боялась даже предполагать. Просто смотрела по сторонам, стараясь не упускать из виду Мещерского и не отставать от полковника Гущина.
Блестящие от дождя крыши, мокрые рельсы, скопище каких-то строений – то ли гаражи, то ли склады, то ли цеха. Луч железнодорожного прожектора прокладывал узкую оранжевую тропу, и она уводила куда-то в глубь этого заброшенного безлюдного места.
– На машинах туда не проедешь. – Гущин включил фонарь. – Оцепление пусть так и остается на месте, а мы двумя группами начнем осмотр территории.
В группах было по нескольку сотрудников да плюс еще «приданные силы» из числа московских коллег из отдела милиции Тушина, но…
То ли территория промзоны была велика, то ли света мало – «приданные силы», да что говорить, все они, едва лишь ступили во тьму под дождь, как-то разом все растворились, потерялись в этом урбанистическом пейзаже. Хаос и запустение…
Кого здесь можно найти? Разве мы найдем ЕГО? – Катя, подняв голову, подставив лицо под струи дождя, видела вокруг лишь кирпичные стены и черный треугольник неба между ними. Это было похоже на горное ущелье. Старый цех трикотажной фабрики – шесть этажей, выбитые стекла, здание, предназначенное под снос. Темная громада, как склон горы. А вот еще один цех, двор, заваленный бытовым мусором, и дальше арка между кирпичными заводскими коробками.
Арка… ворота…
Мещерский повернул туда.
– Без меня не ходи! – Катя по лужам, не обращая внимания на застывшие ноги, догнала его чуть ли не бегом. – Постой, ты ничего сейчас не слышал?
– Нет.
– Вот сейчас.
– Это бродячие собаки.
ГРАЖДАНИН УГАРОВ, СОПРОТИВЛЕНИЕ БЕССМЫСЛЕННО, МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ВЫ ЗДЕСЬ, ПРЕДЛАГАЕМ ВАМ СДАТЬСЯ И ВЫЙТИ!
Прогремело в мегафон со стороны патрульных машин, перекрывших въезд на территорию. Словно в рог протрубили во время большой охоты. Того, за кем гнались, поднимали, как зверя в берлоге, надеясь спугнуть, заставить выдать себя.
– Где он точно, мы все равно не знаем. – Мещерский смотрел в темную арку, а потом шагнул под ее своды. Его будто тянуло внутрь.
– Э, консультант, старших положено вперед пропускать.
Катя оглянулась: Гущин, с ним все же как-то спокойнее.
– План зданий, конечно, не помешал бы в этом долбаном муравейнике. – Гущин постучал по стене. – Да тут все скоро под бульдозер пойдет. Крепко строили, прямо монолит. Черт!
Он споткнулся об автомобильную покрышку. У выхода из арки этих самых старых покрышек громоздилась целая гора – точно кто-то когда-то сложил их намеренно, преграждая путь.
Дальше было темно. Гущин посветил фонарем: жаркое пятнышко скользило по растрескавшемуся асфальту, по дорожке, залитой бетоном, уводившей куда-то… Стена, провалы окон, железная лестница, из которой торчали какие-то острые штыри.
Катя поняла: они во внутреннем дворе и это замкнутое, ограниченное стенами цехов, пространство.
Ржавая лестница лепилась к окнам, когда-то это был запасной выход, как и требовала инструкция по технике безопасности. На такую лестницу не то что ступить, дотронуться до нее было боязно – сплошная ржа и коррозия.
– Тут никого нет, – сказала Катя, обернулась к Гущину и…
Опустив фонарь, он напряженно всматривался в темноту – в пустые, лишенные стекол окна.
– Вы двое – ну-ка давайте назад, к арке, к стенам поближе. – Он расстегнул кобуру, полез за рацией, но у него было только две руки, и фонарь…
Фонарь шлепнулся в лужу. Хлоп – лампочка взорвалась. В рации послышалось шипение, а потом щелчок, и связь вырубилась.
И, словно в ответ на это, в окне на уровне третьего этажа мелькнул оранжевый сполох – точно отблеск костра.
Угаров вжался спиной в холодный кирпич. То, что появилось из тьмы, приблизилось к нему почти вплотную. Он ощутил зловоние и…
Перед ним стоял мальчик лет двенадцати со светлыми мокрыми волосами, висящими как сосульки. Его била дрожь – то ли от холода, то ли от сырости. На вид он был самый обыкновенный, каких сотни, какие играют в футбол в соседнем дворе, галдят, кричат, режутся в «стрелялки» за компьютером, смотрят в кино самые тупые, самые потешные, самые убойные сиквеллы, где все летит вверх тормашками, разбивается вдребезги и где льются океаны бутафорской крови из томатного сока…
И вдруг светлые волосы начали сползать с головы клоками, вместе с кожей, лопнувшей, как кожура вареной картошки. Возникли багровые незаживающие язвы, гной заструился по изъеденной трупной проказой коже, как смола по сосновой коре.
Перед Угаровым возникло существо из сна – грязные лохмотья, темные патлы, сгнившая плоть. Полуребенок-полудемон, за которым гнались там, в горах, – гнались на машинах, а потом пешком, с винтовками, с факелами, с канистрами бензина, чтобы спалить дотла, а после лишь с одним жалким полицейским пистолетом.
ВЫСТРЕЛ!!
Тварь разинула пасть, ощерив клыки, и потянулась к Угарову, сгнившие губы что-то шептали.
Кирпичная стена внезапно дрогнула, подалась – нет, не рассыпалась в прах, а словно раздвинулась, растаяла, пропуская.
На одну секунду Угаров увидел двор, окруженный кирпичными стенами фабричных цехов, арку, груду автомобильных покрышек, строительный мусор, ржавую лестницу, вделанную в стену в виде запасного аварийного выхода на случай пожара, а потом все это исчезло в пелене дождя и не стало видно ничего – на много километров, на много миль. Ни времени, ни расстояния – только дождь. И нестерпимое зловоние, бившее в нос.
Угаров закашлялся, согнулся в неудержимом приступе рвоты и…
Пелена дождя начала редеть, ее уже пронизывали оранжевые лучи. Закат над горами, мокрый закат. Под ногами был не бетон – булыжник, много веков назад привезенный с гор, обтесанный, уложенный, – крепкая мостовая, пережившая тех, кто ее мостил.
Пелена все редела, таяла, открывая постепенно склон горы, дома-руины, облепившие его, как наросты, среди зелени и серых камней.
ПРОПИТАННАЯ ДОЖДЕМ ПРОЗРАЧНАЯ КОПИЯ, СЛАЙД, ВМОНТИРОВАННЫЙ В НЕЗДЕШНИЙ ПЕЙЗАЖ, ОБМАН ЗРЕНИЯ?
СЛОВНО И НЕ БЫЛО НИКАКОЙ ДОРОГИ…
СЛОВНО И НЕ БЫЛО НИЧЕГО, КРОМЕ…
Угаров на негнущихся ногах обошел опрокинутую набок машину – белый джип, совсем новый джип с синими буквами UN на дверях и на крыше. Выбитое лобовое стекло, на приборной панели, на сиденьях, на осколках – везде следы крови.
В грязи валялось несколько пистолетных гильз, но их прямо на глазах поедала ржа, какой-то нездешний смертельный для металла грибок, и гильзы превращались в прах, чтобы уже никогда ничему не служить доказательством. Что-то где-то упало, стукнулось, отдаваясь эхом, – какой-то предмет, вывалившийся то ли из кармана, то ли у кого из рук, но этот звук был посторонним, лишним, и, чтобы заглушить его, в разбитой машине внезапно ожила магнитола: бормотание далекой радиостанции, помехи, обрывок музыки – рок-н-ролл, снова помехи, помехи, шипение, словно чье-то изъеденное червями мертвое горло пыталось взять нужную ноту.
Рокот барабана… голоса… Уже не три голоса, а десятки, сотни голосов…
Угаров оглох от этой нестерпимой адской какофонии, сверлившей его мозг.
Оранжевый свет и…
ЭТО БЫЛО ЧТО-ТО ВРОДЕ ВЕЧЕРНЕЙ ТРАПЕЗЫ.
ПИР НА ЗАКАТЕ СОЛНЦА.
ОН УВИДЕЛ ИХ ВСЕХ – ДАЖЕ ТЕХ, КОТОРЫЕ НИКОГДА НЕ ВЫЛЕЗАЛИ ИЗ СВОИХ ПОДЗЕМНЫХ НОР.
В грязи, в которую под нескончаемым дождем превратилась белая горная албанская пыль, заменявшая и пиршественный стол, и скатерть, лежало тело мужчины – когда-то крупного и сильного, а сейчас превратившегося в жалкого калеку в зеленой больничной робе.
Угаров никогда в жизни не видел ТРОЯНЦА, даже и не подозревал о его существовании, и о той ночи в госпитале, и о пропаже из морга, породившей столько слухов. Он не знал ни о стеклянном переходе на четырнадцатом этаже, ни о самоубийстве.
