Комната с загадкой - Валерий Георгиевич Шарапов
– Это легко проверить.
– Верно. Равно как и то, что Лапицкий это сделал уже после смерти, то есть даты, указанной в актах о казни.
– Понимаю, – подумав, сказал Сорокин.
– В самом деле? – вежливо усомнился Карзинкин. – Ну, не все такие догадливые и чуткие, так что я точно так же, как и Елена, разницы не вижу…
– Ну это мы оставим на будущее. Насколько я понимаю, Елена помогла вам выбраться из гестапо и после войны вы как-то помогли ей, так?
– Так и есть.
– А потом, насколько я понимаю, уже во время вашей службы в церкви на Ваганьковском кладбище, вы встретились?
– Верно, – чуть подняв брови, улыбнувшись, подтвердил Карзинкин, – кто это донес? А, понимаю. Староста. Он же, насколько я могу судить, указал на Хмельникова и Гарика… ловкий ход мыслей, ничего не скажешь.
– И все-таки, что вы искали в камине?
– Теперь нет нужды скрывать, – Карзинкин, заложив ногу за ногу, обхватил колено тощими пальцами. – Когда отец распродавал имущество, я усердно учился на философском факультете Базельского университета и понятия не имел, что остаюсь на бобах. И тут однокашники начинают поздравлять меня с приобретением легендарного зеленого брильянта, глаза Брамы.
– Почему вас?
– Потому что меня тоже, как и отца, зовут Александром, а в газетах публиковали отчет об аукционе. Можно продолжать?
– Прошу.
– Итак, я прилетел к отцу – и выяснил, что он не только все наше имущество-то профукал, да еще и втайне от меня женился на девице, втрое моложе него. Я вне себя. Прозвучали громкие слова, он объявил, что составляет завещание на нее. Расстались мы со скандалом. Уже из газет я узнал, что помер сумасшедший князь, а в скором времени, узнав о смерти от брюшного тифа моей преподобной мачехи, покончил с собой отец, спрыгнув с красивого швейцарского водопада.
– И вы решили искать свое потерянное наследство.
– Не вдруг, – улыбнулся Карзинкин, – я почитал его пропавшим. Уже после войны, в сорок пятом, я, с документами покойного Лапицкого, явился в Чистый переулок, отрекомендовался, выдал свою легенду. Сами понимаете, у приличных людей принято верить на слово, да и недостаток кадров. Меня тотчас приписали в Воскресенскую церковь, что на Ваганьково.
– Как же у вас получалось водить верующих за нос?
– Это нетрудно. Пригодилась философская подготовка, да и батюшка меня растил в страхе Божьем… да, в отличие от себя, меня он держал в строгости. Я пользовался успехом, говорили: строгий батюшка, но крепкий. Ну а с Ёлочкой, вы правы, мы случайно встретились, когда она влезла за иконами, что ли…
– Больно надо, – подала голос Гауф, – я за ящиком для подаяний.
– Узнали друг друга, порадовались, разговорились о житье-бытье. Она водилась с этим Гариком, – продолжал Карзинкин, – по правде говоря, я не любил покойничка, не верил ему. Было ясно, что эти налеты по наводке на хаты наших пиитов добром не кончатся. Но он был печник, а меня заедала мысль о том, что не мог же отец, имея деньги, сигать в водопад, на него не похоже. Скорее всего, полагал я, тайник где-то тут, и отец, надеясь вернуться, припрятал сокровище в доме, под надежной охраной профессора Шора…
– Вы видели копию купчей.
– Нет. Но вдруг приезжает «паломничек», наслышанный о моей святости. Приходит на исповедь, тихенький, болящий человечек, желтый, желчный, и начинает, охая, намеками, говорить про «грехи», о том, что помогал «князюшку» обманывать, лишить «мальчика» куска хлеба, старика женил на какой-то своей то ли любовнице, а самого подговорил все деньги ухнуть в какой-то камушек. А она, мол, дрянь такая, камушек куда-то сокрыла. У меня в зобу дыханье сперло, я понял, что это отцовский стряпчий Хмельников. Конечно, это безумие, но почему бы не проверить? И Ёлочка настояла.
– Да, это правда, – подтвердила она и, уже не стесняясь, взяла его за руку, – с первого раза не получилось, и сапожник этот меня видел и, как показалось, что-то заподозрил.
– И вы подговорили Шерстобитова.
– А они и без меня были знакомы, Игорь сам на него имел зуб, – уточнила она, – но он и сам оказался сволочью. Теперь я уверена, что он забрал что-то из тайника, когда я легкомысленно оставила его без присмотра. Впрочем, он был так любезен, что согласился убрать свидетеля…
– Да, отзывчивый парень был Гарик, – заметил Николай Николаевич, – а вы ему рамочку подсунули, чтобы подумали, что он ее похитил?
– Что, топорно? – обеспокоенно спросила она. – Не было времени сообразить.
– Почему ж, у вас прекрасно получилось, – заверил капитан, – потом, надо думать, опоили и выкинули с поезда. А рамочка обратно на стол переползла.
– Пожарский, – утвердительно сказала Елена.
Сорокин руками развел:
– Сам мучаюсь, который год. Итак, в тайнике ничего не оказалось.
– Я оказалась в глупом положении. Дурочку валять непросто…
– У вас прекрасно получалось.
– Да, если бы не ваша Гладкова, я бы справилась, но с ней я почти рехнулась.
– А по-моему, очень приятная, восприимчивая девица, – подтрунил Карзинкин.
Елена глянула на него, он поднял обе ладони, как бы сдаваясь.
– А с чего вы, милейший, в могилы полезли?
– Как раз это просто. Я уже сказал, что эта дрянь, моя мачеха, померла в восемнадцатом. Вспомнил слова Хмельникова, подумал: а вдруг в самом деле… проглотила?
– Ну и?
– Опять просчитался, – обезоруживающе признался Карзинкин, разведя руками.
– А Хмельникова вы…
– Он сам виноват, – заметила Елена, – пришел якобы с дарами, а сам шантажировать начал.
– А мешок с сахаром при чем?
– Топили впопыхах, – признался Карзинкин, – было желание, чтобы сразу не всплыл, а после. Мы собирались закончить дела намного быстрее, кто ж знал, что этот негодяй притащил в качестве жертвования сахар с мелом.
– А зачем одинаковым средством жертв травить?
– Кто ж знал, что нашим делом будет заниматься такой гений сыска, – вежливо заметила Елена. – Знала бы – прихватила у герра доктора из минского гестапо побольше разнообразной отравы.
– Так вот откуда она у вас и почему нестандартная формула.
– Да, с тех пор. Там многие живодеры чувствительные страдали мигренями, вот и глотали. Это оксикодон. Мощное средство, и надо немного, но с алкоголем можно и навсегда уснуть.
Воцарилась тишина, такая, которая подразумевает, что все уже сказано и надо приступать к действиям. Сорокин, все обдумав, решил так:
– Вообще я обычно решений не меняю и, раз давши время одуматься, второй раз не даю… но, входя в ваше положение, разрешаю написать чистосердечные. Единственное, что хотелось бы узнать, гражданка Гауф, откуда документы Брусникиной?
– Да так, – сказала она легко, с улыбкой, – положим, что
