Майкл Коннелли - Блондинка в бетоне
Одетый в полицейскую форму мальчишка охранял парковку. Стеречь по вечерам автостоянку в Паркер-центре назначались самые отстающие кадеты из каждой группы школы полиции. Однако, кроме чисто воспитательного значения, эта традиция имела и другой смысл: уж если копы не смогут справиться со злоумышленниками на автостоянке возле собственной штаб-квартиры, то у общественности сразу возникнут сомнения, а способны ли они вообще бороться с преступностью.
– Детектив, с вами все в порядке? – сказал кадет, опустив дубинку в прикрепленное к поясу кольцо. – Я видел, как вы вышли и сели в свою машину. Но так и не уехали, и тогда я пошел проверить.
– Да, – с усилием выговорил Босх. – Со мной… все в порядке. Спасибо. Должно быть, я задремал. Был очень долгий день.
– Да, бывает. Будьте осторожнее.
– Да.
– Вы сможете вести?
– Да, конечно. Спасибо.
– Точно?
– Точно.
Прежде чем двинуться с места, он подождал, пока коп отойдет в сторону. Посмотрев на часы, Босх понял, что проспал не более тридцати минут, но сон, а потом и внезапное пробуждение его все-таки освежили. Закурив сигарету, он вывел машину на Лос-Анджелес-стрит и направился к въезду на Голливудскую автостраду.
Выехав на шоссе, он опустил стекло, чтобы прохладный воздух не давал ему расслабиться. Была ясная ночь. Впереди устремлялись в небо огни Голливудского холма, за горами шарили лучи двух прожекторов. Как красиво, подумал Босх, но эта мысль почему-то вызвала у него меланхолию.
За последние несколько лет Лос-Анджелес сильно изменился, но в этом не было ничего нового. Он всегда меняется, за это его Босх и любит. Однако недавние беспорядки и экономический спад оставили особенно неприятные следы на ландшафте – на ландшафте его памяти. Босх никогда не забудет пелену дыма, висевшую над городом, словно некий суперсмог, который не в силах разогнать даже вечерний ветер, и телевизионные кадры, на которых мелькали горящие здания и беспрепятственно орудующие грабители. Для управления это был тяжелый удар, от которого оно до сих пор так и не оправилось.
Как и город. Многие из социальных болезней, вызвавших этот вулканический взрыв ярости, до сих пор оставались неизлеченными. Красота уживалась с ненавистью и опасностью. Это был город утраченного доверия, живший одной, последней оставшейся надеждой. Противостояние имущих и неимущих представлялось Босху в виде парома, отходящего от причала. Перегруженный паром оставляет переполненный причал, причем некоторые стоят одной ногой на палубе, а другой на причале. Корабль отходит все дальше, и тогда те, кто находился посередине, срываются и падают. Тем не менее на пароме остается еще слишком много народу, так что он опрокинется при первом же ударе волны. Оставшиеся на причале явно этому рады и молятся, чтобы волна поскорее пришла.
Он думал об Эдгаре и о том, что тот сделал. Он один из тех, кто вот-вот упадет вниз, и ничего с этим не поделаешь. Эдгар и его жена, которой муж так и не осмелился сообщить об их шатком положении. Правильно ли он поступил с Эдгаром? Эдгар говорил о времени, когда Босху могут понадобиться все друзья, которых он только сможет собрать. Может, лучше сохранить Эдгара, оставить его в покое? Босх этого не знал, но время на то, чтобы решить, еще оставалось.
Проезжая по Кауэнга-пасс, он поднял стекло. Становилось холодно. Посмотрев на запад, в сторону холмов, Босх попытался рассмотреть неосвещенный участок и стоящий на нем темный дом, и почувствовал радость от того, что едет сейчас не туда. Что он едет к Сильвии.
К Сильвии он приехал в 11.30 и открыл дверь своим ключом. На кухне горел свет, но в остальном везде было темно. Сильвия спала. Для новостей было уже слишком поздно, а поздние ток-шоу никогда не привлекали ее внимания. Чтобы не шуметь, Босх снял туфли в гостиной и по коридору направился к ее спальне.
Войдя в комнату, он остановился, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте.
– Привет! – сказала она, хотя он ее еще не видел.
– Привет!
– Где ты был, Гарри?
Она спросила это мягко, сонным голосом, в котором не слышалось ни вызова, ни каких-то требований.
– Мне пришлось кое-что сделать, а потом я немного выпил.
– И послушал хорошую музыку?
– Ага, там играл квартет. Неплохой. Они играли много вещей из репертуара Билли Стейхорна.
– Ты хочешь, чтобы я что-нибудь приготовила?
– Нет, лучше спи. У тебя завтра занятия в школе. В любом случае я не настолько голоден, а если мне захочется есть, я себе что-нибудь найду.
– Иди сюда.
Он пробрался к постели и растянулся на покрывале. Обхватив его за шею, Сильвия притянула его к себе и поцеловала.
– Да, ты и вправду немного выпил.
Он засмеялся, она тоже.
– Давай я почищу зубы.
– Подожди минутку.
Она снова притянула его к себе, и он поцеловал ее в шею и губы. От нее исходил приятный нежный запах сна и духов, который он так любил. Ночной рубашки на ней не было, хотя обычно она ее надевала. Просунув руку под покрывало, он провел рукой по ее гладкому животу, затем поднялся выше и принялся ласкать ее грудь и шею. Снова ее поцеловав, он уткнулся лицом в ее волосы.
– Спасибо, Сильвия, – прошептал он.
– За что?
– За то, что ты пришла сегодня и была там. Я помню, что раньше говорил, но мне было так важно видеть тебя, когда я поднимал глаза. Очень важно.
Это было все, что он смог сказать. После этого он встал и отправился в ванную. Сняв с себя одежду, он тщательно развесил ее на вбитых в дверь крючках – утром придется опять все это надевать.
Быстро приняв душ, побрился и почистил зубы – он держал у нее в ванной вторую бритву и зубную щетку. Поглядев на себя в зеркало, пригладил руками мокрые волосы и улыбнулся. Возможно, это остаточное действие пива и виски, подумал он, но вряд ли. Просто сейчас он чувствовал себя счастливым. Он не плыл с обезумевшей толпой на пароме и не остался с разъяренной толпой на причале. Он плыл в своей собственной лодке. Вдвоем с Сильвией.
Они занимались любовью так, как это делают одинокие люди, – молча, очень стараясь доставить друг другу удовольствие и оттого действуя немного неловко. Тем не менее на Босха все это подействовало благотворно. Когда они закончили, Сильвия легла рядом и принялась водить пальцем по его татуировке.
– О чем ты думаешь? – спросила она.
– Ни о чем. Так, ерунда.
– Скажи мне.
Прежде чем ответить, он немного помолчал.
– Сегодня я обнаружил, что один человек меня предал. Близкий человек. И я, ну, просто думал о том, что, может быть, я поступил неправильно. Ведь на самом деле он не меня предал – себя. Он предал сам себя. И то, что он будет с этим жить, – уже достаточное наказание. Не думаю, что к этому нужно еще что-то добавлять.
Он подумал о том, что сказал Эдгару в «Красном ветре», и решил, что не нужно отправлять его к Паундсу за переводом.
– И как он тебя предал?
– Ну, можно сказать, что он вступил в связь с врагом.
– С Хани Чандлер?
– Угу.
– И насколько это плохо?
– Думаю, что не очень. Главное, что он это сделал. Думаю, именно это ранит.
– А ты можешь что-нибудь сделать? Нет, не с ним. Я имею в виду – чтобы уменьшить ущерб.
– Нет. Каков бы ни был ущерб, он уже нанесен. Я вычислил, что это он, только сегодня вечером. Случайно, а иначе я бы, вероятно, никогда на него и не подумал. В любом случае, не беспокойся об этом.
Она погладила его по лбу кончиками пальцев.
– Если ты не беспокоишься, я тоже не буду.
Ему нравилось, что она знает границы того, о чем можно спрашивать, и даже не пытается разузнать, о ком он говорит. С ней он чувствовал себя совершенно спокойно. Никакого беспокойства, никаких тревог. С ней он был у себя дома.
Он уже начал засыпать, когда она заговорила снова.
– Гарри!
– Угу.
– А тебя не тревожит суд, не тревожит, как пройдут заключительные выступления?
– Не особенно. Мне не нравится, что меня держат будто в аквариуме – когда я сижу за столом, и все стараются объяснить, почему, по их мнению, я сделал то, что сделал. Но сам результат процесса меня не беспокоит – если ты это имела в виду. Он не имеет никакого значения. Я просто хочу, чтобы процесс кончился, а что они там делают, меня больше не заботит. Никакие присяжные не могут диктовать, что мне делать, а что нет. Никакие присяжные не могут сказать мне, был я прав или не прав. Знаешь, этот суд мог бы длиться целый год, и все равно они не узнали бы всего, что произошло той ночью.
– А как насчет управления? Их-то это заботит?
Он рассказал ей о том, что сегодня сказал ему Ирвинг: о том значении, которое будет иметь исход процесса. О том, что заместитель начальника сказал о его матери, Босх промолчал. Однако рассказ Ирвинга все равно ему вспомнился, и впервые с того момента, как он лег в постель, Босх почувствовал необходимость закурить.
Тем не менее он не встал. Он выбросил эту потребность из головы, и некоторое время они просто лежали молча. Босх лежал с открытыми глазами. Сначала он думал об Эдгаре, потом о Мора. Гадал, чем тот сейчас занимается. Лежит ли он один в темноте или где ходит?
