Ангелина Прудникова - Воровские истории города С
Через день были арестованы Стародубцев и Николай Драчев. Стародубцев по простоте проговорился, что братья, со слов Николая, побили сильно Уткина; что наутро вместе продавали чьи-то часы. Николай держался на допросах версии Ивана и рассказывал все то же, почти что слово в слово.
Все долгие следственные месяцы до суда Иван бомбардировал инстанции письмами, написанными каллиграфическим почерком (девичьи песенники таким заполнять), где, с употреблением выражений: «нить Ариадны», «служители Фемиды», «ядущий хлеб», «обнаженною душою», последовательно доказывал их, братьев, невиновность; а затем, уже на суде, урезонивал судей, что если он однажды за два часа вынес полностью дачу своего собутыльника (от каши «геркулес» до лодочного мотора и пилы «Дружба»), а здесь не взял ни соринки, то надо сделать соответствующие выводы… Но вот это-то как раз и настораживало и заставляло судей делать выводы прямо противоположные.
Драчевы же упорно твердили, что когда они расставались с Уткиным, он был еще жив, а значит, они не при чем; что за три дня с ним могло случиться все что угодно, что показаниям свидетелей верить нельзя, что Вова Стародубцев вообще слабоумный. На суде, который состоялся в августе, они упрямо твердили свою легенду (точнее, романтик Иван ее твердил, а Николай только ему поддакивал): «…выпили… Николай уснул… в темноте выход найти не могли… Спички… спичек не было…»
Были спички: оба Драчевы курящие. Но зажечь огонь они, действительно, не могли: за свою жизнь боялись.
Суд счел, что показания свидетелей сходятся не в пользу Драчевых, а Уткин, хоть и находился после побоев трое суток в полусознательном состоянии, скончался от сдавления мозга гематомой, которая образовалась в результате многочисленных ударов тупыми предметами по голове.
Вскрытие трупа показало ужасную картину: при наружной целостности, кожный лоскут головы изнутри представлял сплошной кровоподтек, ткани мозга от излившейся крови разрушились на глубину до одного сантиметра. Во время драки братцы переломали Уткину девять ребер… И все же он двигался, что-то понимал, разговаривал. Чувствовал ли Виктор Уткин боль, какие он испытывал страдания во время своего трехдневного одинокого путешествия по Дорогам и придорожным кустам, что за вензеля он начертал своим последним путем — уже никто никогда не узнает. Но воля его, стремление вырваться из смертного круга поражают.
Поражает и то, до какой же степени братьям надо было вызвериться, чтобы нанести малознакомому человеку такие увечья. И ведь не замечались раньше Драчевы в этом… Винить водку? Так ее ведь насильно в глотку никто не льет.
Только для мамы Драчевых приговор суда — двенадцать лет лишения свободы Ивану и семь лет Николаю — прозвучал как смертный. Остальные присутствовавшие на суде восприняли его как должное.
Ночные бирюльки
Милицейский автопатруль обследовал отдаленный район города в поисках поживы. Час ранний — ночь шла к утру: прохожих нет, лишь двое юнцов шустро движутся вдоль тротуара. Чем они привлекли внимание Семевского — может, тем, что шли, боязливо оглядываясь, но он велел остановить машину рядом с ними. Завидев патруль, юнцы не попытались скрыться — негде было, но в снег полетело что-то темное.
— Стоять! — милиционеры, остановив парней, разглядели на снегу динамики от автомобильной аудиотехники — три штуки: один возле длинного парня, два — возле того, что пониже ростом. Дело пахло кражей. — Лежать! — наручники защелкнулись на запястьях пацанов. Правая рука длинного была в крови.
Семевский принял сигнал по рации: неизвестный сообщил в дежурную часть о том, что во дворе двое вскрыли чью-то машину. Это был его участок.
— Ну, рассказывайте, где вскрыли автомобиль?
Длинный заканючил:
— Нас заставили… Четверо мужиков… Угрожали ножом… Велели добыть динамики и принести их к детскому саду, сейчас не помню, к какому…
От длинного попахивало спиртным. Второй молчал, независимо глядя в сторону.
А где машину грабили, помните?
— Помним… Здесь недалеко…
Приехали на место преступления. Форточки в «жигуленке» Разбиты, панель разворочена.
— Здесь, что ли, руку поранил?
Длинный врал отчаянно:
— Нет, это я три дня назад…
— А кровь сегодня течет? — Снова пошла…
* * *На допросе длинный по фамилии Морковкин сменил показания: сказка про четырех мужиков с ножом отпала сама собой. Но все равно получалось, что он только помогал Горкину нести домой динамики. С его слов выходило, что они встретились у одного приятеля, выпили, пошли вместе домой — было по пути. Завидев в одной из машин динамики, Горкин сказал, что ему неплохо бы присоединить их к своему магнитофону, на что Морковкин стал его отговаривать: «Кончай давай, пошли!» Но Горкин уперся, они повздорили, Морковкин махнул рукой и пошагал дальше; а уже на улице Лебедева Горкин его догнал и попросил помочь поднести одну колонку. Так что вины его ни в чем нет — он только помог товарищу.
Горкин на допросе вел себя не лучше: все валил на товарища, но своей частичной вины не отрицал: он де на стреме стоял в то время, пока Морковкин добывал колонки. С его слов выходило так: после того как посидели у приятеля, пошли домой — обоим надо было в одну сторону. Заглянув в какую-то машину, Морковкин увидел колонки и сказал, что нехудо бы их достать и присоединить дома к магнитофону. Горкин согласился постоять на стреме, а Морковкин нашел камень, разбил форточку, открыл машину и выдрал одну колонку из панели; вторую достать не смог — она сидела крепко. Пошли дальше, снова увидели машину с динамиками…
— Так что, машин было две?! — возопил допрашивавший Горкина милиционер.
— Конечно. Ведь динамиков-то у нас изъяли три. Один из первой машины, два из другой…
Уточнили место стоянки первого, неизвестного автомобиля.
Дальше у Горкина показания повторялись: Морковкин предложил ему посторожить, он не отказался. Разбив форточку, Морковкин достал два динамика, причем поранил руку, и они отправились дальше.
Через какое-то время, одумавшись (обстановка СИЗО располагала к тому), Морковкин снова изменил свои показания, но все равно получалось, что хотя это и он добывал динамики, но нужны они были все же Горкину.
Сам Горкин придерживался своей прежней версии.
Следствию все было ясно: Морковкин был виноват во всем, недаром и крутился, как уж на сковородке. Во-первых, он был старше Горкина на пять лет: ему уже стукнуло двадцать; он нигде не работал; а Горкин оказался вообще несовершеннолетним, несмотря на свой внешний вид. Этому вину не предъявишь. Ясно, что инициатива грабежа принадлежала старшему, что и подтверждалось показаниями Горкина. Вскрыть две машины, да еще вовлечь в преступление мальца! В общем, мало Морковкину не светило. Горкин был отпущен на поруки родителей.
* * *На суде мать своего Женьку не узнала: три месяца, проведенных в каталажке, дали себя знать. Обрит, исхудал, глаза ввалились, стали черными, как уголья, нос вытянулся, под глазами круги, — хоть портрет преступника с него пиши! А ведь жениться собирался — и надо же такое! В зал она не пошла: знала, что не выдержит, уревется, глядя на свое великовозрастное дитятко.
Суд начался с допроса приятеля, у которого пили в тот вечер Морковкин и Горкин. Оказалось, что знали они Андрея порознь, в тот вечер встретились у него впервые, случайно, там же, за распитием спиртного, и познакомились. Выходило: о том, что Горкин, который так же лихо опрокидывал водочку, — совсем молодой, Морковкин вряд ли мог догадаться.
Далее допрашивали вовлеченного в грязное дело молодого парнишку. Он, уже по привычке, затянул старую песню:
— Когда мы возвращались домой, я увидел в одной машине колонки и попросил Морковкина помочь мне их достать. Он согласился, разбил стекло камнем, достал одну колонку и отдал ее мне. Мы убежали оттуда и пошли дальше. В «Жигулях» на проспекте Морском я увидел две больших колонки и снова попросил помочь мне, Морковкин разбил стекло, достал колонки и передал их мне…
— Постой, постой, как — ты попросил? — встрепенулся судья. — Морковкин попросил тебя посторожить! Так ты показывал на предварительном следствии.
Горкин сбился, помолчал, но потом снова затянул свое:
— Я говорил, но меня не поняли… Я попросил его достать колонки.
Папа Горкина, бывший на суде защитником сына, аж подскочил:
— Он же тебя просил!
Но парень упорно твердил свое:
— Я просил и у первой, и у второй машины, моя была инициатива, мне нужны были колонки, я так и говорил следователю, но он не так записал…
— У тебя что, магнитофона, колонок нет дома? — отчаявшись, с упреком сказал сыну отец.
