Дмитрий Агалаков - Ангел в петле

— Сколько?

— Какая теперь разница…

— Так сколько же?

— Пятьсот тысяч баксов. Потом еще столько же. И еще. Вложил их туда, сюда. Были предложения по вложению, еще раньше были. С хорошей отдачей, Дима. Вот ко мне денежки и потекли. До тех самых пор, пока господин Рудаков, наш московский гений, не сел задом в лужу. Мало ему было своего города, поехал к цековским братьям строить капитализм в свою пользу. Приватизация газа и нефти, куда больше! И вот теперь — бац!

— А если твоего предпринимателя, Долгова, уговорить подождать?

Кузин отрицательно покачал головой:

— Не получится.

— Почему?

— Вчера ко мне приезжал эмиссар от одного важного человека. Долгов оказался пустышкой. Подсадной уткой. Деньги не его, а этого человека.

— И кто же он, этот твой черный человек?

— Марат Садко.

— Знакомая фамилия, — Савинов нахмурился, и вдруг лицо его разгладилось, стало изумленным, точно он был ребенком, первый раз увидевшим солнце. — Садко?!

— Да, чемпион мира по восточным единоборствам. Каким — я и слова этого не выговорю. Марат Садко по прозвищу Стрелок. Наш земеля, живущий в Москве и Вене, Париже и Нью-Йорке — в своих замечательных домах. Владелец заводов, газет, пароходов. Отец массового рэкета в нашем славном городе, половина заказных убийств в котором также на совести чемпиона. А может быть, и больше половины. Вот так вот, Дима… — Он вернулся на свой стул у кровати больного. — Веселая история?

— Очень… А что те люди, которым ты суживал деньги Долгова?

— Обещают. Раньше давали хорошо, быстро. Вот у меня слюнки и потекли. А теперь заартачились, прятаться стали от меня, скрываться. — Он приблизился к Савинову, точно решил запечатлеть на его лбу трогательный поцелуй, но дотянулся только до его уха. — И видишь, Дима, в чем дело: они точно сговорились все. Те, кто предлагал мне хороший оборот, и кредиторы в лице эмиссаров Садко.

— Как же ты думаешь выпутываться из этого?

— Не знаю, — распрямился Кузин, — пришел вот к тебе за советом.

— А ты застрелись, Женя.

— Вот еще, это и без меня могут сделать. — Он опять поднялся со стула, не сиделось ему, но на этот раз уже спокойно, без рывков, подошел к тому же окну. — И потом, Дима, — обернулся он, — не будет меня, они ведь к тебе придут. Ты мой зам. Да еще к Зойке Самоцветовой. Но в первую очередь — к тебе. Все придут: и Рудаков, которому я часть денег уже отдал, они его кровные, партийные, и люди Садко, и дорогие наши граждане, если только поймут, услышат, что бегут крысы из «Нового регионального банка».

— А крысы — это кто?

Кузин многозначительно пожал плечами:

— Да бог его знает. Поживем — увидим.

Савинов молчал, глядя в белый потолок. Мир благоденствия, защищенный со всех сторон, эта великая крепость на горе, до которой не мог дотянуться ни один злой и хищный варвар, рассыпалась на глазах. В одно мгновение. Но отчего-то не темнело в его глазах, как тогда, у картин Инокова с искусствоведом, будь он неладен. Просто было отупение, оцепенение в членах, точно собирался он, смертельно уставший и объятый тревогой, вот-вот погрузиться в сон.

Кузин стоял у окна, смотрел на спокойный больничный дворик, укрытый снегом.

— Да, — сказал он, — все так хорошо шло… Но почему?..

Он не договорил. В палату открылась дверь, вошли двое: врач Савинова и охранник. Кузин оглянулся, понимая, что посещение подходит к концу.

— Покиньте, пожалуйста, помещение, — сказал врач. — Ваше поведение…

Кузин с улыбкой посмотрел на обоих и, точно сдаваясь, высоко поднял руки:

— Как скажете, господа…

— Прошу вас, подождите, — Савинов обратился к вошедшим, — одну только минуту…

Он взял со столика трубку сотового телефона, набрал номер.

— Алло, Вера? Да, Дмитрий Павлович. Будь любезна, позови, пожалуйста, Константина Петровича… Только Валентин Петрович? Хорошо, давай его… Валя, здравствуй, да, Дима. Ничего, выживу. У меня сейчас Женя, скажи мне, это правда? Я о твоем отце, о его просьбе… Даже не просьба, приказ, вот как… Значит, правда, понятно… Хорошо, будь здоров, спасибо, и я буду, пока.

Савинов достал из стола два листа бумаги, что-то быстро написал на обоих, поставил подпись. «А если все это блеф?» — думал он, разглядывая похожие друг на друга, как близнецы, листы и короткие, лаконичные тексты на них. И блефуют все: Жена, Костя, Валя, а позвони другим — то же проделают и они? И все-таки что-то подсказывало ему, что он поступает правильно.

Савинов протянул оба листа Кузину.

— Подпишись.

— Все равно у меня нет печати, — не заглядывая в написанное и подходя к нему, проговорил Кузин.

— Поставь свою подпись, Женя.

Росчерк пера господина Кузина, и дело сделано.

— До свиданья, Дима, — уже в дверях сказал он, — выздоравливай.

Провожая взглядом Евгения Платоновича, Савинов еще не знал, что видит своего приятеля в последний раз…

11

В следующие несколько дней события, о которых мельком упомянул в палате Савинова Кузин, развивались со стремительной быстротой. Снежный ком, да и только! В новостях прозвучало сообщение — одно из многих, подобных этому, — что в центре Москвы взорвана машина Петра Макаровича Рудакова, бывшего партийного босса из провинции, нынче же крупного бизнесмена в нефтяном и газовом бизнесе. Шофер погиб сразу, сам Рудаков скончался в больнице. По местному телевидению, — этот сюжет Савинов смотрел уже дома после выписки из больницы, — показали загородный охотничий домик и баньку на Владимировых островах, вотчине Рудаковых. В снегу, в луже крови, валялись два голых разъевшихся человека — уже трупы. Костя и Валя Рудаковы, опохмелявшиеся в банном пару после девятидневных поминок отца. Была ли гибель Петра Рудакова и его сыновей связана с Маратом Садко или более крупными фигурами в российском бизнесе, Савинову приходилось только догадываться. За день до гибели Кости и Вали исчез Кузин. Он испарился, растаял однажды вечером в морозном эфире ночного города. Были предположения, что, опасаясь слежки, он взял билет на одну электричку, но сел на другую, оказался в заштатном городишке, через который проходил один из центральных маршрутов и где поезда останавливаются на полминуты, зачем, никому не ясно, — видимо, для таких вот беглецов, — и был таков. Чуть позже Савинов узнал, что жена Кузина и его дочка за месяц до начавшей набирать обороты истории уехали отдыхать куда-то за границу, а вернуться так и не подумали. В один день с Кузиным пропала и Люся Самоцветова, Зоя Михайловна, главбух «Нового регионального банка». Но уехали Кузин и Самоцветова не с пустыми руками. Вместе с ними исчезла половина всех банковских сбережений. Каким уж они образом решили все это переправить, была их забота. В один из этих же дней Юлиан Ганецкий наконец-то решился последовать за своей семьей на родину предков.

Когда Савинов приехал в банк, тот был безлюден. В столе Кузина он обнаружил свое заявление на увольнение с печатью. Хорошо, что хоть так.

Савинов рассказал обо всем Рите. Она проявила стойкость, не испугалась. Он предложил ей уехать, бежать, но она отказалась. Сказала, что будет с ним. Да и сам он, несмотря на страх быть растоптанным, обрадовался этому. Он не мог оставить картины Инокова. В них, и только в них, была его надежда. Они должны были выручить его, вытянуть за уши из любой передряги. Однажды чудо должно было случиться. Пусть произошел один сбой, другой, но рано или поздно все должно было встать на свои места. И никакой дряной Ковальский, державший нос по ветру, не мог тому помешать!

Со дня на день Савинов ждал гостей, даже несмотря на то, что не был больше заместителем председателя правления, но являлся лицом частным. И ждал он кого угодно, — любых уголовников, работавших на Садко, — но только не Павла Дынина, начальника валютного отдела банка, и Вадима Трошина, начальника охраны.

Они вошли, разулыбались ему, выложили на стол фрукты, поставили бутылку коньяка.

А потом представили ему все документы, целую папку, содержание которой подтвердило Савинову все, что не так давно выплеснул на него в больнице Женя Кузин. Вадим Трошин был молчалив, говорил Паша. И говорил он о важных для хозяина дома вещах. Например, о том, что теперь он, Дмитрий Павлович Савинов, отвечает за все. Даже несмотря на то, что уволен. Не перед гражданами отвечает, у нас в стране перед ними никто не отвечает, пусть об этом не заботится. И не перед покойным Рудаковым, которому банк остался кое-что должен: возвращать уже некому. Детки у них малые, жены глупые, непосвященные. Это можно и обойти. А вот что касается господина Долгова, тут другое дело. Господину Долгову деньги необходимо отдать все. Они, Вадик и Паша, — сошки. Наворовать Кузин им не дал. Люся, старая и хитрая «б» их шефа, и его, между прочим, Дмитрия Павловича Савинова, тоже следила во все глаза: кто они, солдаты банка. Когда армия сдается, в плен берут начальников и требуют за них выкуп. А солдат — на выбор: могут простить, а могут и на службу взять. Такова жизнь. Предав своих, командир армии и его богатая «б» исчезли, — ничего, рука завоевателя дотянется до них и будет безжалостна, — но генерал остался. Им, солдатам, доставались куски в форме хорошей зарплаты, но генерал участвовал в дележе. Часть денег, принадлежавшая банку, осталась у него в кармане. И теперь, если он хочет выжить, да попросту — купить свою жизнь, он должен отдать эту часть. Они, его гости, не бандиты, но просто эмиссары, которые хотят по-доброму предложить этот обмен. Чтобы не вышло недоразумений, тем более — жертв. Упаси Господи! Они ведь его коллеги и, не постыдятся сказать, — друзья. Все, что ему нужно, — это выложить необходимую сумму.