Татьяна Гармаш-Роффе - 13 способов ненавидеть
– Если честно...
– Мне нужно только честно! – донеслось из-за двери, на этот раз совсем близко.
– Так я и говорю: "если честно"... Жизнь моя сложилась так, что до Алеши мужчины меня не любили. Они хотели меня иметь. Я не имею в виду только сексуальный аспект, хоть это тоже... Я о другом... Психологическом, наверное, желании: подчинить, обладать, распоряжаться...
– Я как раз вчера вам об этом говорил. И Ки-санов ваш такой. Все люди одинаковы. Женщины хотят подчинить мужчину. Мужчины – женщину.
– Нет...
– Или она его, или он ее!
– Тоже нет...
– По-другому не бывает!
– Бенедикт... – Александра села на пол у двери, через которую велся разговор. – Бенедикт... Вы правы, конечно, люди часто пытаются установить в отношениях свое главенство... Я иногда думаю, что человеческие отношения в сфере эмоций вполне можно сравнить с бизнесом: есть бизнес, основанный на здоровом "ты мне – я тебе", то есть на взаимном обмене. А есть рэкет – вымогательство, насилие. Так примерно и в чувствах...
– "Ты мне – я тебе", так не бывает. Всегда один отдает больше, а другой его потребляет. Рэкет, как вы сказали. Это неизбежно.
– Избежно! Сложность только в том, чтобы найти такого человека, кото...
– Родителей, например, не находят.
– Разумеется, но потом, вырастая, вы сами выбираете, с кем дружить и кого любить. Делаете ошибки и учитесь на них, начинаете быстро распознавать сущность человека по первым же словам, жестам и выражению глаз...
– Родителей не выбирают!
– Да, но... Ну хорошо. У вас были в детстве проблемы, я понимаю.
– Вы ничего не понимаете!
Она промолчала. Да и что можно сказать ему в ответ?
– Вы мне так и не ответили, что у вас за любовь такая с Кисановым.
Она подумала некоторое время. Слова подбирались тяжело, но она чувствовала, что сейчас очень важно их найти.
– Мы дополняем друг друга. Ему плохо без меня, а мне плохо без него. Помните сиамских близнецов? С единой системой кровообращения? Это вот примерно так же. Мы два отдельных существа, но у нас единая система кровообращения.
– Непонятно. Объясните получше! Вы же журналистка, и вроде бы талантливая, как говорят, так найдите слова!
– Это очень трудно... Ну, например, когда я его обнимаю, я чувствую себя защищенной...
– То есть он вам отдает себя. Значит, вы его подавляете.
– Да нет же! Он тоже чувствует себя защищенным, когда обнимает меня...
– Он? От чего? От чего защищенным?!
– От "больших ветров"... Его жизнь – на ветру, то есть на неуютном перекрестке разных отрицательных событий... И я – я его дом. Убежище.
– Вы ему это внушили! Нормальный мужчина всегда живет на перекрестке "больших ветров"! Это его естественное состояние. А вы ему внушили, что он нуждается в вас!
Александра умолкла. Бенедикт, которому этот разговор был со всей очевидностью важен, желал меж тем не ее ответа и не ее мнения. Он искал доказательств своей правоты. В каких-то одному ему ведомых идеях...
– Хорошо, – сказала она. – Расскажите, что думаете об отношениях вы. Любовных или дружеских. У вас на это свой взгляд, верно?
– Одни потребляют других.
– Бенедикт...
– Замолчите! Я не нуждаюсь в проповедях!
– Да я и не собиралась...
– Замолчите же, наконец! – Он нервно дернул ручку двери, словно хотел проверить, заперта ли она.
Александра подчинилась. У него есть второй ключ от ее двери, она не забыла...
...Она решила, что он ушел к себе в комнату, потому что до нее не доносилось больше ни звука. Но выйти она не отважилась. И правильно сделала. Голос его долетел с кухни, – видимо, все это время он сидел там, в полной тишине.
– Вы верно сказали, рэкет... Моя мать изменяла моему отцу... И дело даже не в самом факте – больше половины супружеских пар подвержены изменам, по статистике. Но она изменяла открыто, нагло. Смеясь ему в глаза. Она знала, что он ее так любил, что не осмелился бы на разрыв... Она приходила ко мне среди ночи и пахла не моим папой – она пахла чужими мужчинами, когда наклонялась меня поцеловать... Я ненавидел этот запах. Я ненавидел ее поцелуи. А он – он ее жалел.
– Так, может... – осмелилась Александра, – это и есть великодушие?
– Величие души должно быть по размеру души! Какое, к черту, великодушие может быть у мужчины, об которого каждый день вытирают ноги, а?! Он не был великодушным, он просто любил ее. И страдал. Потому что она отняла у него все, даже меня! И папа с этим смирился... Когда я заговорил, она была в восторге. А папа испугался. Он давно чувствовал, что я все понимаю. И испугался, что я это ему скажу...
Я не сказал, нет. Я слушался мать, которая с упоением нанимала мне учителей, чтобы я догнал школьную программу. И за два года я догнал и перегнал. Она очень гордилась мною... Знаете, почему? Потому что это придавало ей образ матери-жертвенницы, которая вытащила своего ребенка из сложной психологической болезни. Которая самоотверженно боролась за него – и победила. И теперь я оказался лучшим из лучших в школе! Она носила этот ореол мученицы-страдалицы-героини, как орден. Она даже успевала между своими любовниками давать интервью о воспитании детей-аутистов. Хотя она не могла не знать, что вытащил меня своим терпением и любовью папа! Это он занимался мною, бессловесным ребенком! Пока она шлялась по мужикам!
Но она украшала себя мной, как будто я был бездушный предмет... Она таскала меня везде с собой, даже к любовникам. Я нужен был ей для ореола, я был ее украшением... И я сидел и слушал, что происходит в другой комнате, куда они ушли, чтобы "поговорить по делу"... Она предавала папу каждым вздохом и стоном, который доносился до меня, я это чувствовал... И мне хотелось ее задушить, чтобы больше никогда не слышать этих вздохов и стонов, вырывающихся из ее горла...
Папе я ничего не рассказывал – жалел его. Хотя он и так знал... Наверное, когда я заговорил, да еще и продемонстрировал успехи в школе, папа потерял смысл жизни. Ему стало не за что бороться. А мать – она... Она нами обоими пользовалась, как предметами. Она даже его лавры любви и терпения присвоила себе... А его потом выбросила, как старые носки...
Впрочем, я это понял позже. Когда однажды я пришел из школы и увидел папины носки. На уровне моих глаз. Старые, с дырками на уровне больших пальцев, темно-зеленые носки. Они чуть съехали с его щиколоток, потому что резники давно растянулись... Папа висел под люстрой, а носки как раз были перед моими глазами...
28 октября
Ваня с Игорем доложились: они довели Диковича до Лобни. Точнее, немного дальше – они прекратили слежку, когда он, проскочив Лобню, съехал на бетонку, ведущую в направлении Круглого озера.
На следующий день, в четверг, они втроем устроили засаду на бетонке, в надежде, что Бенедикт снова поедет на дачу.
Их надежды оправдались: "Вольво" под знакомыми номерами показался на дороге в районе девяти вечера. На этот раз они довели его до села Мышецкое – дальше следить было опасно, даже по очереди.
Они собрались в джипе Алексея, склонившись над картой. Но дорог и направлений, ведущих из села, было все еще слишком много... Значит, придется продолжать завтра.
Александра. 29 октября
...За последующие три дня Бенедикт не адресовал ей ни слова. Он приходил – она слышала, как он что-то делал на кухне, потом в ванной, потом он уходил в свою комнату. Уезжал он очень рано утром, когда Александра еще спала.
Меж тем он сказал ей далеко не все, что собирался, она чувствовала. Но он явно передумал откровенничать с ней...
Или просто не смог.
А ей хотелось узнать: почему? Почему он убивает женщин? То, что он рассказал ей о своей матери, все это было понятно. Явление отнюдь не уникальное, таких женщин Александра знавала – мастериц превратить каждый вздох и каждый шаг в кирпичик для пьедестала собственному тщеславию.
Впрочем, и мужчин таких она знавала... И хуже знавала, страшнее и беспощаднее. Как Тимур. С той только разницей, что ее страдание и омерзение пришлось не на детскую психику. Детство ее было счастливым, полным любви и доверия, – наверное, потому у нее и достало сил все вынести...
Но, с другой стороны, сколько вокруг людей, вышедших из трудного, мрачного детства, окрашенного в цвета нелюбви, приправленного вечными домашними разборками, а то и порками! Меж тем эти люди не стали убийцами, вот в чем проблема. Почему же он, Бенедикт, – стал?
Ей хотелось узнать это, но он молчал, и она не представляла, как подступиться к разговору. Точнее, просто боялась. У него ведь есть второй ключ.
Она решилась в пятницу.
– Бенедикт, можно вам задать вопрос? – спросила она, заслышав его шаги.
– Вы хотите взять у меня интервью? – треснул смешок за дверью.
– Нет. Какие у вас странные мысли...
– Чем же странные? Вы все таковы, женщины. И вы тоже пытаетесь использовать меня для своей журналистской карьеры. Наверное, уже предвкушаете, как выйдете отсюда и напишете большую статью или даже книгу: "Как я была в плену у маньяка". Это очень модно, деньги хорошие заработаете.
