Вячеслав Денисов - Дело государственной важности
– Ушел, сука, – не стесняясь истеричного плача продавщицы компакт-дисков, сказал участковый уполномоченный. Он вынул из кармана рацию и почти то же самое повторил в ее переговорное устройство.
– Плохо, – прискрипел из радиостанции на всю улицу чей-то голос. Капитан был рад тому, что рация цела и лишь рычажок громкости чуть вывернулся на максимум. – Херово это, Костенко.
Капитан приглушил звук, отряхнулся, надел на голову фуражку и невозмутимо посмотрел на жителей обслуживаемого им участка.
– Свистка никто не видел?
С людьми, преданными ему, Магомед-Хаджи встретился в одной из своих, зарегистрированных на чужое имя, квартир. Те приехали, каждый на своем автомобиле, припарковав их у разных подъездов. Так же порознь поднялись в квартиру, причем оставшиеся снаружи контролировали вход, и разместились на необъятных просторах сорокаметровой залы, являющейся главным украшением временного жилища хозяина.
Хозяин сидел в кресле, задрав ноги на кожаный подлокотник, его гости разместились на двух диванах, даже не сняв мокрых от дождя курток. Ничего, кроме чая, они не пили. Не курили.
– Вы – моя гвардия, – сказал, спустив с подлокотника ноги, Магомед-Хаджи. – И дети Аллаха. Чем быстрее воин покинет этот мир, войдет в царствие Аллаха и покажет ему руки, черные от крови неверных, тем больше ему воздастся. Он скажет: «Эта кровь пролита во имя тебя и во имя твоего великого дела».
– Велик Аллах, – тихо, стараясь взять на тон ниже хозяина, произнес один из гостей, и остальные молча провели ладонями по щетине.
– Аллах просит, – продолжал Магомед-Хаджи, – смерти нескольких неверных. Они вытирают зады сурами Священного Писания и направляют стадо неверных, обрекая на погибель наше дело.
– Шакалы!.. – глухо воскликнул еще один. – Кто эти неверные, хозяин?
И Магомед-Хаджи назвал три фамилии. У вас, сказал он, есть деньги. Есть связи в Москве. Подчиненные люди. А потому перерезать глотки или застрелить, как собак, коридорного, Дутова и следователя Генеральной прокуратуры им не составит особого труда. Бывали задачи и более невыполнимые, а уж размазать по мостовым Москвы кровь троих врагов – сущий пустяк.
И ровно через девятнадцать часов в камере пересыльной тюрьмы «Красная Пресня» умер Дутов. Умер тихо, словно смирился. Его нашли с крошечной раной под сердцем – уколом спицы. Трудно определить, кто это сделал. В камере, помимо бывшего начальника службы безопасности Занкиева, двадцать восемь душ. И никто не видел, как и когда нашел свою смерть Дутов.
Около двух часов, когда половина спала, заняв места в восьмиместной камере, а остальные двенадцать теснились на полу и тоже спали, последний из бодрствующих, тринадцатый, тихо поднялся, размял затекшие ноги. Тринадцатый встал, подошел к шконке, где лежал подследственный Дутов, и пошарил рукой в «курке»[25] под лежаком. Беззвучно вытянул заточенную до остроты лезвия вязальную спицу и потряс Дутова за плечо:
– Эй. Эй.
– А?! – с беззвучным восклицанием развернулся тот к абсолютно черному проходу между шконками.
– Курево есть?
Узнав голос, Дутов стал сонной рукой искать карман.
– Нет так нет, – спокойно заключил тринадцатый и, упирая обратный конец спицы в одно из отверстий пуговицы рубашки, зажатой в ладони, с неслышимым треском проткнул грудь Дутова между седьмым и шестым ребром. «Нет так нет», – вздохнул он, держа в пригоршни рот будущего покойника и садясь ему ноги.
– А у кого есть? – равнодушно продолжал спрашивать убийца, зная, что этот разговор никто не вспомнит поутру из-за его обыденности.
Когда Дутов затих в восклицаниях и судорогах, он встал и направился к параше. Оправил естественные надобности и улегся спать.
За последующие сутки Кряжин опросил всех и получил ровно двадцать четыре версии. Если исключить фантастические, как, например: «Вполне возможно, что этот «пассажир» пришел в «хату» уже с дырой», и те, что прозвучали из уст готовящихся для исследования в Центр социальной и судебной экспертизы имени Сербского: «Луч из перста божьего пронзил его тухлое сердце», советнику оставалась для отработки лишь одна, звучащая между строк.
«Начальник, этот «керенский»[26] был не жилец с первого дня. Пугался стука «отсекателя»,[27] как грома. Все время, когда была его очередь спать, не спал, а лежал молча, отвернувшись к «теще».[28] Он ждал смерти, и она пришла. Кто приколол? Да где тут поймешь? В такой-то сутолоке. Ищи, начальник…»
Хоть заищись. Убийство в «хате» «большесрочников» раскрытию не подлежит. Факт.
Был в «хате» один, из «смертников». В полосатой робе, он находился в камере лиц, осужденных к большим срокам.
Кряжин велел, и «смертника» привели к нему. В положении «согнувшись пополам», с заведенными за спину руками и растопыренными в сторону пальцами рук. Наручники с таких арестантов при допросах снимать не положено, о чем бы ни предупреждала Международная конвенция по правам человека.
Когда такие люди попадают из «Черного дельфина»[29] в обычную тюрьму, им кажется, что наступил рай господень. И когда обычные зэки видят такого «пассажира», они дают себе слово даже не плевать на улице, если отсидят и им посчастливится вернуться домой живыми.
Первые две недели «смертник» учится есть. Ложкой. Предложенное вареное яйцо он съедает вместе со скорлупой в течение десяти секунд, расцарапывая и травмируя гортань и желудок. Чашку он хватает двумя руками и, держа ее на весу, когда зэки усаживаются за стол для приема пищи, поглощает еду через край. Жевать «смертник» не умеет. На прием пищи в «Черном дельфине» ему отводится не более двух минут, и нужно успеть съесть первое и второе с куском хлеба, не оставив после себя ни крошки. Если через две минуты надзиратель такой колонии увидит недоеденные остатки на тарелке, либо, наоборот, найдет припрятанное, следует немедленное наказание. «Смертника» жестоко избивают палкой, и при этом он обязательно должен громко кричать. Крик входит в число обязательных требований, предъявляемых к «смертнику». С перерывами он должен быстро орать: «Спасибо за науку, начальник», между этими воплями – издавать жалобные стоны избиваемого человека, надрывая голосовые связки.
У жителя «Черного дельфина» нет зубной щетки. У него нет личных вещей. Из всего у него есть шконка, Библия, стол, на котором она лежит, и радио, выключить которое невозможно. Все светлое время суток по радио читаются молитвы. Молитвы к Господу нашему, и более ничего.
Зачем Кряжину нужно было останавливать свой взгляд на «смертнике» камеры, где почил Дутов? Человек, далекий от понимания истинного положения вещей, без раздумий решит эту проблему так, как ему подсказывает его не насыщенный криминальным или следственным прошлым опыт: следователь решил привязать убийство к подозреваемому, которому это уже совершенно безразлично. Проще говоря – пришить к многочисленным томам дела «смертника» тоненькую папочку и свалить дело сначала в суд, откуда то пойдет в архив.
Но дело не в низости Кряжина. Профессионалы не боятся кривотолков, ибо уверены в том, что их поймут профессионалы, противодействующие им. Поймут зэки. И для них не было загадкой, почему следователь Генпрокуратуры стал тянуть для допроса именно «полосатого».
Житель «Черного дельфина» знает, что он уже никогда не увидит свободы. Узник «Черного дельфина» возьмет на себя все, лишь бы оказаться в условиях, отличающихся от режима содержания на этом особом режиме. Ему нужен этап… Этап! – черт возьми, и ничего иного! Единственный способ бежать – этап.
Как правило, у перспективного «смертника» выбивают все данные по всем преступлениям, им совершенным, вместе с потрохами. Оставлять про запас что-то невозможно еще и по той причине, что никто никогда не поверит в то, что его приговорят к пожизненному заключению.
Но если «полосатому» повезет и он окажется на этапе, он сделает все возможное для того, чтобы совершить еще одно убийство. Повезет ли в этот раз – неизвестно, зато в резерве есть еще один труп, в котором можно покаяться, будучи возвращенным в «Дельфин».
«Смертник» жалобно кричит, когда клацает замок на «роботе»,[30] унижается, сгибаясь пополам, и, заводя назад и задирая к потолку руки, открывает рот и мычит, показывая, что он пуст. Но при любом удобном случае он совершит убийство любого, потому что это – этап. А этап – это возможность убежать. Навязчивая идея, не реализованная еще ни одним из узников.
Его по-человечески жаль всем зэкам, когда они видят, как он ест яйцо и изо рта его торчит разломанная скорлупа. Он давится и старается съесть все быстро и без остатка. Его жаль в тот момент, когда он ест грязной рукой жареную квашеную капусту, продукт, которым брезгует любой уважающий себя зэк. Его по-человечески жаль, когда он постреливает глазами по сторонам – не перепадет ли еще.
