Фридрих Незнанский - Оборотень
Словом, требовалось бросить общественному мнению мясистую кость.
Поэтому версия, родившаяся из показаний перепуганного Максима (Господи, как тряслась челюсть у мужественного рекламного красавца!), очень многих устраивала.
На киллера по прозвищу Скунс объявили охоту, и Турецкому — а куда денешься? — пришлось в ней активно участвовать.
Но Турецкий был вдумчивым следователем, а не послушным исполнителем дурацких указаний сверху. Он не мог разучиться думать, а значит, анализировать, сопоставлять факты.
Сомнений не было — Шакутин не врет. По крайней мере в том, что касается разборок на кладбище. А раз так— это был не Скунс. Потому что у того, кто вытаскивал оцепеневшего от ужаса бизнесмена из могилы, руки были здоровые. И не потому, что он твердой рукой поднимал Шакутина, а потому, что щелкнул пальцами. Это было больно. Да и не было такой манеры у настоящего Скунса. В этом Турецкий был уверен. И потом, с такими-то руками да носить кожаные перчатки, не пропускающие воздуха?
И все-таки...
Сидя у Моисеева и с помощью компьютера подгоняя друг к дружке различной конфигурации носы, уши и подбородки, Саша в который раз ловил себя на мысли о том, что вражий сын Снегирев продолжает издеваться над ним. Турецкому приходилось слышать россказни «совершенно точно» из первых рук, что современные подводные лодки якобы не получались на пленке обычного фотоаппарата. Скалы, чайки и хилые полярные деревца выходили, мол, что надо, а вместо подлодки — серое расплывчатое пятно!..
С фотороботом Скунса дело обстояло примерно так же. Встретив Снегирева на улице, Турецкий его, несомненно, узнал бы. А фоторобот, хоть тресни, так и не получился. По отдельности черты лица вроде и совпадали: глаза, скулы, губы, волосы, лоб... Целое, составленное из них, могло принадлежать кому угодно, только не Снегиреву.
Или наоборот — Снегиреву и еще тысяче человек.
Вот тогда и зародилась у Турецкого крамольная мысль о Вадиме Дроздове, своем однокласснике. Дроздов, выросший, можно сказать, в самом Эрмитаже, великолепно рисовал. А уж Снегирева знал как облупленного...
Теперь Саша ехал по Щелковскому, и настроение у него становилось все гаже. Еще и потому, что он, в общем, догадывался: не будет ему Дроздов ничего рисовать. Да еще кабы с лестницы не спустил.
Турецкий свернул на улицу с красивым названием Бирюсинка, проехал по Амурской и припарковался прямо у розового кирпичного крылечка дроздовского подъезда.
Он уже собирался войти, когда внутри парадного раздался металлический лязг, потом испуганный вопль, сразу сменившийся визгливыми матюгами. Наружу, запущенный могучим пинком, вылетел пластмассовый бутылочный ящик.
— Спецназ в действии, — вслух проговорил Турецкий и вежливо посторонился, пропуская ящик мимо себя.
Спецназ и впрямь действовал. Полковник в отставке Вадим Дроздов вышел на крыльцо, брезгливо держа на отлете вытянутую руку. В руке, едва доставая до земли белыми дорогими кроссовками, извивалось костлявое существо. Дроздов держал его за шкирку, собрав в горсть черную майку с редким по мерзости рисунком: полусгнивший скелет, в глазницах которого горели красные огоньки, осклабясь, вышибал кому-то мозги окровавленным топором.
В другой руке Дроздов нес отобранный у юнца аэрозольный баллончик с краской. Заметив Турецкого, Вадим приветливо кивнул ему головой. Старший следователь по особо важным делам отступил еще на шаг в сторону и стал с интересом ждать продолжения.
— Английский хоть вспомнил бы, бездорожье,— проворчал Дроздов, останавливаясь на верхней ступеньке.— Одноклеточное...
Встряхнув баллончик, он надавил на головку. Баллончик зашипел и выплюнул ядовито-зеленое облачко. Дроздов принялся методично обрабатывать юнца, не забыв ни майки, ни штанов, ни кроссовок, ни черного с белыми черепами «бандана», повязанного на голове. Турецкий отметил про себя, что Вадим обходит лицо, стараясь не попасть в глаза. Тем не менее плачущая жертва отчаянно брыкалась, пыталась ударить Дроздова и сыпала такими выражениями, что Турецкий только головой покрутил.
Когда весь гардероб молодого человека приобрел одинаковый химический оттенок, Вадим критически оглядел плоды своего творчества и вопросительно оглянулся на Турецкого.
— Сразу видно художника, — сказал Александр Борисович. — Стремление к единству ансамбля...
Дроздов усмехнулся и легким движением, которого никогда не смог бы повторить неподготовленный человек, отправил балбеса через газон. «Одноклеточное» вскочило на ноги и убежало, уже с безопасного расстояния пообещав «сраному омоновцу» вернуться и непременно его «заземлить».
— Пачкуны! — досадливо сказал бывший полковник, выкидывая баллончик в урну возле крыльца. Они с Турецким вошли в подъезд, и Саша увидел на кремовой, только что выкрашенной стене коряво написанное слово «Mitalika».— Мало того что стену изгадили, так еще и с ошибкой, — буркнул Дроздов. — Развелось шпаны! — уже в лифте пожаловался он Турецкому. — От армии отмазываются, балбесничают как могут.
— ...Этот, Аристов, здесь живет, через двор, остальные кто где. Папенька у него депутат в Думе, одна надежда — скоро переезжают куда-то в центр, может, и дружки сюда перестанут таскаться...
Турецкий так и подскочил, услышав фамилию. М-да. Ну и сынуля.
— А вожак их, Бугор, так просто преступник. И не малолетний уже. Запудрил пацанам головы. Авторитет, драть таких некому. Видел бы ты его, Саша! Вот так и поймешь, почему некоторые не хотят детей заводить...
Дроздовская однокомнатная помещалась на шестом этаже. Вадим открыл замок, и Турецкий чуть не наступил на кошку, сидевшую прямо за дверью.
— Ого! — удивился Турецкий. — Ну ты даешь! Домашнюю скотину завел!
— Это моя Фенечка, красавица, — улыбнулся Дроздов, подхватывая кошку на руки и направляясь на кухню.— Представляешь, на улице подобрал. Думал, обычная помоечная, потом в справочник посмотрел — оказывается, шиншилла...
Турецкий вполуха слушал, и тут его внимание привлекло кое-что еще. Возле плиты на пестром кафеле красовалась присоска-крючок и на ней — несколько суконок для горячей посуды. А в сушилке над раковиной торчала круглая форма для кекса, в которой, по-видимому, недавно что-то пекли. Насколько он помнил, так далеко кулинарные достижения Дроздова не простирались.
— Так, так, — только и сказал Турецкий.
— Пошли, — сказал Вадим, втыкая вилку в розетку. — Я тебе кое-что покажу.
Они перебрались в комнату, и Турецкий увидел карандашный набросок, прикнопленный к чертежной доске. На него немного смущенно смотрела полноватая молодая женщина лет под тридцать, коротко стриженная и в очках. «Мымра», — немедленно квалифицировал Турецкий.
— С такими, — сказал он уважительно, — люди в Ленинке знакомятся.
Он ждал взволнованного рассказа, но Вадим только хмыкнул:
— Она меня в магазине подобрала, когда я там бормотолога изображал.
Слухи о злоключениях Дроздова до Саши уже доходили. Когда расформировали прежний состав президентской охраны, ее командир угодил в ссылку даже не почетную, а скорее опасную. Так в прошлом веке отправляли на Кавказ неугодных: авось нарвется где-нибудь на горскую пулю. Дроздов поехал в Таджикистан с одной из бесчисленных комиссий и там благополучно поймал предназначенную ему пулю, прилетевшую из-за границы. Догнал, в общем, Афган. В московском госпитале полковника быстро поставили на ноги, но пуля, задевшая крупный сосуд, что-то стронула в организме. Требовалось обследование на сложной дорогой аппаратуре и, вероятно, нешуточная операция. В прежние времена с этим не возникло бы ни малейшей загвоздки, и Дроздов, надо полагать, уже теперь гонял бы своих орлов по учебному центру и лично метал ножи, прислонив к дощатой стеночке кого-нибудь из подчиненных. Однако волшебные двери начали закрываться перед ним одна за другой, в спецбольнице лечили насморки и геморрои борцы с чужими привилегиями, а полковник, окончательно списанный по ранению, регулярно выслушивал казенное: «Пока места нет».
— А ты, господин следователь, ко мне ведь не чаи гонять заявился, — сказал вдруг Вадим. Присмотрелся к физиономии Турецкого, на которой желтоватыми разводами еще проступали следы былого великолепия, и с усмешкой добавил: — Мне тут ребята порассказали...
— Было дело, — сказал Турецкий.
Зачем-то откнопив с доски портрет девушки, Дроздов убрал его в папку. Турецкий заметил в той же папке угол серовато-синего картонного листа, но рисунок рассмотреть не успел.
Дроздов сходил на кухню за чайником и бросил в две чашки по пакетику «Пикника». Нарезал кекс (вероятно, тот самый) и потребовал:
— Давай рассказывай, как ты его арестовывал.
— А то он у тебя не был? — хмуро поинтересовался Турецкий. — И не рассказывал?
