Инна Тронина - Отторжение
Сейчас бы с Гаем посоветоваться, но как это сделать? Врача уже не вызовешь. Да и нельзя подставлять самого ценного связного. Надо сделать рывок — верный и единственный в данной ситуации. Из горного коттеджа меня увезли. Теперь бы ещё и из Владика сбежать! Иначе Веденяпин запрёт меня в борделе, а тем временем Ковьяр с Косаревым тщательно проверят мою личность. У них ведь тоже агентура имеется. А вдруг сумеют выяснить, где сейчас находится настоящая Дайана?…
Я вновь решила положиться на безотказное подсознание, о котором мы так часто говорили с Гаем. Представила, что Эдик — действительно мой сводный брат, а перед ним ни в чём не виновата. Наш покойный отец умолял сыночка, в случае чего, позаботиться о сестрёнке, не бросать её в беде. Это всё равно, что я бы отдала Липку в бордель! Даже подумать о таком страшно…
Неужели из-за Гуляева, который был соперником Косарева, можно так поступить с сестрой? Неужели страх перед Ковьяром затмевает свет для Эдика, лишает его последних проблесков совести? Неужели девчонка, потерявшая обоих родителей, не имеет права на нервные срывы, эксцессы, слёзы? Значит, я должна оскорбиться. А, может, выразить брательнику признательность за протекцию в публичный дом?
Будь работа моделью у Веденяпина нужна для дела, я бы, скрепя сердце, согласилась. Но раздеваться каждый вечер догола, чтобы вон тот лысый череп с шоколадкой во рту малевал на мне всякую гадость?… А потом ещё нужно полночи в таком виде разгуливать между столиками, за которыми сидят местные богатеи. А, в сущности, бандиты и воры. И хоть бы какая-то польза от этого! На кой чёрт мне сдался этот Веденяпин? У него я буду, как тёлка на мясокомбинате. Всё равно вычислят и прикончат.
— Слушай, когда тебе восемнадцать исполнится?
Эдик спросил так неожиданно, что я ответила не сразу. А потом с ужасом поняла, что забыла, когда у Дайаны день рождения. А ведь эта дата стоит в моём паспорте! Да что это со мной? Я же всегда помнила!
— Двадцать седьмого февраля, — наконец-то сообразила я. — Извини, после болезни голова кружится. И потом…
Я поняла, что надо действовать именно сейчас. Дальше будет поздно. Я сейчас подниму весь ресторан на уши, чтобы Косарев забыл о досадной заминке.
— Соскочишь тут с катушек, когда братец дорогой тебя кидает, как последний сукин сын!
Косарев, похоже, не поверил своим ушам. Он сразу не сообразил, что ответить, и разжал объятия. Я бегом кинулась к нашему столику. Веденяпин как раз покончил с шоколадкой. Он уже собирался, на правах хозяина, лапнуть меня за бедро и усадить к себе на колени. Но я, оскалившись, отвесила две затрещины — ему и подошедшему Эдику.
— Брат называется! Хабло*! Козёл! Единственную сестру разным мудакам в койку пихаешь… Я к тебе приехала, как к человеку. Без родителей ведь осталась. Думала — поможешь, как нормальный мэн*. Послал бы сразу подальше, но сейчас не оскорблял, не издевался! Не подкладывал под кодлу! Да, я — не целочка. Но и не маруха последняя… Уеду в Москву, и пусть там меня в тюрьму сажают! Пусть убьют дружки Гуляева, если сумеют поймать. Но я в этой дыре не останусь, понял? И не читай мне ботанику — убьют, зарежут, четвертуют… Да пусть! Тут-то точно этим кончится…
— Я-я-я!
Эдуард, качая головой, пытался схватить меня за руки одной левой, но его подвела реакция. Мне удалось выскользнуть, схватить салатницу с чёрной икрой и надеть её на лысый череп Веденяпина. Тот громко охнул, вскочил из-за стола и кинулся к двери. По дороге он хватался за углы столиков, за локти официантов и края их подносов, сметая скатерти, салфетки и приборы других пирующих.
Весь зал так хохотал, что замигали лампочки в люстрах и бра. Я надеялась, что сейчас погаснет свет, и можно будет потихоньку смыться. А уж потом я как-нибудь найду людей Гая во Владивостоке. Но Косарев, уже не экономя силу, дёрнул меня за руку и усадил за столик. Я ожидала мордобоя прямо в ресторане. Хотя бы пощёчину Косарев должен был мне отвесить, чтобы отплатить за свой прилюдный позор.
Но вместо вульгарной драки я получила полный презрения взгляд — глаза в глаза. Наркоманка, психопатка. Что с неё возьмёшь, кроме анализов? Я решила, что нервы у Эдика крепкие — не в пример Дайане. Видимо, любил Дмитрий Косарев мужественных женщин, раз сам был слабак.
Ронять себя в глазах пьющих и жующих Эдик не захотел. Решил, наверное, потом объяснить, что его сестричка с приветом. Он внимательно изучил каждую чёрточку моего лица, напряжённо размышляя и постукивая по полу каблуком. Я тоже следила за тем, как колыхалась теперь уже грязная скатерть. Безусловно, ему нужно время, чтобы отыграть назад. Веденяпин теперь меня ни за что не примет. В коттедж Ковьяра со мной возвращаться нельзя. Что остаётся? Прикончить меня или придумать другую пакость?
Если Эдик считает, что перед ним действительно сестра Дайана, он вряд ли возьмёт грех на душу. Значит, решение будет иным, и моя судьба не окажется трагичной.
— В Турции бывала? — неожиданно миролюбиво спросил Косарев.
Я, ожидавшая крика или зловещего шёпота, отрицательно покачала головой.
— Нет? Ну, тогда собирайся. Едем в Стамбул!
— Зачем?
Я окаменела. Ничегошеньки себе, наработала! Лучше было оставаться во Владике. Здесь хоть нужные адреса есть. А там? Нет, откровенно не везёт мне в этом «погружении». Какую дорогу ни выбери — все ведут в тупик. Уж в Стамбуле-то меня точно никто не найдёт. Врач доложит Гаю, что я исчезла. Но Эдик вряд ли проговорится, куда действительно меня засунул.
Всё понятно. Решил, что раз я такая разборчивая в связях, надо продать меня в турецкий бордель, чтобы наглухо. Вот там мне и покажут, чего стою на земле нашей грешной. Пока я раздумывала о том, что делать дальше, Косарев швырнул на скатерть несколько купюр. Я только поняла, что это — доллары. Слёзы застилали глаза, руки и колени дрожали.
Не поинтересовавшись, куда делся Веденяпин, Эдик взял на себя все расходы. Видимо, в порядке компенсации за оплеуху. Потом вышел на улицу, волоча меня за руку. Когда мы пробегали мимо двери в мужской туалет, оттуда выглянул Веденяпин — прилизанный, с мокрой бородой. Он тут же юркнул обратно. Я в последний раз оглянулась и увидела, как официанты хлопочут около нашего столика — убирают приборы, вилки ножи; скатывают скатерть.
Вазу с камелиями утащили первой — кто-то из обслуги. Скорее всего, метрдотель. Наверное, подарит любовнице — цветы ведь дорогие и престижные. Но мне теперь нет дела ни до чего, кроме собственной судьбы. Какой она окажется — жестокой или милостивой?
Раз Косарев решил избавиться от меня, вернее, от сестры Дайаны, он это сделает. Тем более, на сей счёт есть приказ Ковьяра. Слезам и соплям здесь не место. Эдик не злился. Более того, он заметно повеселел. И, когда охранник открыл дверцу «мерса», подсадил меня очень ласково. Видимо, такой вариант понравился ему куда больше, чем сделка с Веденяпиным.
Кажется, я начинаю понимать. Эти ребята за долги расплачиваются своими жёнами и детьми. Они маму родную шлёпнут, если босс велит. А уж что там сестра, да ещё сводная, незнакомая! К тому же, Гуляева убила, Веденяпину икорницу на голову надела. А это — уважаемый во Владике содержатель притонов. Ладно, если удастся вырваться живой и здоровой. Надежда, как известно, умирает последней. И я ещё побарахтаюсь…
Косарев сказал три слова водителю на ухо. Тот кивнул и повёл «мерс» прочь из центра, по туманным улицам. Фары освещали мокрый, горбатый асфальт. Охранник сидел рядом с водителем. Косарев вцепился мне в локоть мёртвой хваткой, хотя я и не собиралась никуда удирать. Да и не смогла бы — ни в коем случае.
Значит, Турция, Стамбул. Вряд ли я смогу там найти посольство. То есть, тьфу, консульство. Я ведь не знаю иностранных языков. Тот английский, что я вынесла из школы, вряд ли позволит мне объясниться на улице. Ладно, пока не ясна обстановка, нельзя планировать побег. А сейчас лучше расслабиться и отдохнуть.
Куда они меня везут, всё равно не понять. Вроде бы, неподалёку плещутся волны. Дождь барабанит по стёклам, во все стороны летят брызги. «Дворники» неустанно разгребают потоки воды. За нами следовал тот самый микроавтобус «Рено», который сопровождал нас в день моего приезда. На сопках мерцали огоньки. Навстречу нам неслись грузовики, лимузины с правым рулём, микроавтобусы — вроде того, что шёл за нами.
Я прикрыла глаза и собралась задремать, но не удалось. Думала об Озирском, о Гае. Ведь они исказнят себя до смерти, если я пропаду. А что говорить о дочке, о сестре и братьях? Лучше пока переключиться на другое. Паника мешает мыслить здраво. Если я — мать и сестра, то должна вернуться домой. Пусть мне для этого придётся переспать с сотней турецких клиентов. И я вновь увижу Москву, прижму к груди Октябрину. Вопрос лишь в том, какая она будет в тот момент, сколько ей исполнится…
