Татьяна Полякова - Ночь последнего дня

— Память у меня отличная. Теперь я могу идти?

— Конечно. Всего доброго.

Я захлопнула дверцу и нырнула в ближайший переулок. Сердце билось возле горла, и руки противно дрожали, я поспешно сунула их в карманы, чтобы весь вид не действовал на нервы.

— Черт, — пробормотала я и повторила громче:

— Черт…

То, что Рогозин пытался меня завербовать, выражаясь языком разведки, меня ничуть не удивило и не особо обеспокоило. Будь у него на меня что-то серьезное, мы бы беседовали совсем в другом месте. А вот его слова об Углове впечатление произвели. Я никогда никому не задавала лишних вопросов, прекрасно понимая, как это опасно. И бесполезно. Парни Ника знали не больше моего, а сам Ник отучил меня задавать вопросы еще на ранней стадии нашего знакомства. Но кое-что и до моих ушей долетало — обрывки разговоров, фраз, реакция Ника на те или другие слова. Я все тщательно примечала, надеясь, что информация поможет нам с Машкой выжить. То, что Углов слабое звено, как выразился Рогозин, мне было хорошо известно. И то, что Долгих надумал от него избавиться, представлялось весьма правдоподобным. Вопрос: как это отразится на Машке? Вдруг тот же Ник решит, что она знает слишком много для длительного разговора со следователем, который непременно произойдет, если ее шеф, скажем, неудачно упадет с балкона?

Я привалилась спиной к холодной стене дома и подставила лицо дождю.

«Так оно и будет», — точно кто-то шепнул мне в ухо, а я стиснула зубы, чтобы не взвыть от бессилия. Что делать? Что я могу сделать, чтобы спасти Машку? Выходит, ничего. Может, стоило выслушать Рогозина? Он хочет посадить всех этих мерзавцев в тюрьму. По крайней мере, он пытался убедить меня, что хочет. Допустим, он честный парень и в самом деле верит в такую возможность. Беда в том, что я в нее не верю. Долгих вряд ли пойдет по этапу, а вот я — запросто, грехов на мне… Впрочем, тот же Долгих мне этого не позволит. Так что перспективы у меня безрадостные. Точнее, перспектива лишь одна: Ник прав, однажды он меня пристрелит. И это только вопрос времени. Но если в словах Рогозина что-то есть, я не могу просто ждать, когда с Машкой разделаются. Что же делать? Что?

Я уже промокла насквозь, но продолжала стоять, прижимаясь спиной к стене. Казалось, у меня просто нет сил, чтобы тронуться с места. И тут зазвонил мобильный. Голос Машки звучал как-то безжизненно, у меня перехватило дыхание от предчувствия беды.

— Юлька, приезжай, останови его, он уходит…

С перепугу я даже не сразу поняла, о ком речь.

— Где ты? Дома? Я сейчас приеду.

Я выскочила на проспект и остановила такси.

— Вот чертова погода, — сказал таксист, поглядывая на меня. Я кивнула и отвернулась к окну.

«Он уходит». Разумеется, речь о Тони. Что ж, этого следовало ожидать. Как, интересно, я смогу его остановить?

В тот момент мне было так мучительно жаль Машку с ее дурацкой жаждой счастья, что я с трудом сдерживала слезы. Когда ты в дерьме по самые уши, любовь не спасает. Она топит тебя, внушая напрасные надежды на жизнь, на счастье, которого просто не может быть.

В ее окнах горел свет. Лифт не работал, я бежала вверх по лестнице и пыталась найти слова для предстоящего разговора. Мысли путались, отчаянно хотелось реветь, и ни одно нужное слово не приходило в голову. Машка останется наедине со своей болью, и, хотя я буду рядом, я ничем не помогу.

Я позвонила, Машка открыла дверь, бледная, в оранжевой пижаме, похожая на грустного клоуна. В глазах безнадежность, как у неизлечимо больного, который осознал свой диагноз.

— Он здесь? — спросила я.

Она молча кивнула, и мы вместе вошли в комнату.

Тони стоял возле окна, спиной к нам. Услышав шаги, повернулся и сказал спокойно, глядя мне в глаза:

— Ты приехала? Хорошо. Я не хотел оставлять ее одну.

Он шел мне навстречу, я смотрела на его физиономию, с трудом сдерживая желание вцепиться в нее, чтобы с его лица исчезло выражение спокойной решимости, потому что теперь поняла: никакие слова, если бы даже я вдруг нашла их, его не убедят. И одновременно с этой в голову пришла другая мысль, я вновь увидела Антона как-то по-другому: милейший парень с очаровательной улыбкой был человеком, которого никто и ничто не остановит.

— Не бросай меня, — жалко сказала Машка.

Он сурово нахмурился, голос прозвучал резко:

— Прекрати.

— Не бросай меня, пожалуйста, — повторила она. Стиснула руки на груди и заплакала.

Но было ясно: он уже привык к ее слезам, потому что досадливо отвернулся.

— Допустим, я останусь. Что изменится? Ты выполнишь свое обещание? Чушь. Ты это прекрасно знаешь.

Машка всхлипнула, ноги у нее подкосились, а я испугалась, что она упадет сейчас на колени перед этим типом, которому хотелось только одного — поскорее уйти.

— Топай отсюда, — попросила я, подхватив Машку.

— Нет! — закричала она, пытаясь вырваться.

— Ты уйдешь, наконец?! — рявкнула я.

— Ты же говорил, что любишь меня, — всхлипнула Машка.

— Говорил, — покачал он головой, и теперь стало понятно: ему тоже больно, но его боль не примирила меня с ним. — Я люблю тебя, только это ничего не изменит. Ты ничего не хочешь менять.

— Я хочу, я просто… — Он уже дошел до двери, и Машка отчаянно закричала:

— Я буду лечиться, честно! Ради бога, это в последний раз. Вот увидишь…

— Последний раз уже был. Я сыт по горло последним разом.

— Вот и сматывайся поскорее, — спокойно сказала я. — Будешь утешаться тем, что сделал все, что мог. Главное, по ночам спи спокойно.

Он пнул ногой дверь, которую мгновение назад открыл, и повернулся ко мне.

— Очень хочется выставить меня мерзавцем? — Он тоже заговорил спокойно, но спокойствие его было такого сорта, что, будь я девушка менее привычная к вспышкам чужого гнева, возможно, полезла бы под стол. — Что ж, давай. Я послушаю. Заморочил девушке голову, жениться обещал… Подлец, одним словом. А вы — невинные овечки, которые шляются по кабакам, болтают о революции и травят себя наркотой. Извините, у меня на жизнь другие планы. Так что можете считать меня кем угодно. А вы продолжайте идти по жизни весело, с обдолбанными мозгами.

Странно, что его слова так на меня подействовали. Я даже не поняла, как оказалась рядом с ним, толкнула его к стене, действуя автоматически. Его лицо было совсем рядом, и сейчас в глазах Антона читалось лишь изумление, настолько моя реакция его потрясла. Меня, кстати, тоже. Весьма прискорбно, что я не сумела сдержаться, но остановиться уже не могла.

— Слушай, ты, умник, ты хоть знаешь, почему она…

— Юлька, замолчи! — закричала Машка так отчаянно, что у меня опустились руки. — Не смей ему говорить! Если ты расскажешь, я в окно выброшусь.

— Извини, — сказала я, отступая от Антона на шаг. — Извини. Иди и ни о чем не беспокойся. Мы тут выпьем немного и начнем благополучно тебя забывать.

Его растерянный взгляд метался от меня к Машке.

— Прощай, амиго. Мы — девицы, прожигающие жизнь в кабаках, а ты — суровый вояка, который, безусловно, знает все об этой жизни, — сказала я, распахивая дверь. — Представляю, как тебе тяжело смотреть на нас.

Он пытался уловить иронию, но в моем голосе она отсутствовала, Антон нахмурился, все-таки подозревая, что в моих словах запрятан некий второй смысл, и вышел из квартиры с чувством, что сделал что-то не так, не правильно, и не в силах понять, как такое могло произойти. Все это отчетливо читалось на его физиономии, и я, чтобы не видеть ее, поспешно закрыла дверь.

Машка прошла на кухню и включила чайник.

— Я вела себя как дура, — сказала она с грустью. В ней произошла странная перемена, и ее внезапное спокойствие пугало еще больше, чем недавняя истерика.

— Нормально ты себя вела.

— Ты бы не стала кричать «не бросай меня».

— Как знать, — пожала я плечами.

— Я пыталась завязать, но… Я ему правда каждый день обещала, он хотел помочь…

— Кончай его оправдывать. И винить себя. Ты такая, какая есть. Человека любят таким, какой он есть, а не таким, каким мы хотели бы его видеть.

— Он меня любил, — сказала Машка со вздохом. — Пока не узнал, правда, любил. Не веришь?

— Верю. А теперь узнал. И сразу разлюбил.

— Ты его совсем не знаешь. — Машка разлила чай и сделала несколько глотков. Я не спешила радоваться ее спокойствию, подозревая, что за ним безнадежность, которая хуже всякого отчаяния. Пусть бы лучше посуду била. Но Машка делать этого не собиралась. — Он хороший человек. Действительно хороший.

— Ага, — усмехнулась я. — Поэтому и смылся.

— А что ему остается? Угробить жизнь на наркоманку? По-моему, он поступил разумно.

— Конечно.

— Нет, в самом деле. Знаешь, он устроился на работу. Отгадай, куда?

— К Рахманову?

— Вовсе нет. Электриком на завод. Хотя Рахманов его к себе звал. Предлагал помощь и вообще… Но Тони не хочет быть кому-то обязанным. И в охрану не хочет. Он ненавидит все, что связано с войной. Охрана слишком напоминает недавнее прошлое.