Убийство с продолжением - Виктор Васильевич Юнак
– Так я у тебя спрашивал, откель у тебя фамилия такая – Достоевский?
– Ну, как же! Ты не слышал, что ль, что есть такой сочинитель – Федор Достоевский?
Федор, дабы преодолеть шум в голове, заговорил было достаточно громко, но его тут же осадил Раскольников:
– Ты потише-то, потише гутарь! Я же не глухой.
Федор понимающе кивнул и уже тише добавил:
– Так это, вот, мой отец.
– Чем докажешь?
– Так ведь маманя рассказывала.
– Ну, знаешь ли, бабы иной раз такое могут выдумать.
– Не веришь?
– А ты докажи!
– Пойдем!
– Не, погодь маленько. Мы ж еще не все выпили и не все съели. Негоже хозяев обижать.
Раскольников налил себе в чарку еще водки и жестом указал Федору на его пивную кружку.
– Так чем доказывать будешь? – спросил Раскольников после того, как оба закусили пирогами.
– У меня есть отцовские записки, роман, который еще нигде не публиковался.
– Врешь!
– Не вру! – Федор уже плохо себя контролировал и с силой стукнул кулаком по столу.
Кабатчик из-за стойки глянул на Раскольникова, тот махнул рукой: мол, все в порядке. Он вытащил из кармана серебряный пятак, кинул его хозяину, тот ловко на лету поймал монету. Раскольников тут же поднялся, хлопнул по плечу Федора, но у того встать не получилось: пиво ударило не только в голову, но и в ноги. Тогда Раскольников за шиворот поднял мальчишку, подхватил его под мышки и повел на улицу.
– Ну, пойдем, покажи свои записки.
Федор не столько шел, сколько его тащил Раскольников. Но на улице ему полегчало. К счастью для последнего, дома не было ни матери Федора, ни сестры Варвары. Федор тут же подошел к своему маленькому деревянному ларцу, с трудом вставил ключ в замок, открыл, поводил руками по небогатому скарбу в этом ларце и вытащил наружу завернутую в холстину толстую пачку исписанных мелким почерком листов бумаги.
– Во, гляди!
– Чего глядеть-то? Откель я знаю, что это за бумаги? Може, это ты сам их почеркал?
– Дурья ты башка! Глянь на почерк!
– Но, но! Ты в выраженьях-то не очень! Не то нагайки моей испробуешь. Откель я знаю, чей это почерк! Вот ежли б ты дал мне эти записки прочитать, тады я б тебе поверил.
– Так возьми, читай.
Раскольников живо взял бумаги, снова завернул их в холстину, спрятал за пазуху, ядовито усмехнулся, сказал:
– Ну, лягай проспись, не то мать заругает! И ни-ни про меня, ясно?
– Нешто я маленький, не соображаю.
Раскольников ускакал к себе. Ничего не сказал Любаше, а холстину с записками Достоевского спрятал в укромном месте в чулане. Он еще не решил, что будет с ними делать, но все же лучше иметь такое богатство у себя, нежели храниться оно будет у какого-то несмышленого отрока.
На следующее утро Федор проснулся с головной болью. Разумеется, про свой поход в кабак он ничего матери не сказал, однако вспомнил про рукопись. Решил проверить, на месте ли она. Конечно же, ее в ларце не было. Он весьма расстроился. Даже в тот день в гимназию не пошел. Когда его о том спросила вернувшаяся с работы в городской больнице, где она состояла сестрой милосердия, Варвара, он с таким испуганным видом посмотрел на нее, что Варвара встревожилась:
– Что с тобой, Феденька?
– Меня мама, наверное, проклянет!
– За что?
– Ты не выдашь меня, сестрица? – он по-детски преданными глазами посмотрел на нее.
– Конечно, нет, если ты мне расскажешь всю правду.
– Понимаешь, вчера приезжал Тимофей Любашин, повел меня в кабак, пивом угостил…
– Ф-федя! – с ужасом произнесла Варвара, обхватив щеки ладонями.
– Не хочешь, не буду рассказывать.
– Прости, ради бога. Это у меня вырвалось от неожиданности. И что же было дальше?
– Он меня все допытывался, почему я не Желнин, как ты с Любашей, а Достоевский. Ну, я и объяснил ему, что мой отец – сочинитель Достоевский. Он не поверил. Сказал – докажи. Ну, я и решил как доказательство показать ему отцовы записки… А он, видать, их увез.
Федор прижался к сестре и заплакал. Она гладила его по голове, а сама думала.
– Как мне быть, Варенька?
Он поднял голову и сквозь слезы посмотрел на сестру. Варвара обняла его, снова прижала к себе, затем негромко, но твердо сказала:
– Я думаю, надо маме рассказать. Только она сможет заставить Тимофея вернуть записки. Ни Любаше, ни тем более мне это не под силу.
– Но мама будет очень сердиться.
– Вероятно! И по делу, согласись! Но другого выхода я не вижу.
Федор боялся попадаться матери на глаза. Та звала его, искала, но он так и вышел к ней. Убежал в горы и там прятался несколько дней. Варвара объяснила ей, в чем дело. Клавдия Георгиевна была очень расстроена. Долго ходила по комнате, затем остановилась, сказала дочери:
– Иди, найди извозчика.
Они приехали в станицу. Ничего не подозревавшая Любаша обрадовалась матери с сестрой. Сразу стала водить их по двору, показывать свое хозяйство. Затем стала рассказывать про свое самочувствие, про то, какую люльку казаки сделали ей для будущего первенца.
– А где Тимофей? – спросила наконец, мать.
– Да он сегодня выпил слишком много. Спит.
– Разбуди его! – приказала мать.
Любаша испугалась. Никогда еще мать не разговаривала с ней таким тоном и никогда еще не смотрела на нее таким взглядом.
– Что-то случилось, маменька? У вас такой вид…
– Разбуди своего мужа.
Не спрашивая больше ни о чем, Любаша пошла в другую комнату и стала тормошить Тимофея. Тот не сразу, но зашевелился.
– Тимоша, вставай, с тобой мама хочет поговорить.
– Отстань!
– Прошу тебя встань!
– Нагайки захотела, с-сука.
И тут произошло неожиданное. Клавдия Георгиевна сняла с гвоздя нагайку, зашла в комнату, где на полатях спал Раскольников, и с размаху полосанула плетью по зятю. Обе сестры тут же ахнули, прикрыв рот. Раскольников с выпученными глазами сразу вскочил на ноги, заорав:
– Что?! Какого…
Но, увидев, что с нагайкой перед ним стоит теща, сжал ладони в кулаки и сквозь зубы процедил:
– Это за что ж ты меня опозорила, мать? Как я теперь казакам в глаза смотреть буду?
– А ты им ничего не говори, они и не узнают. А вот мне скажи, где записки?
– Какие записки?
– Которые ты обманом вытянул у моего сына Федора.
– Ничего я у него не выманивал. Видать, он спьяну чего напутал.
– Так ты еще и опоил его, ирод?
Клавдия Георгиевна снова замахнулась на
