Андрей Воронин - Таможня дает добро
На этот вопрос у Дорогина четкого ответа не было.
«Наверное, Григорий деньги не взял бы. Получилось бы неудобно, словно я бахвалюсь перед ним богатством. А если бы взял, то наверняка почувствовал себя обязанным мне на всю жизнь… по гроб жизни. Да, да, по гроб, — поправил себя Дорогин. — Завтра девять дней, и я буду скотиной, если уеду сегодня. Я должен побывать на кладбище, и если уж ничем помочь не могу, то хоть в мыслях должен извиниться за то, что опоздал, за то, что смалодушничал, постеснялся собственного благородства, не пожелал казаться лучше, чем есть на самом деле. И вот теперь кусай ногти, нервничай», — Дорогин резко вскочил и заходил по маленькому гостиничному номеру.
А за стеной слышалась пьяная гулянка. Визжали, хохотали женщины, гремел мат, звенели стаканы.
«Весело людям. Правду говорят, кому горе, а кому радость. Так всегда, они ходят рядом друг с другом, как сестры–близнецы.»
Сергей опять открыл окно, раздавил окурок прямо в пальцах и зло швырнул его в сиреневые сумерки. Дым медленно вытягивало на улицу.
Ни беспокойный сон, ни встреченный на центральной площади Браслава рассвет не изменили состояние души Дорогина: что‑то внутри у него замерзло и уже, казалось, никогда не оттает. Он смотрел на мир, словно сторонний наблюдатель, ничто не трогало его сердце.
Ему казалось, что в прозрачном рассвете, в свежем утреннем воздухе разлита тоска, причем такая, что ее не высказать и не определить словами. А потом понял, повсюду ему чудится запах дыма, запах сгоревшего дома. Может, и в самом деле в это раннее утро в Браславе пахло дымом. Может, кто‑то топил печь, где‑то жгли мусор, а может, это всего лишь казалось Дорогину.
Когда город понемногу ожил, Сергей вернулся к гостинице, забрался в машину и только сейчас вспомнил, что деньги, завернутые в пакет, так и переночевали в ящичке на приборной панели.
«Вот тебе и страшное место, — усмехнулся он, — первый этаж, а решеток на окнах нет, никто ничего не крадет.»
Машина, в которой лежит двадцать пять тысяч долларов, спокойно переночевала возле гостиницы, и никто на нее не позарился, хотя машина новая и в Москве такую раскорежили бы за полчаса. Все‑таки провинциальная жизнь имеет свои прелести. И если ты никому не мешаешь, не лезешь В чужие дела, то и ты никому не нужен, можешь быть спокоен за свою жизнь, за свою собственность.
«Значит, все‑таки Гриша Скляров кому‑то сильно помешал.»
Из глубины памяти всплывали пейзажи Браслава, виденные им семь лет тому назад. Здесь мало что изменилось с тех самых времен, разве что открылось несколько новых кафе, появилось несколько пестрых киосков и два рекламных щита.
Как проехать на хутор, Дорогин вспомнить не мог. Первое время он еще пытался положиться на интуицию, но вскоре заплутал. И когда в третий раз увидел тот самый памятник жертвам войны, то все‑таки решил спросить. Он увидел женщину, стоявшую на автобусной остановке, та по виду напоминала учительницу. Автобуса уже давно не было и, как понимал Дорогин, будет еще не скоро.
Он остановился прямо возле остановки и, открыв дверцу, даже не надеясь на то, что сразу же получит ответ, спросил:
— Вы не подскажете, как проехать к хутору, где живет Григорий Скляров, егерь?
Горло перехватило, когда он произнес слово «живет.»
«Надо было сказать"жил"», — подумал Дорогин, но так и не исправился.
Женщина немного испуганно посмотрела на незнакомого человека. Сергей улыбнулся ей немного грустной улыбкой, давая понять, что он в курсе того, что случилось с егерем.
— Подсказать‑то я смогу, но, думаю, вы не разберетесь. Дорога довольно длинная, а указателей на ней никаких нет.
— Я когда‑то раньше бывал здесь, кое‑что помню.
— Вам на сам хутор или вас что‑то рядом с ним интересует?
— Мне именно туда, к Грише Склярову… покойному, — добавил Дорогин.
— И мне в ту сторону. Если подвезете, я вам по пути все объясню.
— Что ж вы сразу не сказали?
Дорогин пригласил женщину сесть. Та торопливо забралась в машину и принялась набрасывать ремень безопасности.
— Что, ГАИ зверствует? — Дорогин тоже потянул ремень, которым практически никогда не пользовался.
— Бывает. Они у нас такие: если надо, то ни единого милиционера не увидишь, убивать будут, резать — никого. А как только ремень не пристегнешь, так сразу словно из‑под земли появляются.
— И что, часто тут кого‑нибудь режут, убивают? Женщина пожала плечами.
— Не знаю, что для вас часто, но иногда случается. Вот, когда хутор Склярова сгорел, буквально в тот же день и мой сосед пропал.
— Как это, пропал? — глядя на дорогу, спросил Дорогин.
И хотя женщина еще не сказала, куда ехать, направление Сергей чувствовал.
«Раз не беспокоится, значит, едем правильно.» Браслав остался за спиной, и была видна лишь башня костела.
— Эта дорога на Слободку, а нам надо повернуть чуть дальше.
— Что вы говорили про своего соседа?
— Пропал, исчез. Куда делся — никто не знает. Они вдвоем, второй тоже на нашей улице живет. Поехали то ли рыбачить, то ли еще что и пропали. Уже никто не верит, что они живы.
— Их что, арестовали, убили?
— Никто не знает. Поначалу никто в милицию не заявлял, думали, они в Латвию подались. Завезти какой‑нибудь товар, продать, хоть немного денег выручить. У нас же здесь безработица, здоровым мужчинам совсем делать нечего. Заводы закрылись, в общем, только водку и пьют, —с горечью переживая подобное положение вещей, произнесла женщина. — У меня хоть работа есть, а вот мой муж совсем не знает, чем заняться. Вы кем Скляровым приходитесь? Может, родственник? Вы, наверное, на девять дней приехали?
— Нет, не родственник. Я только вчера узнал, что он погиб.
— Я на похороны ходила. Страшное зрелище… Представляете, они все сгорели, все взрослые, только девочка лежала как живая. Ее Григорий собой прикрыл, и у нее только ручка обгорела.
— Ужасно! — произнес Дорогин, и его рука потянулась к сигарете.
— Курите, курите, мне ничего. Мой муж тоже курит. Вы меня до того перекрестка подбросите, я к матери иду, а вам направо. И никуда не сворачивайте, езжайте по гравейке, а дальше будет большой столб, черный. Вот возле него налево, на проселок, а оттуда увидите и хутор, и кладбище.
Женщина немного помолчала, словно сомневаясь, стоит заводить с незнакомым человеком разговор на такую щекотливую тему.
Но Сергей сам задал вопрос:
— А вы как думаете, хутор сам загорелся или его подожгли?
— Мой муж, — уйдя от ответственности за ответ, произнесла женщина, кончиком платка промокнув покрасневшие глаза, — сожгли, говорит. Быть такого не может, чтобы никто из огня не выбрался. Да и сколько гроз случалось в прошлые годы, и все оставалось, как было. Хутор у него не на горе, рядом высокие деревья. Если бы еще в антенну ударило, — явно с чужих слов принялась пересказывать женщина, — тогда понятно. А антенна у него подальше от дома, на отдельном столбе. Все у нас говорят, что не могла молния так ударить, чтобы все постройки в один момент вспыхнули. Сожгли, сожгли!
— А милиция что?
— Они тоже все понимают, но только делают вид, что ищут. Их, по–моему, устраивает версия с молнией. К тому же и свидетелей нашли, которые видели, как молния в дом ударила.
— Кто видел? Там же рядом ни одного дома нет.
— Не знаю, муж говорит. А что тут правда, что слух — поди разберись! Даже в районной газете написали, что случился пожар от молнии, погибла семья егеря Григория Склярова. Сегодня девять дней, наверное, родственники какие соберутся, друзья.
Да и местные подойдут. Всем же хочется помянуть.
Без напоминания Дорогин притормозил на перекрестке. Женщина поблагодарила его, еще раз показала, в какую сторону сворачивать, и торопливо, словно боялась, что Дорогин потребует деньги, зашагала по гравейке. Сергей свернул на перекрестке. Машину начало трясти на разбитом проселке.
Вскоре показался черный столб. Сергей взял влево и, проехав метров четыреста, обогнув пригорок, увидел в ложбине хутор, вернее, то, что от него осталось. У него сразу же защемило сердце: черные, словно вымазанные отработанным солидолом, деревья, а под ними пепелище, над которым возвышалась печная труба. В километре от хутора, на пригорке — кладбище под темными елями и соснами. Хотелось закрыть глаза крепко–крепко и потом, когда их откроешь, увидеть, что все это пригрезилось. Вновь увидеть крытый шифером большой дом и хозяйственные постройки, крытые серой дранкой.
Но чуда не случилось. Когда Дорогин вновь открыл глаза, та же картина стояла перед ним.
— Уже ничего не поделаешь, — вздохнул Сергей, отпуская педаль тормоза. И машина сама, с незапущенным двигателем, покатилась с горы. Это было странное чувство — ехать в полной тишине, когда слышно лишь стрекотание кузнечиков и свист птиц, радостный, утренний свист.
