Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят - Виктор Алексеевич Пронин

– Вы к нам? – спросила она, радостно мерцая нарисованными глазками.

– Вроде того, – Андрей, не переставая, с подозрением осматривался по сторонам. – Это, простите… Стриптиз?

– Стриптиз будет позже. Проходите в зал, выбирайте столик, – женщина показала на дверь.

Мы прошли в зал.

Ощущение сарая только усилилось.

Земляной пол, с десяток столов, накрытых свекольными плюшевыми скатертями, сырой полумрак.

В зале не было ни единой души.

– Вам повезло, – сказала женщина. – Можете выбрать любой столик. Советую поближе к сцене.

Действительно, один угол помещения был освещен несколько лучше других, там же было сооружено возвышение, на которое поднимались, видимо, желающие обнажиться. Как и во всяком подобном заведении, на помосте была вертикально закреплена труба, похоже, водопроводная, выкрашенная красной масляной краской. Вокруг трубы и будут, вероятно, обвиваться члены киевской бригады, изображая неземные страсти.

Мы сели.

Очертания зала терялись в темноте, из кухни доносилась ругань посудомоек и грохот посуды. Там, видимо, орудовала любовь моего знакомого Алевтина. После ночной ругани его избранница отправится к нему в номер изображать все, чему научится за ночь.

– Сейчас подойдет девушка, и вы сможете сделать заказ, – маленькая женщина сразу брала нас в оборот.

– У нас есть один недостаток, – сказал Андрей. – По неосторожности, идя к вам, мы купили коньяк.

– Вообще–то, у нас не принято приходить со своими алкогольными напитками, – поджала губы тетенька.

– У нас нет с собой алкогольных напитков, – наконец и я подал голос. – У нас с собой прекрасный коньяк.

– Наверняка у нас есть такой же.

– Нам уйти?

– Да ладно уж… Оставайтесь, – сжалилась она, окинув безнадежным взглядом пустой зал. – Что ж мне с вами делать.

– У вас принято вступать с девушками в разговор? – спросил Андрей.

– Разговор не возбраняется.

– А остальное?

– Как договоритесь.

– Я слышал, что девушки могут даже снять трусики, но за пятьдесят гривен? – спросил я.

– Да, цена такая… Для каждой девушки.

– А если попросить, чтоб сняли все?

– Двести гривен.

– Значит, их четверо?

– Да, труппа состоит из четырех артисток.

– Деньги им или вам?

Тетенька заподозрила, что над ней попросту смеются. Но мы были невозмутимо серьезны и не давали никаких оснований заподозрить нас в каких–то насмешках.

– Как хотите, – сказала она. – Другими словами – конечно, деньги надо вручать девушкам, но если вы их отдадите мне, возражать не буду.

Она ушла, и мы с Андреем остались одни в полутемном зале с выгороженным некрашеными досками углом, в котором могла расположиться компания веселая, пьяная, денежная и потому, естественно, самая уважаемая. Черный земляной пол, длинные плюшевые скатерти с какими–то похоронными кистями, грохот посуды и продолжающаяся ругань на кухне – все это несколько угнетало.

– Ты бывал раньше на стриптизах? – спросил Андрей.

– Приходилось.

– Где?

– В Стамбуле… Каире… Мадриде…

– Ну и как?

– Ничего. Повеселее, чем здесь. В Стамбуле места для стриптиза не было, и девочки танцевали прямо на столах. Среди рюмок и тарелок. Но ничего не разбили, не раздавили. Девочки–то наши, московские. Турки запретили им произносить хотя бы слово по–русски, чтобы мы не догадались, что они наши. Откуда родом? – спросил я. Москва, – ответила одна. А перед нами в Каире танцевала черная толстуха с вислым животом. К тому же совершенно беззубая… Забавная такая толстуха… Веселая, представляешь? Смеется, а зубов нету.

В общем, вечер у нас с Андреем получился на славу. Нам принесли салат из помидоров и перца, какие–то многократно разогретые котлеты, оставшуюся, видимо, от вчерашнего веселья жареную картошку. Мы еще что–то попросили, может быть, даже шашлык, но помнится это слабо. Коньяк выпили весь, две бутылки, и, кажется, заказали еще одну.

Третью тоже выпили.

Помню, играла музыка, девочки что–то изображали вокруг водопроводной трубы, хорошие такие девочки, но невеселые. Улыбаться улыбались, но веселья в их глазах мы не обнаружили. И по этой причине, а вовсе не из жлобства, трусики не заказывали. Какие трусики, если от земляного пола тянуло холодом, за окном шелестел сентябрьский дождь, а нас в зале было всего двое. Никто, кроме нас, не пожелал в этот вечер предаться страстям порочным и необузданным.

Оно и понятно – старички съезжались на сентябрь в Коктебель со своими выверенными старушками и небольшими деньгами. Сезон заканчивался, что и отразил в своем бессмертном произведении Жора Мельник. Кстати, произведение получилось настолько выразительным, с такими потрясающими подробностями, что купили его в первый же вечер. Но об этом я, кажется, уже говорил. «Конец сезона» – так он назвал свое произведение.

Подошла распорядительница и напомнила о трусиках – ее интересовала судьба двухсот гривен, которые мы упомянули в начале гульбища.

– Упаси, упаси, упаси! – свирепо прошептал Андрей, махая руками. – Мы люди испорченные, но не садисты же! Зябнут красавицы, гусиная кожа покрывает их юные груди, а мы им про трусики?! Да они совсем околеют! Ни в коем случае! – И он строго поводил указательным пальцем из стороны в сторону.

Распорядительница исчезла, как бы растворилась в сумерках помещения. Девочки из киевской бригады еще некоторое время что–то там от нас прятали, чтобы возбудить любопытство – что, дескать, они там от нас прячут, что там такое у них завелось? Они возникали из узкой щели в стене, затянутой черной шторой, исчезали, опять появлялись, глазками моргали, зубки показывали, хорошие зубки, беленькие такие, ровные, молоденькие. Но, к сожалению, это были не улыбки, это было что–то другое.

В каком–то порыве благодарности за жидкие аплодисменты они подбежали к нам, и мы, не требуя с них ничего, сунули им за эти самые трусики по сотне гривен, после чего девушки наконец–то улыбнулись искренне и почти весело.

Возвращались мы под дождем, заботливо поддерживая друг друга, предупреждая о лужах, но не для того, чтобы их обойти, а просто из желания проявить заботу. Набережная была почти пуста, но в углублениях, под навесами, под разноцветными зонтиками все еще сидели нахохлившиеся отдыхающие и потягивали вино, коньяк, жевали шашлыки. Из ресторанов доносились грохочущие звуки динамиков, которые уместны разве что на стотысячных стадионах, а здесь, в небольших забегаловках, от этого грохота плясали рюмки на столах, сами по себе перемещались ложки, вилки, да и столы тоже не могли стоять спокойно и устойчиво. Этакий южный полтергейст. Голоса милых девушек, которые пели в микрофоны, посредством динамиков превращались в такой рев, как может реветь, наверно, только смертельно раненный слон. Узнать мелодию было совершенно невозможно. Но такова