Михаил Попов - «Нехороший» дедушка
Пошел на кухню заваривать кофе. Слушал уже одним ухом.
Сгорела дача замначальника комитета Госдумы в водоохранной зоне. Расследование установило, что виновник — сын хозяина. Поджог совершен в «состоянии психического нездоровья». В данный момент молодой человек обследуется. Работники Эрмитажа настаивают, что все факты возвращения ранее похищенных экспонатов — провокация, потому что такое количество… Таможенники Шерметьево бьют тревогу… Просто некуда складывать добровольно сданные и подброшенные наркотики.
Телефон.
Коноплев. Услышав его голос, я подумал, что фамилия его, пожалуй, наркотического происхождения. Странно, что мне никогда раньше это не приходило в голову.
— Надо поговорить.
Да, по телефону не говорят, а лишь приглашают на переговоры.
Надо признаться, я обрадовался. Все же Коноплев — человек с мозгами. Насколько я мог судить по прошлой нашей беседе. Он назначил встречу в неожиданном месте. У памятника Крупской. Может быть, он просто любит монументальную скульптуру? Помнится, был у нас Тимирязев, теперь вот «Бегущая по волнам». И с Ниной мы здесь однажды пересекались.
Когда он подошел, поднимая и так уже поднятый воротник, я сообщил ему эту шутку. Он настолько не отреагировал, что я напрягся. Он закурил. Два раза затянулся и бросил. В урну не попал. Подошел, поднял окурок и опустил куда надо.
Я решил ему помочь:
— Знаешь, я ведь слышал сам этого хулигана.
Он не понял.
— Сегодня в новостях говорили про метро. Дважды причем слышал. Мы были с Майкой. И главное, что по звучанию абсолютно тот же самый голос, что объявлял остальные станции. Они говорят про хулиганство, может быть, но уж больно чисто врезано в обычный текст. Никаких швов я не заметил.
Он снова попытался закурить.
— У меня была мысль заглянуть к машинисту, но со мной — Майка. Я надеялся, что она ничего не заметила. Хотя, конечно, заметила. В присутствии ребенка как-то неприятно такое слышать.
— Да. Я о ней и хотел говорить.
— О девочке?
Второй окурок повторил судьбу первого. Попал в урну со второго броска.
Коноплев внимательно и длинно посмотрел мне в глаза.
— Извини, что к тебе с этим обращаюсь, но по прошлому разговору я понял, ты, скорей всего, будешь не против.
— Чего не против?
— Я готов снять с тебя эту обузу, если для тебя это обуза.
— Погоди, я не понимаю.
В глазах Коноплева появился испуг, он заспешил:
— Я понимаю — это слишком серьезное для тебя решение. Можешь подумать. Я немного подожду. Мне еще с Ниной надо поговорить, хотя предварительно уже было, кажется… Она меня поняла, но надо еще окончательно. Главная проблема — Рудик. С Рудиком все неясно.
Было понятно — разговор будет не таким, какого я хотел. Мне сейчас трудно было сосредоточиться на чем-то кроме «конца света». Коноплев обманул мои ожидания. Я с трудом скрывал раздражение. Мне хотелось его как-то уесть.
— А я ведь следил за Ниной.
— Что? — Он не мог разобраться с сигаретой и зажигалкой. Нервы. Мне не жалко твои нервы, Коноплев!
— Целый день. Пару дней назад. Могу, если хочешь, кое-что тебе рассказать, чем она занимается.
Зачем я это говорю? Понимаю, что одной ногой уже вступил в грязь, но сразу не затормозишь.
— Да знаю я, чем она занимается, — отмахнулся он дымящей сигаретой. — Жрать-то надо. Майку надо учить…
— Ну, в общем, у нас любой труд почетен, — улыбнулся я, чувствуя, что улыбаюсь подло.
Он тоже, как говорится, осклабился.
— Не заставляй меня на тебя злиться. Ты мне прямо ответь — ты против моего предложения?
Я закашлялся — непреднамеренно, просто напал вдруг кашель. Он продолжал:
— Предлагаю тебе — отойти. Ты и так не хотел, ты отказывался изо всех сил, даже вон следил, явно компромат на Нинку собирал. В общем, я тебя готов освободить от твоей трети ответственности.
— Хочешь удочерить Майку? — Я давно уже понял, куда он клонит, и теперь больше прислушивался к себе — какую реакцию эти его слова вызовут там, внутри. Правда ли я так уж не хочу хотя бы на треть считаться отцом этого маленького чудовища?
— Да, хочу. Если ты согласишься, мне будет проще. Рудика я уломаю.
— Его будет труднее уломать. Нет-нет, погоди, я еще не согласился.
Главное, было ясно — Коноплев поплыл. Теперь и его накрыло. Как уравновешенный, критически мыслящий соратник, или хотя бы собеседник, он для меня потерян. Но вот Майка… Она меня раздражает, она явная и безусловная обуза, но чтобы так вот взять и отстегнуть ее от своей жизни… Может, у меня никогда и не будет детей. А тут хотя бы тридцать три процента отцовства. Такая неизвестность — скорее благо.
— Даже если я откажусь, ну, то есть соглашусь с тобой, все равно ведь останется неясным, чей она ребенок.
— Скорей всего, не твой. Поверь.
То есть почему?!
— Почему?! Почему ты так уверенно говоришь, Коноплев?
— Нет, не надо, не злись, я не хочу оскорбить тебя как мужика. Не твой, в смысле тебя меньше всего к ней тянет в отцовском смысле. Согласись.
Надо было соглашаться, это была правда. Но…
— Но экспертиза?! Ты усыновишь, а там потом…
— Подошли к сути. Ты откажешься письменно, по-настоящему, чтобы потом никаких поползновений. Раз и навсегда.
И тут я понял, что мне все же не хочется этого делать. Тем более — раз и навсегда. Какая-то волна начала подниматься изнутри. В ответ на этот прилив неясных чувств я мысленно заорал на себя: «Ты что?! Должен же хоть кто-нибудь оставаться трезвым! Пусть Коноплев сходит с ума, пусть они пилят на двоих с Гукасяном девочку Майю, ты-то должен сохранить ясность в башке, ты-то ведь понимаешь, что происходит!»
— Ты, надеюсь, принес все бумаги, и можно их подписать? — спросил я, зная наверняка, что ничего у него нет.
По лицу Коноплева пробежала гримаса.
— Нет, насчет бумаг я пока не подсуетился. Но завтра-послезавтра…
Я удовлетворенно кивнул. Почему-то мне такой расклад нравился больше, чем окончательное решение. Какой-то люфт, временной лаг… Кто знает, что произойдет до послезавтра.
— До послезавтра! — сказал я бодро Коноплеву. И сразу же пошел вверх по бульвару в сторону Чистых прудов. Он крикнул мне вслед:
— Ты дал слово. Женя, ты дал слово!
* * *Почему я выбрал этот храм? Конечно же не знаю. Главное — подальше от дома. Значит, был заранее уверен, что произведу не самое лучшее впечатление.
Хорошо, что в Москве теперь много действующих церквей.
Вошел в ограду, оглядываясь и следя за тем, как себя веду. Как будто пришел в гости. Наверно, это неправильно. Должен был испытывать какие-то другие чувства, но не знаю какие.
Остановился перед входом, перекрестился, радуясь тому, что делаю это без чувства легкой неловкости, как иногда бывало прежде. Войдя внутрь, устроился немного сбоку, в стороне от нормальных прихожан. Не потому что отделял себя от них, а скорее, чтобы не мешать своим любительским присутствием профессионалам веры.
Все уже, как я понял, заканчивалось. В глубине, перед приоткрытой дверью стоял священник, держа наклонно боль шой крест. К священнику медленно продвигалась несуетливая очередь. Люди кланялись, целовали крест и руку священнику.
Не все, кто был в церкви, стояли в очереди. По каким причинам — не знаю. Я решил, что, скорей всего, отношусь к тем, кому в очереди не место. Я скорее зевака, чем прихожанин.
Подошла старушка — вся в черном, вся в своей служебной заботе. Она стала ловкими руками прорежать горящий лесок свечек на подставке перед большой иконой. Она не дотронулась до меня даже краешком одеяния, не произнесла в мой адрес ни звука, но меня прямо-таки отдавило в сторону, и я не обиделся, признавая, что стоял тут не по надобности, а просто чтобы где-то стоять.
Мне надо было поговорить со священником. Разумеется, не в храме. Дождусь на улице. Купил дорогую свечку и поставил на подставку, где свечей горело больше, чем на других подставках. Мне не хотелось отделяться от большинства. Хоть в чем-то быть со всеми. Соборность.
Выйдя наружу, некоторое время стоял напротив входа. Люди входили и выходили, крестились, кто-то кланялся до земли. Священники не появлялись. Я сообразил: у них есть служебный выход. Обошел храм вокруг. В тылу нашел одноэтажное строение, вытянувшееся вдоль ограды — церковная лавка и какие-то службы, должно быть. Голые железные столы в ряд под навесом. Тут на Пасху светят куличи.
Открылась дверь в стене храма, появились двое в рясах, у одного книга под мышкой. Добродушно переговариваясь, они двинулись к лавке. Я сделал было к ним шаг, но остановился. Нет, сразу перед двумя священниками мне будет стыдно выступить со своей легендой, ставшей казаться мне ужасно жалкой, нелепой.
Потом появился еще один. Слишком классического вида. Крупный, румяный, с бородой больше лопаты, чуть одышливый — священство, смешанное с сановностью, исходило от него. Хотя это, кажется, был и не священник, а дьякон. Или не дьякон. Не знаю. Он прошел мимо.
