Наталья Александрова - Убей меня нежно
— Коля, тебя Чистяков к телефону, говорит, очень срочно, поговоришь с ним?
Поскольку он не отвечал, она подошла ближе, вгляделась и ужасно закричала. Николай Степанович сидел в кресле совершенно неподвижно, при этом левая половина его лица была живой, и глаз моргал, а правый глаз закатился, так что не видно было зрачка, и челюсть страшно отвисла.
Приехавшая «скорая» отвезла Николая Степановича в Свердловскую спецбольницу.
* * *Перед таможенным контролем Чиф распихал деньги по брючным карманам, а холст аккуратно свернул и засунул во внутренний карман пальто. Железные нервы и невозмутимое лицо всегда помогали ему.
Таможенный и пограничный контроль он прошел без проблем. Самолет, «аэрофлотовский» ТУ-134, казалось, вот-вот развалится, сидеть даже при его небольшом росте приходилось, упираясь коленями в подборедок. Чиф всегда удивлялся, как такие допотопные самолеты выпускают на международные рейсы. С удалением от Пулкова на душе у него становилось все легче. Позади оставались смертельные опасности, впереди ожидала встреча с сыном. Даже погода менялась в лучшую сторону: над Россией громоздились тяжелые мглистые облака, над Туманным Альбионом сияло солнце. Внизу проплывали квадраты зеленых не по сезону лугов, пасущиеся на них стада овец, нарядные аккуратные фермы.
Самолет приземлился не в Хитроу, а в новом сверхсовременном аэропорту Стэнтстэд. Огромное здание аэровокзала было почти пустым. Маленький автоматический поезд довез пассажиров до таможенного терминала, Чиф прошел контроль и вышел к станции пригородной электрички. На перроне к нему подошел какой-то странный молодой парень. Неумеренно жестикулируя, страшно кривя рот и растягивая слова, он обратился к Чифу:
— Вы-ы ведь из Рос-сии… Вы-ы со-оотечественник… Объясни-ите мне, ка-ак попа-асть.., как это.., лопа-асть в Кие-ентиш Та-аун.
Что-то в нем Чифу не понравилось, какая-то была в нем ненатуральность, да, кроме того, он и не знал, как попасть в этот Кентиш Таун. Он довольно грубо отшил соотечественника, тот не слишком расстроился, сел в серый «фольксваген» и уехал.
Вдруг Чифа как будто что-то ударило.
Он сунул руку во внутренний карман пальто… Картины не было!
И тут он расхохотался! Его, профессионального убийцу, на чьей совести больше покойников, чем в хорошей футбольной команде игроков, его, Чифа, как вульгарного лоха, обчистил в Англии свой, русский мелкий карманник!
Несколько англичан, вместе с ним дожидавшихся поезда на платформе, в свойственной им невозмутимой манере, наблюдали, как худощавый джентльмен, по-видимому только что прибывший в Лондон, хохочет, вытирая носовым платком выступившие от смеха слезы.
* * *В последующие две недели после визита в институт следователя Громовой Надежда взяла себе за правило гулять в обеденный перерыв. В любую погоду хоть дождь, хоть снег, хоть мороз, она одевалась и шла на улицу. Сан Саныч обедал в это время в столовой, а сотрудникам Надежда объясняла, что ходит по магазинам, ведь так много всего нужно купить. Никто не удивлялся, еще бы, такое событие предстоит! По магазинам Надежда действительно ходила, но дело было не только в этом. По пути на работу и с работы она шла проходными дворами и во дворе дома на Тверской высматривала маму Люси Поливановой, которая, по словам Люськи, должна была сидеть на лавочке во дворе и все про всех знать. В конце второй недели ее усилия увенчались успехом. Был ясный день, морозец небольшой, Люсина мама сидела на лавочке и скучала. Она очень обрадовалась Надежде, пригласила в гости. Они чудно поболтали, и дело кончилось тем, что Надежда опоздала на работу с обеда. Вахтерша отобрала пропуск, но даже это не смогло испортить Надежде настроение. Она влетела в комнату румяная от мороза, проскочила прямо в кабинет к Сан Санычу, бросив по дороге сумки на чужой стол.
— Саша, он уехал!
— Что?
— Ты понимаешь, он уехал! Рубцов уехал совсем! К себе домой, в свою Березовку или куда там, я не помню.
— Да что ты говоришь?
— Да, Люськина мама мне рассказала Уехал после Нового года, дня через три, вот как уволился от нас, так в тот же вечер и уехал насовсем.
— Может быть, просто в отпуск, мать повидать?
— Нет, Люськина мама так удивилась, что даже соседку спросила, Рубцова тещу, где, мол, ваш зять-то? А та на нее так зыркнула и говорит: «И не спрашивайте меня ни о чем, слышать о нем не хочу!»
Надежда, не стесняясь прозрачной стенки, обняла его прямо в кабинете.
— Ох, Сашенька, как я рада, просто камень с души свалился! Только сейчас поняла, как я боялась.
— Надежда, люди смотрят.
— А, все равно, пусть видят, как я тебя люблю, и завидуют.
Он не смог сдержать улыбку.
* * *Андрей Рубцов проснулся оттого, что мартовское яркое солнце пробивалось в щель между занавесками и светило ему в лицо. Морщась, он открыл глаза и сразу зажмурился от боли. Он потрогал бровь: похоже, синяк. И где это он вчера так приложился? Он сел в кровати, отвернулся от окна и открыл глаза. Когда комната перестала кружиться перед глазами, он спустил ноги на пол и тут обнаружил, что спал в брюках, носках и рубашке. Очевидно, матери надоело его раздевать. Вставать не хотелось, но еще больше хотелось пить. Он прошлепал в кухню, глотнул воды из чайника, глянул на ходики — полдень. Мать на работе, придет нескоро, а придет — начнет пилить и жаловаться. Правда, в последнее время он что-то не слышал от нее упреков. Махнула на него рукой, ну и пусть! В комнате было прохладно, очевидно, мать с утра не затопила. Он дополз до кровати, лег и стал вспоминать. Так уж повелось, что после пробуждения, в любое время, он начинал думать о том, как тогда, почти три месяца назад, сразу после Нового года тесть пробурчал ему, чтобы он на работе подавал заявление об уходе и увольнялся как можно быстрее, он все уладит. Андрей обрадовался, написал заявление, получил обходной, еще перед бабами, как дурак, расхвастался.
Тесть велел позвонить ему на работу, когда Андрей получит окончательный расчет и трудовую книжку. Андрей так и сделал, а когда шел домой вечером, к нему подошли двое, ловко защелкнули наручники, затащили в машину и отвезли куда-то за город в пустынное место, но не очень далеко. Там они вытащили его из машины и при свете фонарика показали ему папку с фотографиями, где он был рядом с Мариной на квартире у Володи Тихонова. Пока он с ужасом смотрел на фотографии, один парень коротко на словах объяснил ему суть дела, да он и сам уже понял, что этой папки достаточно, чтобы засадить его до конца дней. От отчаяния он сдуру ляпнул, что его тесть — крупный начальник и не даст его в обиду. Тогда они избили его, но не очень сильно, в их планы сейчас не входило, чтобы он попал в больницу, бросили в грязь на колени, и один из них деловым тоном прочитал ему краткую инструкцию до дальнейшему поведению:
— Ты с работы уволился? Молодец! Сейчас поедем домой, соберешь манатки — и на родину, к маме; и там сидеть, носа не высовывать! Только пикни или появись здесь — эти бумажки прямо в прокуратуру попадут!
И чтобы там, в своей Корытовке, и вякнуть не смел, где жил, на ком женат был, фамилию эту забудь! Все понял?
Он не посмел протестовать. Они отвезли его домой, двое поднялись с ним в квартиру. Тестя не было видно. Видя, что он прислушивается, на него прикрикнули:
— Ты головой не крути, а собирай давай вещи, документы не забудь.
Он собрал вещи наспех, но они велели забирать все, все Ленкины подарки. Получились чемодан и сумка. Они отобрали у него ключи от дома и от машины. Потом все вышли, один из парней аккуратно запер двери, Андрея посадили в машину и повезли на вокзал. Они проводили его до вагона, и пока один трепался с проводницей и отдавал ей билет, второй провел Андрея в купе и оставался там до тех пор, пока по радио не попросили провожающих покинуть вагон. На прощание парень еще раз напомнил Андрею, что он уезжает из города навсегда. Андрей промолчал, он не мог поверить, считал все это дурным сном. Когда поезд тронулся, он долго сидел, закрыв лицо руками, потом вышел в коридор покурить. Достав сигареты, он стал искать зажигалку, и в кармане рубашки обнаружил паспорт. Он машинально раскрыл его, пролистал, увидел два свежих штампа о разводе и о выписке из дома на Тверской. И тогда он понял, что все, что с ним случилось за последние несколько часов, — это совсем не сон.
Как всегда, когда он в своих воспоминаниях доходил до этого места, Андрей почувствовал неудержимое желание выпить.
В магазине водка бывала, но не каждый день, зато всегда в любое время можно было достать самогон у Игнатьевны и ее дочки Верки. Игнатьевне было за восемьдесят, а Верке — под шестьдесят, но иначе как Веркой ее никто не называл. Игнатьевна гнала самогон и продавала его, а Верка занималась добычей сырья, то есть сахара. Правда, в последнее время мужики были недовольны Игнатьевной, говорили, что вместо сахара она добавляет всякое дерьмо, самогон получался мутный и слабый, и тогда надо сбавлять цену, но Игнатьевна бодро отругивалась матом, а цену не сбавляла.
