Павел Астахов - Квартира
— Тогда вы — великая сила. Зачем напрасно греть воздух, когда можно действовать точнее?
— А как?
— Я вас научу. Обещаю за пару дней сложить схему. Главное, правильно применить силу, которая у нас есть. Мерзнуть на митингах непрактично. Надо заставить государство считаться с нашим мнением. А тех, кто нас кинул, — расплатиться. В крайнем случае — наказать.
Активисты внимательно слушали, но сами ничего не предлагали, пока, наконец, Станислав не подытожил:
— Слушайте, Павлов. Спасибо за поход к президенту. Результатов, правда, мы пока не чувствуем. Но вы человек креативный, с выдумкой, плюс юрист толковый. Давайте ваши предложения, а мы рассмотрим.
Артем замер. Чахоточный Станислав уже второй раз пытался поставить его в зависимое положение, и у Артема были основания думать, что этому лидеру его положение лидера существенно важнее собственно победы. Это был крайне тревожный знак.
«Ладно… справлюсь».
— Хорошо, — кивнул он. — Я внесу свои предложения.
Малярша
Когда таджики под присмотром бригадира начали выгружать в подвал монтировки, ломы и тачки, Варвара Серафимовна Штольц в очередной раз признала правоту покойного Василия Васильевича Коробкова. Последних жильцов выкуривали всеми способами. И надежда когда-нибудь это остановить была связана только с Артемом, а значит, хочет она или не хочет, а надо прорываться в нотариат — за доверенностью.
— Ой, как страшно… — пробормотала пенсионерка и полезла в шкаф.
Она, сама скульптур и вдова скульптора, по роду своих занятий имела дело не только с эскизами и чертежами, но и не чуралась грубой и грязной работы — с гипсом, камнем и даже металлом. Поэтому в шкафу всегда висела аккуратно отстиранная обычная рабочая роба.
— А грязная-то получше будет, — вздохнула старушка и достала из стиральной машины только вчера снятый комбинезон, в котором ваяла свое последнее творение.
Вздыхая и поглядывая в окно, Варвара Серафимовна переоделась, повязала на голову выцветшую, перепачканную в присохшей глине косынку и подошла к зеркалу.
— Я — гастарбайтер, — тихо произнесла она и повернулась кругом, — приехала из Молдовы на штукатурно-малярные работы. Хочу внуку на гимназию заработать…
Если честно, монолог вышел неубедительным. Богема, к которой она принадлежала всю свою жизнь, оставила на ее лице неизгладимый ясно читаемый отпечаток.
— Лучше уж молчать…
Мадам Штольц подхватила ведро из-под скульптурного гипса, поискала глазами и сунула туда шпатель, затем молоток для резьбы по камню, секунду подумала и все-таки завела с полведра свежего гипса. Художественно нанесенный на комбинезон, этот гипс должен был совершенно замаскировать ее и сделать неотличимой от снующих по двору жителей ближнего зарубежья.
В этот момент во дворе и показался Жучков. Мадам Штольц секунду подумала, упрямо поджала губы, подхватила ведро, быстро вышла из квартиры и через долгие две или три минуты уже вылезала по лестнице на чердак.
— Как в войну.
Точно такое же зимнее небо, глядящее сквозь вырванный кусок кровли, она видела в 1942-м, совсем юной девушкой.
— Ужас…
Еще через пять минут мадам Штольц спускалась по лестнице соседнего, давно пустого, а потому заколоченного подъезда. А еще через четверть часа, не без труда отогнув гвозди, выбила их молотком и, навалившись всем телом, со скрежетом распахнула дверь. С ведром наперевес вышла, огляделась и засеменила мимо окинувшего ее равнодушным взглядом Жучкова.
Она знала, что теперь успеет все: и оформить доверенность, и даже передать ее Артему.
Внучка
Когда Артем, с доверенностью наперевес, появился в кабинете судьи Костыльковой в третий раз, она не только узнала его, но даже чуть-чуть, углом рта улыбнулась — роскошь почти непозволительная.
— Я вас попрошу принять еще одно заявление, — быстро начал он излагать суть дела, — это вдова известного архитектора и скульптора, Варвара Серафимовна Штольц. Ее муж известен тем…
Судья, пресекая траты времени, остановила его одним скупым жестом:
— Знаю. Это тот, который стоит в образе рабочего на ВДНХ.
Павлов изумился. Судья проявила редкую осведомленность.
— Откуда вы знаете?
Об этой истории знали только самые близкие к семье Штольц люди. Сам Артем был посвящен исключительно благодаря последнему совместному чаепитию с Варварой Серафимовной.
— Хм. Секрет, — Костылькова опять улыбнулась.
— Профессиональный?
Артем уже представил, как Костылькова рассматривает некий иск об известном памятнике соцреализма. Но судья отрицательно покачала указательным пальцем:
— Нет! Неправильно. Даже не фантазируйте. Никогда не угадаете. Секрет прост. Моя бабушка — автор этого чудища.
— Вы внучка Веры Мухиной? — снова поразился адвокат.
Судья рассмеялась:
— Нет, но почти. Я внучка ее ученицы, которая ей помогала. Она-то мне и рассказала, что наставница все время соревновалась со Штольцем. И когда он проиграл ей на конкурсе памятника для ВДНХ, она — чтобы сопернику было не так обидно — изобразила его монументальным богатырем. Короче, еврей-архитектор Штольц стал русским рабочим-металлургом. Ирония судьбы. Ладно, это дело прошлого. Что хочет мадам Штольц?
Судья слегка расслабилась от воспоминаний, и Павлов это отметил, но значит ли это, что можно перейти на неофициальный язык? Он не знал.
— Она хочет остановить уничтожение дома, в котором жил и творил рабочий без колхозницы… — Артем на мгновение задумался и пришел к выводу, что судья все равно выяснит, что адвокат — лицо заинтересованное, и добавил: — Если честно, то и я в этом доме проживаю.
Костылькова вонзила в Артема взгляд бутылочно-зеленых глаз:
— Bay! Борьба за собственность?
— Не только. Это квартира отца. А он… — К горлу подкатился жесткий ком, и Артем отвел глаза. — Его, в общем, убили неделю назад.
Судья понизила голос.
— Извините, не знала. Мои соболезнования, — тихо произнесла Костылькова. — И вы что… думаете, его… за квартиру? Ну, это как-то связано?
Артем вздохнул и развел руками:
— Я не знаю, что мне думать. Уж больно плотно наш дом обкладывают. Мне вроде как-то неудобно за себя биться. Но есть и соседи. Хотя, по правде, осталась всего одна вдова Штольц.
— Вот как? Дом в самом центре Москвы с двумя жильцами? Забавно. И вы по-прежнему считаете, что это случайность? — Судья усмехнулась. — Вроде бы вы не так наивны, Павлов…
Артем отметил, что, разговаривая с ним, она одновременно читает заявление Штольц и все время качает головой.
— Сейчас я уже ни в чем не уверен.
— Вот-вот… — Костылькова отложила заявление пенсионерки в сторону. — И вы думаете, что мое решение остановит захват?
— Надеюсь, — развел руками в стороны Артем. — По крайней мере, даст нам передышку — хотя бы на один-два дня.
Если честно, он очень рассчитывал, кроме юридического, еще и на психологический фактор. Если дать знать Поклонскому, что ему предстоит череда судов, тот может засбоить. Всех проблем это не решит, но время для следующих адвокатских шагов опять-таки даст.
В кубе
В стеклянном кубе шестьдесят шестого этажа восседал глава корпорации ИМПОКС. Кудрявый Игорь Михайлович Поклонский заряжался утренней энергией «чи». Его правая нога лежала на шее, левая подвернута под зад, и внешне он напоминал несуществующую, но присно поминаемую букву «зю». Руки сплетать в три узла он так и не научился, поэтому придумал собственную фигуру — «дабликс». Так в «зюдабликсе» могучий девелопер пытался наглотаться никому не видимой и не ведомой энергии. Его отвлек звонок начальника охраны по селектору:
— Игорь Михайлович, извините, что отвлекаю. К вам некий адвокат Павлов. Без записи. Гнать в шею?
Поклонский от неожиданности упустил ногу, и та с грохотом бухнулась на паркет.
— Ио-о! Куда гнать?! Кого гнать?! Я тебя самого… турну! Пусть проходит. — И не выдержал — напоследок выругался: — Держиморда!
— Кого держать? — засомневавшись в отданной команде и не расслышав конец фразы, на всякий случай переспросил начальник охраны.
Поклонский окончательно вышел из «дабликса» и зарычал:
— Чтоб тебя!!! Пропусти!!!
Он не стал объяснять подчиненному содержания пьесы «Ревизор», а лишь отметил в своей тетради на столе: «Нач. охр. — минус 300 у.е. Штраф за…» — задумался на секунду и решительно дописал: «… за невежество!!!» Бросил ручку и поправил прическу. Вернее, попытался примять выпирающие, как пружины из старого дивана, плотно скрученные рыжие кудряшки. Это было абсолютно бесполезно, но создавало ощущение, которое Игорь характеризовал как «привел себя в порядок». Он считал себя начитанным и интеллектуально развитым человеком. Поэтому помнил завет Экзюпери: «Привел себя в порядок — наведи порядок на своей планете». Или что-то в этом роде.
