Убийство с продолжением - Виктор Васильевич Юнак
Анна все-таки включила телевизор, но посмотрела на мать с удивлением.
– Да говори уж, не темни.
– Фамилия автора – Достоевский. Роман называется «Дуэлянты». События и время в нем описываются практически те же, что и в «Записках из мертвого дома».
– Ты серьезно?
– Серьезно.
Анна вздохнула, выключила телевизор, встала.
– Ладно, давай твою рукопись. Полежу, почитаю.
Но роман захватил ее, она перестала замечать время, читала на одном дыхании:
«Анечка Суглобова вбежала в избу с раскрасневшимся от быстрого бега лицом и повлажневшими от переживания глазами. Сразу бросилась к образам, упала на колени, несколько раз неистово перекрестилась, наконец, подняла глаза на Николая Угодника в недорогой, но сделанной со вкусом из мягкой липы оправе. Зашептала одними губами:
– Господи, направь меня на путь истинный. Что мне делать, ежели я люблю обоих? Как мне поступить? Отведи руки их от тел их, не дай двум любящим сердцам погубить друг друга. А ежели и суждено завтра пролиться крови, то сделай так, господи, чтобы они оба остались живы. Сделай так, господи, чтобы завтра началась метель страшная, чтобы на морозе порох отсырел и пистолеты пришли в негодность. Сделай так, господи, чтобы их упредил начальник крепости и запретил обоим стреляться. Пусть их отправят вновь в штрафную роту, пусть посадят в острог, но только не дай им стреляться…
Она снова начала бить земные поклоны, ее русые волосы выбились из-под платка, крестные знамения становились все более резкими и скорыми. Она боялась, что войдут в светелку мать или отец и сразу все поймут, догадаются…».
29
Любу Желнину, старшую дочь, нельзя было назвать бесприданницей: Клавдии Георгиевне удалось кое-что накопить из своих не очень больших заработков, сама Люба загодя шила и вязала себе убранство, а еще Клавдия Георгиевна отдала ей небольшой холщовый мешочек с черновиками Федора Достоевского, которые тот лично наклеил вместо обоев в доме Желниной в Озёрках и которые Желниной с дочерьми удалось отодрать от стен.
– Когда-нибудь на этом можно будет немало заработать, – объясняла дочери Клавдия Георгиевна. – Тогда ведь Федор Михайлович был еще малоизвестным сочинителем, а нынче-то он вон как поднялся.
– А вы, маменька, не пытались дать о себе весточку Федору Михайловичу?
– Что было – прошло. Я думаю, Федор Михайлович уже забыл о нашем существовании.
– А как же Феденька? Вы же сами говорили, что он весьма похож на своего отца.
– Похож, да, но мало ли, сколь людей бывают похожи на других.
– Но ведь в этом случае все сходится?
– Давай прекратим этот разговор! И еще раз прошу тебя – об этом не должна знать ни одна живая душа. Ты меня поняла, Любинька?
– Да, маминька, – Люба послушно опустила глаза.
А вскоре она влюбилась.
Через Семиреченск прошел полк бравых казаков – в двух верстах от города на одной из вершин хребта Алатау была крепостица, защищавшая городок и окрестности от набегов полудиких киргизов. По приказу генерал-губернатора в этом месте казакам следовало построить станицу для охраны рубежей. Место было выбрано довольно удачно – речка Семиреченка, хоть и не велика и неприглядна с виду, но в половодье разливалась на несколько верст, делая неприступной строящуюся рядом с ней станицу.
И вот теперь выделенная наказным атаманом сотня проследовала к месту своего нового проживания. Все были молодцы, один другого стоящий. В фуражках с малиновым околышем и темно-зеленой тульей с малиновой выпушкой. В шароварах серо-синего цвета с малиновыми же лампасами шириной до пяти сантиметров. Мальчишки с девчонками тут же, словно горох, выскочили на улицу и окружили строй с криками, воплями, восторженными взглядами.
Пока строились хаты и обустраивалась станица, казаки были частыми гостями в Семиреченске, а многие офицеры снимали в городе себе квартиры. Однажды, идя в лавку, Люба заметила, как отворились ворота соседнего с их домом двора и оттуда выехал на красивом кауром жеребце с хорошо причесанной черной гривой молодой, но уже обладавший пышными усами, в серо-синих с малиновыми вставками шароварах подхорунжий с длинной, параллельной погону лычкой, прямо на которой располагалась одна маленькая звездочка. Подхорунжий перегородил Любаше дорогу, она вынуждена была остановиться, чтобы пропустить казака, и при этом непроизвольно загляделась на него: из-под фуражки выглядывали черные как смоль волосы, широкие, ровной дугой брови, большие серые глаза, слегка вытянутый нос с широкими крыльями ноздрей и ямочки на розовых щеках. За плечами у него была винтовка, на ремне сабля, в руке – нагайка. Он сначала мельком взглянул на нее, не больно тыча шпорами в круп коня и проскакав совсем близко от нее.
– Ай не видишь, казачок? Чуть не наехал на меня! – крикнула она ему вслед.
Он оглянулся, еще раз взглянув на нее, и поскакал по делам службы.
Зато вечером, вернувшись из крепости, он зашел во двор к Желниным и постучал в окно согнутым большим пальцем. Любаша будто почувствовала, что это к ней, и бросилась к окну, в последний момент опередив Феденьку. Тот даже опешил:
– Ты чего, Любаша?
– Прости, Феденька. Это ко мне.
И она не ошиблась. Выглянула в окно, узнала знакомое лицо и под бешеный ритм сердечного биения выскочила в сени, оттуда на крыльцо.
Федя глянул в окно: ему было интересно, что станет делать сестра. Но средняя сестра, Варя, которой Любаша рассказала свое утреннее приключение, одернула брата:
– Ты бы, Федя, сходил задал корма корове.
Выходить-то пришлось на задний двор.
– Чего пришел? – грубовато спросила Любаша.
– Так ить извиниться хочу, за утрешнее-то.
– А что было утром? Я уж и забыла.
– Так ить чуть Каурым тебя не раздавил, – ямочки на щеках казака смешно шевелились в такт словам, и это вызывало у Любаши улыбку. Он же воспринимал это по-иному.
– Так уж и раздавил. Я чай не лепешка какая. Тебя как звать-то?
– Тимофей я, Раскольников. А тебя как?
– Любаша. Женат небось?
– Ни в коем разе! Бобылем пока. Жду!
– Чего ждешь-то?
– Пока кто-нибудь не согласится казачкой моей стать.
– И что? Желающих много?
– Да не-е! Считай, ты первой будешь.
Любаша посмотрела на него удивленно, а потом расхохоталась.
– Чего смеешься? Смешное, что ль, сказал?
– А то! Первый раз меня увидел и сразу замуж зовешь?
– Отчего ж первый? Первый раз я тебя еще утром видел.
Они шли по улицам городка, дошли до берега речки, остановились. Раскольников посмотрел в ту сторону, где строилась будущая станица.
– Во-он, вишь, там, на взгорке, моя хата будет. Добрый пятистенок, с размахом. В такой
