Инна Тронина - Миллениум
— Что случилось? — испугалась Милявская.
Понимая, что нужно подбодрить Рыжову, она нашарила трясущуюся от волнения руку медсестры и сжала её холодные шершавые пальцы.
— Вы говорите, все Горюновы жили в деревне. Откуда вам известно, где они были? Вы ездили к ним туда, под Псков?
— Недавно, на выходные, решила поехать. Деньги-то я должна была Серёге, да всё никак не могла отдать. Первый раз пришла в середине января и долго в дверь звонила. Могли ведь предупредить, что уезжают, — раньше-то всегда так делали. Я топчусь на коврике у двери, ничего не понимаю. Люда-то хворала, последнее время редко из дома выходила. А если и спускалась в магазин, то ненадолго. Думала, дождусь, а их всё нет и нет. Я запаниковала, заподозрила, не случилось ли чего, раз не открывают. Бросилась к соседке ихней, Вале Гнедовской, — мы с ней знакомые. А Валя и говорит — сегодня, рано утром, они с младенцем уехали. Наверное, говорит, на дачу или на Псковщину к родне. С каким, говорю, младенцем? А Валя отвечает, что сама точно не знает. Но видела, что Серёга кулёчек носил, а Люда на лоджии сидела, гуляла с маленьким. Скорее всего, Любашкин младенец, только она-то сама где? Потом я узнала, что и в деревне её не было. А так там все собрались, и ребёночка соседи деревенские видели, и старших Любашиных детишек. Старики-родители в избе жили, а с ними Серёга, Люда, Мишка, дети. Все, кроме Любаши.
— Понятно, — кивнула Милявская, мысленно сопоставляя свои данные с показаниями Рыжовой. — В январе деверь Любы и его жена спешно выехали из Петербурга в деревню на Псковщину с грудным ребёнком, матерью которого предположительно является Любовь Горюнова. Сама она исчезла. Когда вы видели её в последний раз, она была непривычно весёлой и, против обыкновения, не жаловалась на жизнь. Своими планами Люба с вами не делилась? И родственники ничего не рассказывали?
— Да уж не знаю, какие у них там планы были, а только если это — Любашкин ребёнок, почему она сама-то пропала? И Людмила с Сергеем от людей таились, каждого шороха боялись. Я в деревню-то приехала, решила спросить, в чём дело, почему они ведут себя так странно. И долг висел на совести, как гиря.
Рыжова пропускала уже третий автобус, но даже не делала попытки закончить беседу. Наоборот, ей с каждой минутой всё больше нравилась Милявская, и очень хотелось пооткровенничать. У медсестры затеплилась трепетная надежда на то, что эта пожилая интеллигентная дама поможет ей понять, что же произошло в семье родственников.
— Еле добралась, пришлось в кузове грузовика тридцать километров ехать. Являюсь, а у Горюновых вместо дома — пепелище! Что вам сейчас говорю, от соседей узнала…
— Их дом сгорел? — перебила Милявская. — Когда это было?
— Я двенадцатого там была, а сгорело-то всё в среду, девятого. Ни с кем из родных я и поговорить не смогла — кто в больнице, а кого уже на кладбище свезли. Соседи объяснили, как дело-то было…
Алевтина Панкратьевна тоненько завыла, потом внезапно замолчала и всхлипнула.
— Теперь-то понимаю, что прятались они, и потому весточек не слали. Не хотели меня впутывать. А тем утром соседка Горюновых свою корову проведать вышла. Та вскоре отелиться должна была. Из хлева уже высунулась, вдруг видит — две машины подъезжают. Одна легковая, а другая, такая, знаете… Вроде той! — Рыжова указала на проносящийся мимо джип. — Соседка затаилась — всё же интересно поглядеть, что дальше будет. Горюновы и в деревне вдруг стали людей сторониться. Детей на улицу не выпускали и сами очень редко выходили. Ребёнка никому не показывали, гостей на крестины не звали. Соседи даже не знают, как нарекли мальчика-то. Но дня за два до того, как машины прибыли, Сергей вроде бы ребёнка куда-то увёз. Так что в то утро грудничка в избе не было. И не нашли его…
— Интересно.
Милявская пожалела, что не может прямо здесь писать протокол. Придётся всё же пригласить Рыжову в прокуратуру, потому что её показания могут очень пригодиться Тураеву.
— Что ещё говорили соседи в деревне?
— Та коровница видела, как человек пять или шесть мужиков вошли на двор к Горюновым, постучали. Те не открывали, но дверь быстро вышибли. Потом начали в избе кричать, звон разбитого стекла послышался, материться начали. Вроде бы случилась драка. А телефона ни у кого нет, милиции своей тоже. Да деревенские рот разинуть боятся, лишь бы самим уцелеть. По занавескам тени мечутся, вещи падают, вроде бы ищут чего-то в доме и во дворе. Во все сараи заглянули! Соседка со страху дышать перестала, молится только, чтоб её не заметили. Вдруг эти шестеро выбегают, несутся к машинам и срываются с места. А горюновская изба уже горит, дым через крышу, пламя из окон. И кричат внутри дома дети, а выбраться не могут. Как-то умудрились Любашкиных старших вытащить и Михаила, а старики уже мёртвые были. Мишку сильно избили. Девочка онемела, и до сих пор ни слова сказать не может. У парнишки лицо обгорело, а Мишке, отцу его, ногу будут отнимать. Он тоже весь в ожогах. А где Сергей с Людмилой и грудным — не знаю. Я вчера, когда на проспект Пятилеток-то позвонила, Гнедовским, они сказали, что Сергей появлялся ненадолго. Сказал про пожар в деревне под Псковом и про то, что их дачу в области спалили тоже. Так же на двух машинах приехали — на следующий день, десятого февраля. А потом снова пропал. Уехал, не сказавши адреса. Запуган он очень, Галина Семёновна, на себя не похож. Постарел мужик лет на двадцать, заикается, глаза у него прыгают в орбитах. Про Любашку Валя его спрашивала, так Сергей только головой мотает. Взял кое-какие вещички и пропал. Я боюсь, как бы квартиру ихнюю не подожгли — единственное ведь жильё осталось. Не знаю, где они сейчас ютятся, но как без городского-то жилья? Вся в ужасе хожу, на работе только об этом и думаю. Самое главное, Любашка где? Хоть бы весточку получить, прояснить, что с ними приключилось. Вы-то сами ничего не узнали?
Милявская понимала, что трагической вестью окончательно добьёт Рыжову, но, в то же время, осознавала свой долг. Кому-то всё равно придётся сообщить Алевтине Панкратьевне об ужасной кончине Любови Горюновой, и Галина Семёновна решила взять тяжкую миссию на себя.
— Вы готовы услышать горестную весть, Алевтина Панкратьевна? — Милявская взяла Рыжову за руки, и та, ещё ни о чём не узнав, зарыдала. — Люба погибла в ночь на четвёртое февраля в Москве. Кто её убил и за что, пока не ясно. Судя по всему, третьего своего ребёнка она родила в столице, а после скрывалась вместе с ним от кого-то. И, вероятно, этот кто-то нагрянул несколько дней спустя в избу Любиных родителей и на дачу Сергея Горюнова. Я предполагаю, что и том, и там искали ребёнка. Не найдя его, решили отомстить вот таким образом…
— Да зачем им Любашин мальчонка?! — еле вымолвила Рыжова.
Милявская решила проводить её до дома, потому что после ночного дежурства, трудного, неожиданного разговора на остановке услышать такое и не сорваться очень трудно. По крайней мере, Алевтина держалась уже из последних сил.
— В комнате, которую Люба снимала в Москве, были обнаружены дорогие вещи. Вы говорите, да и мы располагаем сведениями, что материальное положение семьи Горюновых было не блестящим. Значит, Любе где-то удалось получить большую сумму денег. Скажите, она способна, например, украсть?..
— Что вы! — Рыжова замотала головой. — Она честная такая, каких мало сейчас. В крепкой православной семье росла. Скорее руку бы себе отрубила!
— На работу она вряд ли могла устроиться, будучи беременной и сразу после родов. К тому же, честным трудом таких денег не заработаешь за короткое время. Они не продавали ни квартиру, ни машину?
— Я не знаю… Вроде, нет. Что могли, давно уже загнали. И не стала бы Любашка в Москве на эти денежки красиво жить! — Сухонькое тело Алевтины Панкратьевны содрогалось от рыданий. — Чем она не угодила-то им, скажите! Для чего пацанёнка искали? Вы ведь знаете что-то, я чувствую. После того, что услышала сегодня, всё смогу выдержать. Раз не померла и говорю с вами, силы ещё не кончились.
— Я не знаю наверняка, а только предполагаю, — осторожно начала Галина Семёновна, прекрасно понимая, что поступает не по закону, нарушает тайну следствия и выкладывает непроверенные факты. Но она надеялась таким образом разбудить память Рыжовой и извлечь из её тайников сведения, на данный момент забытые. — Вы можете воспринять эту версию как оскорбительную, совершенно невероятную, но я обязана её высказать. Итак, Люба забеременела третьим ребёнком, а семья и без того влачила жалкое существование. Аборт по каким-то причинам она не сделала. Деверь с женой материально помочь тоже не в состоянии. Странным образом Люба оказывается в Москве, где до этого ни разу не бывала. — Милявская заметила, что Рыжова кивает, подтверждая правоту следователя. — Люба родила сына тридцатого декабря. Седьмого января она сняла комнату в одной из московских квартир, и ночь провела там. С ней был новорождённый сын. Утром следующего дня она отдала ребёнка Сергею и Людмиле Горюновым, а сама осталась в Москве. Родственники увезли малыша в Питер. Молодая мать на улицу не выходила, платила большие деньги хозяину, чтобы тот обеспечивал её продуктами и прочими необходимыми вещами. Часто звонила в Псков мужу и детям — тогда они ещё не уехали в деревню. Покупала, как я уже говорила, совершенно неподъёмные для их бюджета вещи. Например, норковую шубу или дорогие детские игрушки. Третьего февраля она была обнаружена преследователями в своём убежище. Судя по всему, перед смертью Любу зверски пытали. Труп был изуродован так, что лучше вам об этом не знать. Скорее всего, несчастная и назвала те адреса, где родственники могут спрятать мальчика. Квартиры в Питере и в Пскове проверили, но трогать не стали. А вот деревенские постройки, принадлежавшие именно Горюновым и никому больше, уничтожили. Я думаю, что Любин сын находится в таком месте, о котором она не знала. А искали ребёнка потому, что был уговор на его продажу.
