Кирилл Казанцев - Криминальная империя
Честно говоря, Игнатьев в первые два или три дня практически не просыхал. Как-то у них так получилось, что перебрали с Сергеем в первый день, выпивая за встречу, наутро Игнатьев похмелился, а похмелье плавно перешло в пьянку. Это потом он спохватился и взял себя в руки.
Дверь неожиданно открылась, и на пороге вырос сам старший следователь Пугачев. Он несколько секунд постоял, потом решительно велел:
— Игнатьев, подождите, пожалуйста, в коридоре.
Это было как-то странно. Игнатьев посмотрел на Черемисова, потом вспомнил, что Пугачев тут главный. Он встал и молча вышел в коридор. Сержантов, которые его привезли, не было. В коридоре вообще было пусто. «Может, взять и уйти, — подумал Игнатьев. — Хотя нет, что-то интересное назревает».
Опять открылась дверь. Пугачев вышел и пригласил Игнатьева следовать за ним. Именно пригласил, это Зосима Иванович уловил в интонации пожилого следователя очень хорошо.
В кабинете Пугачев предложил сесть, а сам подошел к окну и стал открывать створки. Теперь движения следователя стали не такими решительными и стремительными. Скорее вялыми.
— Курите, если хотите, — предложил Пугачев, стоя лицом к окну и глядя на улицу.
— Покурить я мог и на улице. Около вокзала. А вообще-то я там собирался пообедать, когда меня схватили и поволокли сюда.
— Что, в самом деле? — хмуро спросил Пугачев.
— Нет, шучу я, — махнул рукой Игнатьев. — Юмор у меня в последнее время стал такой. И шутить все время тянет от веселой жизни.
— Не обижайтесь, Зосима Иванович, — сказал Пугачев простецки. — Вы же сами в прошлом полицейский, прекрасно знаете, что во время расследования подозрения часто падают на невинных людей. И приходится идти на некоторое ущемление их гражданских прав ради поиска настоящего преступника. А как быть? Мы же не машины, мы можем ошибаться, можем заподозрить на эмоциональном уровне, можем не сразу правильно оценить те факты, которые получили. Это неизбежно.
— А на эмоциональном уровне я похож на убийцу своих родственников? А хоть какой-то мало-мальски приемлемый мотив преступления вы придумали? Так чего же все сбрасывать на издержки производства. И я вам тысячу раз говорил: давайте поможем друг другу в расследовании…
В кармане у Игнатьева зазвонил мобильный. Злой на всех, он не стал даже извиняться или просить разрешения ответить на звонок.
— Да, слушаю.
— Зосима Иванович, а вы где? Пардон, не представился. Это Ионов звонит.
— А! Рад слышать, — с сарказмом ответил Игнатьев. — Я, знаете ли, уже далеко. Сорвалось у нас все с вами по причинам, от меня не зависящим. Задержан я и доставлен в районную прокуратуру. Причины мне неизвестны и самому, поэтому и не спрашивайте. Пока вот беседуем, а что потом, одному лешему известно: то ли в камеру, то ли, как в 37-м, сразу к стенке.
— Это шутка, Зосима Иванович?
— Это злая ирония, Леша, очень злая, как и моя судьба. Если не верите, то приезжайте или позвоните старшему следователю Пугачеву. Вот он как раз на меня сейчас косится. Извините, говорить больше не могу. Освободят, тогда поговорим.
— Злости в вас, Зосима Иванович, на троих хватит, — покачал головой Пугачев.
— Почему же на троих, на восьмерых. По количеству трупов в доме. Совесть не мучает, нет?
— Не давите на совесть, Игнатьев, — вдруг резко сказал Пугачев. — Это уже моя боль. Только моя боль сильнее, потому что я уже старый. А знаете, сколько старикам приходится носить на своей совести?
— Оп-па! — Игнатьев удивленно уставился на следователя. — Не ожидал.
— Чего вы не ожидали? — еле сдерживаясь, осведомился Пугачев. — Что у меня есть совесть?
— Не ожидал, что один из крепких и важных винтиков этой системы вдруг начнет крутиться в обратную сторону. Вы думаете, я ничего не знаю и даже не догадываюсь? Вы думаете, все эти дни я слоняюсь по городу, терзаюсь, водку пью и скорблю по погибшим родным? Скорблю! Но без соплей и заламывания рук. За это время многое узнал и понял. Понял, кто именно стоит у власти в вашем тихом городке, кто истинный правитель. Нет, фамилии я не знаю, но знаю, куда сходятся все нити управления этой зарвавшейся, кровавой системы. Я не знаю истинной причины смерти моих близких, но обещал жизнь положить на то, чтобы это дело раскрыть. И я раскрою!
— Причины смерти, я полагаю, — тихо сказал Пугачев, — у всех одинаковые. Почти у всех. Проникающие ранения в грудную полость. Я считаю, что это ножевые ранения.
— Что-о? — осипшим голосом переспросил Игнатьев. — Что вы сейчас сказали?
Он вскочил со стула, судорожно проглотив подступивший к горлу комок. Схватив следователя за плечи, Игнатьев встряхнул несколько раз его тело.
— Повторите, что вы сейчас сказали!
— Да не трясите вы меня, — отпихнул Игнатьева следователь. — И возьмите себя в руки.
И Пугачев стал рассказывать. Сначала о своей жизни, как удачно она у него складывалась, как его любило и ценило начальство, как он почивал на лаврах. Как всю жизнь убивал в себе порядочного человека, как боролся в себе с этими качествами, как закрывал глаза на истинное положение дел. А ведь начинал-то с малого, еще молодым специалистом в последние годы советской власти. Партия приказала, значит, так надо.
А потом страну зашатало, рухнуло государство и воцарилась власть денег, бизнесменов. Даже не так, власть тех, кто умеет делать деньги из всего и на всем. А этим людям не присуще милосердие, любовь к ближнему. И стали твориться сначала вдали от центра, а потом все ближе и ближе к нему страшные дела. Люди с уголовным прошлым стали депутатами, бывшие быки, рэкетировавшие всю торговлю, а то и заводское производство, оказались руководителями управлений и департаментов, плотно сели на бюджетные средства. И расплодилась страшная система, как раковая опухоль охватившая всю страну. Откаты, подлоги, липовые фирмы-однодневки, обналичка… В карманах воров по всей стране, державших рычаги власти, стали оседать суммы, сравнимые с объемом бюджета страны.
Пугачев и оглянуться не успел, как по инерции стал послушным винтиком новой системы. Только теперь он уже не мог и слова сказать против. Его деяний, если говорить юридическим языком, который так квалифицирует как преступное действие, так и преступное бездействие, теперь хватит не просто на увольнение за нарушения, допущенные в работе. Теперь, если задуматься, какие дела он поощрял по указанию свыше или каких не замечал, все может потянуть на срок заключения. И немалый.
— И что же случилось? — наконец спросил Игнатьев, почувствовав, что запал душеизлияния заканчивается. — Спокойной старости захотелось, совесть очистить?
— Не знаю, — пожал плечами Пугачев. — Кризис какой-то, перелом внутри.
— Да уж, — усмехнулся Игнатьев, — не зря говорят, что сколько веревочке ни виться…
— А вообще-то, наверное, накопилось просто за столько лет. Осознание пришло. Так мы с вами говорили о причинах смерти ваших близких. Я ведь тел не видел. Да-да, не удивляйтесь, не видел! Я старший следователь, я осуществляю общее руководство многими делами, у меня есть помощники, которые выполняют текущую работу. В данном случае я поручил следователю Черемисову проведение опознания и вскрытия. Думаю, что он тоже не смотрел. Понимаете почему. А вещи для опознания вам предъявлялись по списку патологоанатома — что и какому телу принадлежало. А потом…
Пугачев вдруг нахмурился, как-то болезненно дернул лицом и стал ходить по кабинету, растирая кисти рук.
— Потом вы с вашими эмоциями и неверием. Нет, я не хочу сказать, что именно вы подвигли меня на это, что вся причина в вас. Но какую-то роль катализатора вы все же сыграли. Как бы это вам объяснить? Если бы на вашем месте оказался другой человек, другого склада, слизняк какой-нибудь, размазня, то сейчас все было бы, наверное, иначе. Может, позже бы все это со мной начало происходить, может, нет. Не знаю. Но чем-то вы меня заразили, бойцовством своим, непримиримостью, что ли. Одним словом, я тоже стал думать о том, что версия, которая у меня есть, она… слабовата. Но постарайтесь меня понять: если правы вы, то получается, что сведения в акте вскрытия, мягко говоря, не являются правдой. И сокрытие правды не может у нас произойти без ведома первого лица ведомства. Понимаете? Я рисковал бы головой, если бы пошел в морг и прямо потребовал…
— Понятно, чего уж там. Смелее с формулировками. Вы испугались, так?
— Да, я испугался идти прямым путем, потому что понимаю: в моем положении это бессмысленно. Но я пошел, отвлек медика и умудрился взглянуть лишь на одно тело. Полагаю, что это было тело тестя вашего брата. Несмотря на то что оно очень обгорело, я увидел следы ранений в грудную область и глубокий разрез на горле. Вы были правы, Зосима Иванович, их действительно убили, а потом подожгли дом. И кто-то воспользовался какими-то рычагами, чтобы результаты экспертизы фальсифицировать. Выводы делайте сами.
