Короли городских окраин - Валерий Георгиевич Шарапов
* * *
– Невысокий, волосы светлые. Про лицо ничего не могу сказать, я его со спины только видела. Товарищ лейтенант, миленький, найдите его. У меня там деньги и паспорт. Мне паспорт нужен срочно, я в понедельник на юг уезжаю! Одет? Да не знаю. Лохмотья какие-то. Вы слышите, что я говорю? Мне паспорт очень нужен для поездки. В санаторий и на поезд без паспорта не пустят.
Волнение дамочке не шло. Она много суетилась, как-то виновато горбилась. А главное – взгляд, еще недавно такой надменный, почти царственный, теперь, перескакивая с милиционера на длинного и обратно, был растерянным и жалким. Появившаяся на лице злоба некрасиво морщила нос. Глаза покраснели и распухли от готовых прорваться слез, но женщина мужественно сдерживала их, помня, что носовой платок остался в украденной сумочке. Важный свидетель, тот самый узкоплечий гражданин, молча, к месту и не к месту, согласно кивал. Несколько зевак с любопытством рассматривали собравшихся вокруг милиционера людей.
К тому моменту, когда появился Яшка, лейтенант уже был изрядно измучен беспорядочными показаниями пострадавшей. Вчерашний фронтовик и пока еще новичок в делах правопорядка, он просто растерялся, несколько раз порывался отвести потерпевшую и свидетеля в участок, но какое-то необъяснимое чутье упорно останавливало его.
Первой заметила Яшку Елизавета. Остановившись на полуслове, она неожиданно икнула. Стоявшие в ее глазах слезы как-то сразу высохли, вернулась уверенная осанка. В первый момент она хотела наброситься на подростка, вырвать из его рук сумочку и торжественно передать хулигана в руки правосудия. Но, заметив, что тот не собирается скрываться, а, наоборот, направляется в их сторону, успокоилась.
Как-то незаметно Анчутка в ее глазах превратился из пособника дружка-вора в благородного рыцаря. Эти голубые грустные глаза, что полчаса назад так поразили впечатлительную Елизавету, не могли принадлежать негодяю. Какая в них была тоска! И нежное, зовущее чувство потянуло ее к подростку. Такое постыдное, но в то же время трепетное и сладкое.
– Надеюсь, содержимое сумочки цело? – тихим голосом спросила она.
Лейтенант и свидетели происшествия проследили за ее взглядом. По тротуару в их направлении шел высокий подросток с копной давно нестриженных соломенных волос. Длинная челка доставала до небольшого, по-детски вздернутого носа. Широкой пятерней он откидывал со лба надоедливые волосы, но те незамедлительно соскальзывали назад. Узкий подбородок придавал лицу трогательную незащищенность. Большие грустные глаза смотрели прямо и доверчиво. На лице и одежде были видны следы недавней драки. В руке он сжимал лакированную дамскую сумочку. Видно было, что и она тоже пострадала: один бок ее был испачкан в пыли и заметно поцарапан.
Анчутка никак не ожидал, что милиция так быстро прибудет на место происшествия. Раньше во время такого фокуса стражи порядка появляться не успевали, и он вручал сумочку в обмен на благодарность потерпевшего без свидетелей. Первым порывом Яшки было желание нырнуть обратно в узкий переулок, из которого он только что вышел. Может быть, Анчутка так и сделал бы, если бы его не заметила Елизавета. Поняв, что отступать некуда, и внутренне сжавшись от страха, Яшка направился прямиком к потерпевшей.
Ему вдруг показалось, что он смотрит на происходящее со стороны. Будто сидит в зрительном зале и видит странное кино. Шум оживленной улицы ушел на второй план, отчетливо запульсировала в разбитой губе кровь. В этом состоянии Анчутка подошел к группе людей и деревянной, будто не своей рукой вернул женщине сумочку. И даже потом, когда он уже сидел в участке, давая путаные показания, ощущение нереальности происходящего не отпускало парня.
Только после того как лейтенант пожал ему руку, похвалив за проявленную храбрость, и когда за спиной захлопнулась тяжелая, с буржуйской круглой ручкой дубовая дверь, а вспотевший от напряжения лоб почувствовал прохладу весеннего ветра, только тогда страх отпустил Анчутку.
И тут же волной нахлынул новый испуг: не сболтнул ли он чего лишнего? Когда следователь просил описать внешность похитителя, Яшка, смекнув, что никто, кроме него, не помнит Андрюшкиного лица, врал неторопливо, с сомнением, словно припоминая пережитое. Боялся сильно менять внешность друга, чтобы не заподозрили во вранье, оставил тот же цвет волос и рост.
Анчутка мысленно похвалил себя за находчивость и облегченно выдохнул, чувствуя, как приятно расслабляются скованные еще минуту назад мышцы, становятся легкими и верными движения.
– Николай! Коленька! – послышалось за спиной.
Анчутка не сразу обернулся на голос. Потом со страхом вспомнил, что в милиции из осторожности назвался другим именем.
Со ступенек крыльца спускалась потерпевшая:
– Коленька, можно я тебя буду так называть? Ты далеко живешь?
– Да, – в очередной раз соврал Яшка.
– На какой улице?
– Володарского.
– Это действительно очень далеко.
Женщина подошла ближе и изобразила на лице заботу.
– Послушай, Коленька, тебе нельзя в таком виде по улицам ходить, – сказала она, протянула изящную пухлую ручку и сорвала с Яшкиной штанины прицепившийся в драке репей. – У тебя ворот распорот. А к губе нужно приложить лед.
Анчутка отшатнулся, когда женщина, выглядевшая старше его матери, коснулась его лица.
– Болит, конечно, – по-своему истолковала Яшкино движение женщина. Парень промолчал. – Пойдем ко мне. Я тебе зашью воротник. Кстати, называй меня тетя Лиза. Или нет, лучше просто Лиза.
Это был неожиданный поворот. Отказаться Анчутка испугался, вдруг взбалмошная дамочка почувствует его многослойное вранье?
«Попью чаю и свалю», – решил он про себя. А вслух глухим от страха голосом произнес:
– Хорошо.
* * *
Елизавета Павловна гордилась своей квартирой. Получить жилплощадь в центре Москвы было мечтой всей ее жизни. Еще в детстве она с замиранием сердца слушала рассказы матери о ее молодости, проведенной в большом имении с комнатами, в которых легко умещались громоздкий рояль, длинный обеденный стол на десять персон, и о молодом гимназисте Владимире, витиеватым бисерным почерком писавшем в мамину тетрадку стихи на французском языке.
Как хотела Лиза окунуться в эту красивую жизнь! С каким упоением она, втайне от матери, зарывалась в платяной шкаф и там, в дальнем углу, на верхней полке, за маминым беретом и Лизиной вязаной шапочкой, нашаривала детской ручкой заветную тетрадь. Обложка была удивительно красивой. Мягкая кожа приятно холодила пальцы. На седьмой странице три четверостишия, написанные латиницей, и вложенная фотография.
Достав пожелтевший снимок, девочка подолгу рассматривала его. На Лизу
