Виктор Пронин - Мент и бомжара (сборник)
Тогда эти вопросы мне и в голову не приходили, тогда во мне возникло единственное желание – поразить ребят настойкой, которую они еще не пробовали.
Поразил.
Можно сказать, наповал.
Во всяком случае, заходят они ко мне теперь гораздо реже, чаще со своей бутылкой, купленной, скорее всего, в соседнем киоске, да, приносят водку, или как там ее еще назвать, производства дружественной Осетии. Да, болеют после посиделок, да, выживают с трудом, не все до конца выживают, как, например, зять Юрия Ивановича – Саша.
Расскажу.
Посетила человека слабость – поленился сходить в дальний магазин и купил на ужин бутылку водки в ближнем киоске, на самом соблазнительном перекрестке установили его некие лица кавказской национальности, как выражаются нынче наши мыслители, чтобы ни одну из этих национальностей, не дай бог, не обидеть невзначай, потому как национальности эти, носители древней культуры. «Панимаишь», невероятно обидчивые и в гневе своем праведном могут попросту расстрелять неосторожного мыслителя прямо на пороге его собственного дома, вернее, на пороге собственной квартиры, – собственные дома у мыслителей появятся еще не скоро.
Ну, ладно, купил Саша, зять Юрия Ивановича, выпил ее и, можно сказать, помер. Почти помер. На его счастье больница была ну просто за забором. Неважная больница, неухоженная, но хороша она была тем, что туда частенько попадали незадачливые любители осетинской водки. Сашу доставили в эту больницу волоком и почти бездыханным. Но поскольку все врачи, сестры, вахтеры и даже уборщицы этой больницы уже хорошо знали, что делать с таким пострадавшим, всё от них зависящее сделали.
Выжил Саша.
Не сразу, не на следующий день, лето прошло, пока он выживал, но оклемался мужик, выкарабкался, как мог, с того света, одной ногой уж там был, дохнуло на него холодом, хорошо так дохнуло, убедительно.
Выжил, но умом пошатнулся.
Да, ребята, да.
Сейчас это совсем другой человек, не всех узнает, да и его уж мало кто узнать может. Где его безудержный переливчатый смех, где розовые щечки, сверкающий азартом жизни взгляд, где? Нет у Саши ничего этого. Теперь у него тихий голос, вздрагивающие руки, мелкие шажки и разогнуться он до конца не может, в землю в основном смотрит. Если чего спросишь у него, стесняется, глаза прячет. Рукой так легонько отмахнется, нашел, дескать, о чем говорить. Ни о чем он уже не говорит, но глазами смотрит, предметы видит, время суток различает.
Однако!
Однако нашел в себе Саша силы и как-то после полуночи, уже после полуночи, ближе к утру, пробрался неслышной тенью к тому самому киоску и в какую-то щель влил из канистры двадцать литров высококачественного бензина, «девяносто восьмого» бензина не пожалел Саша на свою затею. А когда канистра опустела, он в ту же щель запихнул свой же недокуренный окурок…
Вы видели в последних известиях из кавказского, опять же, региона машину, в которой взорвался смертник с десятью килограммами тротила, видели? Так вот, киоск после Сашиного предутреннего поступка представлял собой нечто похожее – обгорелый металл, искореженный дымящийся остов, гарь и копоть. Даже смертник, ребята, даже смертник оказался в наличии – остался кавказец ночевать в своем заведении на случай, ели среди ночи кому-то понадобится бутылка осетинской водки. Но самое печальное было в том, что «девяносто восьмой» бензин так славно поработал, что не осталось ни одной уцелевшей бутылки. Ни осетинской, ни какой другой…
Такие дела.
И все это некоторым моим гостям, я имею в виду Володю Пашукова, кажется меньшим злом, чем попробовать мою потрясающую настойку на багульнике. Но иногда он все-таки решается, хвалит, искренне хвалит, хотя и немногословно, потом надолго замолкает, и дозвониться до него невозможно ни по рабочему, ни по домашнему телефону. Даже мобильник, который нынче, похоже, имеется у каждого первоклассника, не говоря уже о шалых и беспечных десятиклассницах, даже мобильник оказывается намертво заблокированным. Произошли события, в которых я и самому себе не сразу признался, не сразу мог назвать все своими именами.
Но по порядку.
Вернувшись домой с багульником, я поставил сухонькие, корявенькие веточки в литровую банку с водой, втиснул ее среди цветочных горшков на подоконник, чтобы та жизнь, которая, возможно, таилась в веточках, смогла поймать хоть немного скудного подмосковного солнца. В ежедневнике ровно через семь дней поставил фломастером красный крест, чтобы не забыть, когда именно мне надо пустить этот багульник в дело.
Для тех, кто разбирается в самогоноварении, могу сказать, что закваска у меня была поставлена чуть ли не за неделю до странной встречи в электричке, и к тому моменту, когда на подоконнике появилась банка с багульником, бурление, пыхтение и тяжкие вздохи, которые доносились из выварки с закваскою, замолкли, началось тихое побулькивание. Оно уже не грозило выбросами, извержениями беснующейся массы воды, перемешанной с дрожжами, сахаром и прочими добавками, знать о которых всем вовсе необязательно.
Время от времени, вспоминая о багульнике, я подходил к окну, отдергивал штору и всматривался в тот веник, который бабуля у Белорусского вокзала назвала букетом. Действительно, дня через три на веточках возникли чуть заметные выступы, которые лишь при большом желании можно было назвать почками. Прошло еще несколько дней, и, перевернув очередную страницу своего ежедневника, я наткнулся на тот самый красный крест, нанесенный мной с помощью фломастера.
И я опять вспомнил о багульнике.
Подойдя «по обыкновению» к окну и отдернув штору, я чуть не пошатнулся от удивления – тоненькие со спичку веточки какого-то темного, неживого цвета были просто усыпаны яркими, розовыми цветами с тонкими лепестками необыкновенной красоты и привлекательности. Их обрамляли маленькие жесткие листики, блестящие сверху и матово-бархатистые снизу. А вот запах, запах цветов был каким-то необычным, точнее будет назвать его нездешним. Чужой, но странно притягивающий запах. Может, африканский, азиатский, может, и не земной даже – и такая мысль мелькнула у меня в тот момент, когда я впервые вдохнул аромат багульника. Потом уже, потом я много раз вспоминал бабулю, ее узловатые ладони и те букетики, которые она мне дала – был ли это в самом деле багульник? И каждый раз сам себе отвечал – ох, не багульник это, ох, что-то другое подсунула мне старуха у входа в метро «Белорусская-радиальная». И еще мелькнула мыслишка, опасливая такая, запоздалая – а не специально ли ко мне подсели те два попутчика в электричке, не для меня ли они и затеяли тогда свой разговор…
Ну, да ладно, продолжим.
К тому времени, когда зацвел багульник, буду его все-таки называть багульником, так вот, ко времени его цветения закваска в десятилитровой выварке приобрела необыкновенный золотистый цвет, сделалась полупрозрачной, напоминающий светлый, хорошо выделанный янтарь, с солнечным зайчиком внутри.
Значит, готова, значит, можно приступать к следующему этапу, проще говоря, гнать. О, ребята, о!
Трепетное сердце самогонщика бьется в такие моменты радостно и учащенно, он весь в нетерпении, в тревожном ожидании, точь-в-точь как перед первым свиданием – что получится, как сложится, не загубить бы зарождающееся чудо грубым жестом, нехорошим словом, дурными мыслями…
Не всем доступно это чувство, ох, не всем!
Найдутся охайники и злопыхатели, готовые посмеяться над самыми счастливыми моментами жизни самогонщика! Так, наверно, художник наутро отдергивает полотно от своей картины – что удалось, не удалось? Так фотограф всматривается в проявленную, сырую еще пленку, с которой стекает вода! Так врач смотрит на только что рожденного ребенка – хорош ли вес, рост, жив ли он сам, здорова ли мать…
Взяв лопату с комьями осенней еще земли, я направился в дальний угол сада, где, как мне помнится, в тенистой сырости все лето раскачивались круто изогнутые листья папоротника. Да, мне нужен был папоротник из-под снега – об этом говорил попутчик с клочковатой бородой, об этом не забыла напомнить старуха на Белорусском вокзале.
Зима выдалась снежная, снег валил чуть ли не каждый день. Да что там Подмосковье! Вы помните – Африка засыпана снегом, Европа затоплена наводнениями, в благословенной Херсонской области вдруг поперли подземные воды, наружу поперли, затапливая дороги и разрушая беззащитные глинобитные дома! Но добрался я до земли, прорыл шурф метра полтора глубиной и увидел, увидел потемневшую за зиму, обескровленную листву.
Солнце уже садилось, шурф мой был наполнен закатным светом, но его хватило, чтобы отличить мертвую крапиву от мертвого папоротника. Выбрав несколько стеблей покрупнее, поцелее, я выбросил их наружу, на розовый, светящийся в сумерках свет, и выбрался сам. Солнце уже спряталось за дом соседей Дубовых и легло на крышу дома Рачишкиных.
