Владимир Чванов - Тихая сатана
– Выходит, опять вру? – с тяжелой улыбкой спросил Шунин.
– Расскажите подробнее.
– Подробнее пусть Лисовские скажут…
Оставшись один, Арсентьев заходил по кабинету. С площадки против отделения доносился гул прогреваемого мотора патрульной машины. На подсохшем асфальте, под светом фонарей громко кричали девчонки. Они играли в классы. «Выходит, еще одна кража. И тоже не раскрыта, – огорчился Арсентьев. – А может, зря я расстраиваюсь? Может, Шунин и об этом наплел?» Но в глубине души чувствовал, что утешает себя напрасно. По делу, в котором не было своевременного осмотра, работа предстоит трудная. Мелькнула мысль выехать по адресу. Он взглянул на часы. Было начало десятого…
Гусаров вошел в кабинет без стука, довольно улыбаясь.
– Ну как свидетель?
– Увлекательно поговорили. Поздравляю с такой находкой и, самое главное, со своевременной.
– Приятно слышать, – не уловив иронии, удовлетворенным тоном отозвался Гусаров.
– Повезло тебе…
– Везет тем, кто не старается, а я работаю на совесть.
– Не переоцениваешь?
– Может, самую малость, – рассмеялся Гусаров. Арсентьев посмотрел ему прямо в глаза:
– Скажи, что ты знаешь о Шунине?
– Судим. Полгода как прибыл. Работает. В предосудительном не замечался.
– А если сделать общий вывод?
– Ничего мужик. Проверен не раз. Встает потихоньку на ноги. Последнее время даже выпивши не вижу. Трезвый ходит.
– И верить ему можно?
– Несомненно. А что? Арсентьев ответил моментально:
– Ты плохо знаешь этого человека. Шунин обманул нас двоих. Обманул из-за утреннего протокола.
– Я действовал по закону, – смущенно сказал Гусаров.
– Не поднимай волны, законник. Ты о письме ему на работу говорил?
– О письме я для острастки сказал.
– Выходит, припугнул. Правом своим давил. Пойми, держать человека в страхе – жестоко! Если этого не поймешь, потом крупных ошибок замечать не станешь. Привыкнешь, как дальше работать будешь? Никто не сделает тебе так плохо, как сам себе, – назидательно сказал Арсентьев.
– Учту ваше замечание, товарищ капитан.
– Учти… Кстати, он с тобой о краже у Лисовских говорил?
Вопрос окончательно испортил Гусарову настроение. Пятерней он взъерошил волосы.
– Я о краже не знал.
– Он говорил? Говорил! Обязан был проверить. Хоть и тяжелая штука признавать свои ошибки, но Гусаров сказал не колеблясь:
– Не сделал… Наверное, по неопытности. – И провел пальцами под воротом рубашки, словно форменный серый галстук туго сдавливал шею. Он был по-настоящему огорчен. – Но я просил бы вас…
– По этому факту давайте без ваших «но», – остановил его Арсентьев. – Исправляйте свою ошибку. Нужно принять самые неотложные меры. К утру доложите, была ли кража у Лисовских. Дело не терпит отлагательств. Таранец поможет провести эту работу. Если будет установлено, что вы пытались скрыть преступление, я поставлю вопрос перед руководством, – сказал нарочито спокойно. Решил: за допущенную ошибку надо сразу же поправить парня. Но как? Нельзя же его распекать, как старого опытного служаку. Ведь молод еще. Добавил: – И знайте, в нашей работе скидок на неопытность нет… Мы должны служить людям честно. Это наша главная обязанность. Без этого мы им не нужны.
Гусаров не стоял с запахнутой наглухо душой, не делал вид несчастного страдальца, не смотрел тупо в пол и не чеканил автоматически, безэмоционально: есть, понял, исправлюсь… А сглотнув подступивший комок, не опуская глаз, сказал запальчиво, с юношеской духовной нерастраченностью, предельно собранно:
– Чтобы служить людям, я и пошел в милицию, – и вспыхнул.
Арсентьев этого ждал. Он видел в Гусарове человека честного, прямого. Понял, что участковый искренне переживает свою ошибку. Значит, в будущем таких промахов не допустит. Учеба и служба в армии даром не прошли.
…Уже на улице Арсентьев вспомнил, что забыл позвонить в управление. «Нехорошо! Меня считают пунктуальным человеком, а я запамятовал. Непорядок это. Что же делать? Соглашаться или не соглашаться переходить на новую должность?» – думал он, медленно идя по опустевшей улице, и никак не мог сосредоточиться. Все время отвлекался, вспоминая Шунина, свою учительницу, Усача, Матвеева…
Домой Арсентьев явился поздно. Дверь открыл своим ключом. В передней стояла сияющая жена.
– Ну вот! Наконец-то! – с облегчением сказала она. – Я звонила тебе. Никто не ответил. Решила – на происшествии. Опять что-нибудь стряслось?
– Все в порядке.
– Представляю, какой это порядок. На тебе же лица нет, – и тихо-тихо вздохнула.
– Просто день был тяжелый, – попытался успокоить Арсентьев.
– Это сегодня. А вчера… позавчера?.. Ты уже неделю ходишь сам не свой, – она готова была заплакать.
Жена была права. Тягостное его состояние не так уж трудно было заметить.
– Не скрывай. За эти годы жизни я узнала тебя лучше, чем ты сам себя… Меня не проведешь.
В прихожей и на кухне горел свет. Арсентьев снял пальто. С облегчением сунул ноги в мягкие домашние туфли. Обнял за плечи жену, прошел в комнату и сел с ней рядом на диван.
По радио пела Анна Герман.
– Понимаешь, у меня очень сложное дело. За него здорово спрашивают. Но, думаю, вскоре я с ним разберусь…
– А потом другое дело будет. И такой же спрос. Уходи ты с этой работы, – тихо сказала она. – Пожалей себя-то…
– Работа, конечно, тяжелая. Но нравится. Тут ничего не поделаешь…
– Неугомонный ты, – огорченно сказала жена. – Ладно, ступай под душ. Сразу придешь в себя. Да, – спохватилась она, – чуть не забыла. Звонил дежурный…
– Что-нибудь срочное?
– По-моему, нет. Голос спокойный, о дочке рассказывал…
Арсентьев, не включая настольную лампу, набрал номер.
– Что случилось, дежурный?
– Филаретов из МУРа спрашивал. Просил сказать, что завтра к двум подъедет. Интересуется материалами по краже.
Арсентьев нахмурился. Филаретова он знал давно. Этот опытный оперативный работник прописными истинами, очередной накачкой заниматься не станет. Будет вести предметный разговор. Скрупулезно изучит материалы дела. О них Арсентьеву беспокоиться нечего. Перечень похищенного, осмотр места происшествия, выписки из экспертиз, фототаблицы, ориентировки, планы, весь розыскной материал оформлены профессионально. И оперативные зацепки появились хорошие. Но именно в это мгновение Арсентьев неожиданно почувствовал смутное беспокойство. «А что, если Филаретов будет настаивать на увеличении количества версий? Их в плане немного. Самые основные, – подумал он. – Разработка новых на этом этапе пользы не принесет. Надо убедить его в необходимости первоочередной проверки намеченных направлений. Разговор о новых версиях не исключен. А в общем, чего гадать?»
Арсентьев задумчиво смотрел на затихающую вечернюю улицу, освещенную желтым светом фонарей, на сверкающие яркими огнями неоновые рекламы, на темные скворечники, прибитые к деревьям, на мигающие голубые всполохи телевизоров в далеких окнах.
Он сел в кресло, и череда невеселых мыслей вновь охватила его. Не исключено, что приезд Филаретова связан с проверкой жалобы Школьникова. Он же грозился написать. Знает, что наш брат на улыбку отвечает улыбкой, но на хамство и нечестность ответить тем же не позволит. «Может, это несправедливо? – спросил себя. – Нет! Справедливо! – Арсентьев крепко зажмурил глаза и потер виски. – Тебе понятно. Что ж, радуйся, Школьников. Радуйся, начальник отдела министерства с большими связями. Теперь же хотелось кольнуть меня в отместку за то, что я понял твою никудышную совесть. А-а, ладно. Переживем», – он махнул рукой.
Из кухни вкусно запахло жареной рыбой. Очнувшись от раздумий, Арсентьев встал, распрямился и заглянул в комнату, где спал сын. Он, как в детстве, лежал на животе и словно что-то высматривал, искал потерянное на полу. Подошла жена и, положив ладонь на плечо, сказала:
– Николай, иди ужинать. Все готово.
На кухне приглушенно работал переносной телевизор. Арсентьев сел на свое привычное место – между столом и дверью. Листая газету, он сказал:
– Разбуди меня в семь. На работу нужно пораньше.
– Слушай, почему мне твои дела спать не дают?
– Ладно-ладно, – ответил скороговоркой. – Раз вышла за меня замуж, то терпи. У меня работа особая.
Жена сдержанно проговорила:
– Николай, мы вместе уже пятнадцать лет. У меня ведь тоже жизнь. Я устала. Так больше не могу, – сказала с запинкой. – Каждый день провожаю тебя и не знаю, вернешься ли ты домой. Подумай хоть о семье.
Арсентьев отложил в сторону газету. Первым его желанием было отшутиться. Он даже повернулся к жене с улыбкой, но сказал серьезно:
– Сотрудники тоже рискуют, а я их начальник. За всю работу отвечаю я. А насчет подумать – уже подумал, – он старался говорить спокойно, но это удавалось плохо, – наверное, я скоро перейду работать в МУР.
