Анатолий Безуглов - Рассказы и повести
– Выходит, Мария Филипповна настояла, чтобы спорную комнату выделили Вере?
– Наверное,– сказала Ирина Александровна.
– Почему – наверное? – удивился я.– Что там в протоколе суда?
– Я же вам говорила: этот момент не ясен… Какой-то странный человек этот секретарь судебного заседания, который вел протокол. Отразил в нем столько подробностей из жизни семьи Румянцевых, а такую важную деталь не зафиксировал точно. Но, насколько я могла понять, Мария Филипповна тоже особенно ни на чем не настаивала.
– Странная штука получается,– недоумевал я.– Вере было все равно, мать, как вы говорите, не поддерживала ни чью сторону… Адвокат Решетенко, представляющий интересы Топорковой, просил, чтобы южную комнату с верандой присудили его доверительнице… А суд почему-то вынес решение лучшую комнату отдать Вере…
– Вероятно, у суда были для этого основания,– сказала Смирнова.– Недаром областной суд отклонил кассационную жалобу Топорковой.
– Кто вел дело в народном суде? – поинтересовался я.
– Ганичева. Спросить бы ее, но увы,– развела руками Ирина Александровна.– Она в прошлом году переехала в Архангельск.– Смирнова вздохнула:– Я опять хочу насчет оформления протоколов судебных заседаний… Честное слово, Захар Петрович, несовершенно у нас это делается. Почему конспективный, по существу, протокол, а не стенограмма? Ведь чтобы до тонкостей понять, что происходит на суде, иной раз важно одно слово, одна реплика… Разве это в сегодняшних протоколах отражено?
То, о чем говорила Ирина Александровна, волновало не только ее. И я решил в ближайшее время написать об этой проблеме статью. Но статья статьей, а сейчас предстояло разобраться в конкретной ситуации.
– Допустим, Мария Филипповна настаивала на том, что южная комната нужна Вере,– продолжал я.– Но ее мнение могло измениться… Вообще-то по закону при проверке жалобы мы можем ограничиться лишь ознакомлением с делом. Но что мешает нам сейчас поближе узнать самих людей? По-моему, неплохо бы вам встретиться с Румянцевой. Что она думает теперь? Да и на дом стоило бы взглянуть. Из-за чего вся эта катавасия. Может, спор из-за выеденного яйца?
– Верно, Захар Петрович,– сказала Смирнова.– Бумаги бумагами, но я больше люблю иметь дело с живыми людьми… Действительно, съезжу-ка я на Приморскую…
– И не откладывайте в долгий ящик,– посоветовал я, взглянув на календарь: была пятница.– В начале следующей недели доложите, пожалуйста, о результатах вашей встречи с Румянцевой…
На этом и остановились.
В начале следующей недели я почти не бывал в прокуратуре. В понедельник выступал в суде, во вторник было совещание в обкоме. Так что встретились мы с Ириной Александровной только в среду.
Зашла она ко мне в кабинет какая-то расстроенная, задумчивая.
– Такие дела…– начала она со вздохом.– Просто не верится, что подобное может быть…
– Вы о чем? – спросил я.
– Да все о Топорковой… Побывала я на Приморской. Как увидела дом, душу защемило. Дверь заколочена, весь участок порос травой, теплица завалилась…
– Никто не живет? – удивился я.– Как это так?
– Да вы послушайте, Захар Петрович.– Смирнова провела по лицу ладонью, словно хотела стереть грустное видение.
Зная манеру Ирины Александровны рассказывать обо всем обстоятельно, я решил не торопить ее. Она продолжила:
– Я – к соседке. Пожилая женщина. С внуком возится. Видать, поговорить не с кем. Обрадовалась, что можно душу отвести… О Марии Филипповне сказала: справедливейший человек! Такая добрая, отзывчивая. Вспомнила, как вскоре после войны Румянцева нашла кошелек с деньгами и продовольственными карточками. Тут же отнесла в милицию… Если у кого горе, нужда – не оставит в беде, свое последнее отдаст… И для дочерей ничего не жалела. Вере все посылки слала. А когда Нина поехала учиться, одела и обула ее, словно профессорскую дочку. Хотя сама носила одно пальто двадцать лет… Но все-таки Мария Филипповна больше жалела не родную, Веру…
– Выходит, была пристрастна,– заметил я.
– Я же говорю – жалела. Вере пришлось хлебнуть горюшка. А Нина – своя, выросла в достатке и холе… Между прочим, соседка говорит, что Мария Филипповна с домом поступила по-доброму, в ущерб себе. Ведь как по закону? В качестве основной наследницы она имела полное право оставить за собой половину строения, то есть две комнаты, да из оставшейся половины ей причиталась еще одна треть…
– Смотри-ка, знают законы,– улыбнулся я.
– А как же. Соседка говорит, что на самом деле Мария Филипповна после смерти мужа занимала всего одну комнату. Самую маленькую. А во второй все оставила так, как было при Савелии Платоновиче. Там у него было что-то вроде кабинета-мастерской. Инструмент, картины висели, которые нарисовал сам Румянцев… Ну, как бы музей мужа… Так вот, насчет спорной комнаты. С верандой. Мария Филипповна считала, что она должна принадлежать Вере.
– Почему?
– Сын у Веры болен. И серьезно,– ответила Смирнова.– Какая-то болезнь крови. Насчет Нины и ее детей мать не беспокоилась: устроены отлично, живут за границей, квартира в Москве большая да еще, кажется, дача под Москвой. По мнению Румянцевой, кому действительно надо помогать и сочувствовать, так это старшей дочери… Если бы мать знала!…– воскликнула Ирина Александровна, но не успела договорить.
В кабинет вошла Зоя Васильевна.
– Захар Петрович,– сказала секретарь,– к вам опять та женщина… Ну, из-за границы которая…
Я глянул в окно. У подъезда прокуратуры стоял «фольксваген-пассат». Муж Топорковой, в светлосером костюме, деловито осматривал задние скаты автомобиля.
– Передайте ей,– сказал я Зое Васильевне,– пусть немного подождет.
– Она настаивает, чтобы вы приняли срочно. Говорит, через три часа у нее самолет на Москву.
Я посмотрел на Смирнову.
– Пусть войдет,– сказала Ирина Александровна.– Хочу посмотреть на нее.– Смирнова недобро усмехнулась и добавила: – И задать пару вопросов…
Я дал знак секретарю пригласить посетительницу, удивляясь Смирновой: обычно она умела скрывать свои чувства. Сколько пришлось ей повидать на своем веку разных людей, решать их судьбы. А тут…
Топоркова вошла в кабинет своей легкой пружинистой походкой. На ней изящно сидело элегантное крепдешиновое платье. На ногах – золотистые босоножки на высоком каблуке. Волосы теперь были забраны наверх, обнажив маленькие аккуратные уши, в которых поблескивали искорками бриллиантовые серьги.
Я предложил ей сесть. Спросил, как отдыхалось.
– Море, погода, теплоход – все прекрасно,– сказала Топоркова.– Но сервис… Этого мы, увы, еще не умеем. И неплохо бы поучиться у них, на Западе… Извините, Захар Петрович, я бы хотела поскорее узнать результат. Понимаете, через три часа мы с Игорьком и Сонечкой должны уже сидеть в аэробусе. Топорков поедет в Москву своим ходом… Надеюсь, вы уже разобрались с моей жалобой?
– Этим занимается товарищ Смирнова,– кивнул я на Ирину Александровну,– помощник прокурора по гражданским делам.
– Но я же просила вас лично,– несколько обиженно произнесла посетительница.
– Не волнуйтесь, Нинель Савельевна,– сказал я.– В любом случае решение принимаю я… Ирина Александровна,– обратился я к Смирновой,– кажется, вы хотели что-то уточнить у товарища Топорковой?
– Да. Нина Савельевна,– спросила помпрокурора,– вы не виделись со своей сестрой, когда вернулись из круиза?
– В этом нет необходимости,– сухо ответила Топоркова.– Уверена, что решение суда ее удовлетворяет. Еще бы, отхватила лучшую комнату! Она ни за что не уступит ее, я знаю! Действительно,– все больше распаляясь, продолжала посетительница,– откуда ей понять сестру, если совести совершенно нет? Небось и мать полностью обратила в свою веру. Она спекулировала на том, что не родная… Так что ж, если я родная, должна все терпеть? Наверное, отдыхает сейчас в доме отца, в комнате, которая по праву должна принадлежать мне…
– Вера Савельевна в санатории,– спокойно перебила ее Ирина Александровна, но я почувствовал, что она еле сдерживает себя.– Но я виделась с ней.
– Интересно,– ехидно заметила Топоркова,– что она наговорила вам про меня?
– Представьте себе, ничего. Ей теперь не до этого. У нее болен сын.
– Павлик? – недоверчиво посмотрела на моего помощника Топоркова.
– Павлик,– кивнула Смирнова.– Очень болен.
– Ну а наша мать? – ушла от обсуждения здоровья племянника Нинель Савельевна.– С ней-то вы хоть беседовали?
– Нет, не беседовала. Да и не смогла бы,– резко ответила Ирина Александровна.
Она хотела продолжать, но Топоркова перебила ее:
– И это называется проверка?! Что же вы тогда проверяли?
– Прежде всего ознакомилась с делом…
– С делом,– презрительно фыркнула посетительница.– Обыкновенный бюрократизм! Не зря в газетах пишут! Для вас главное – бумажка!
