Владимир Гриньков - Король и спящий убийца
– Но ведь там же все шито белыми нитками!
– Все очень скверно сложилось, – вздохнул Мартынов. – Не всегда ведь степень вины определяет наказание. Есть еще общественное мнение. Атмосфера, так сказать. Орехов, как видишь, все выстраивает очень грамотно. Поначалу ты оказался свидетелем убийства Алекперова, а бедолагу вычислили, хотя никто, кроме него и тебя, не знал места встречи.
– Это странно, конечно, – согласился я. – Но моей вины еще не доказывает.
– Не доказывает, но на обывателя действует безотказно.
Мартынов развел руками.
– Мы сейчас пытаемся выяснить, откуда «отморозки» узнали о вашей встрече. Есть подозрение, что они попросту подслушивали алекперовские телефонные разговоры. Если это удастся доказать – ты сможешь вздохнуть свободнее. Но Орехов уже ведет свою игру дальше. Патрон тебе подбросил, теперь вот еще твой побег – это тоже не шутки. И получается, что события с твоим участием громоздятся и громоздятся, и вокруг тебя создается этакая атмосфера скандальности. А это плохо. Люди против своей воли уже начинают думать: а может, и вправду там что-то есть?
– Что же делать?
– Пытаться переломить ход событий. Делать все для того, чтобы не казаться людям злодеем. Заявление решил сделать? – Мартынов махнул рукой в сторону видеокамер. – Молодец! Доказывай свою правоту! И еще – старайся мелькать как можно чаще. Если человек исчез, и надолго, о нем можно рассказывать что угодно. Поэтому делай заявления для прессы, готовь новые выпуски своей программы – словом, показывай, что ты существуешь! А я уж со своей стороны попробую тебе помочь.
– Сможете?
– Попробую, – повторил Мартынов. – Я буду выдавать журналистам информацию о ходе расследования дела «отморозков» и показывать, что ты там вообще ни при чем. А ты со своей стороны старайся. Общими усилиями как-нибудь справимся.
Меня уже ждали. Я встал перед видеокамерой и произнес пятиминутную речь. Я сказал, что ни в чем не виновен и докажу это. Еще сказал, что буду продолжать работу и телезрители увидят новые выпуски нашей программы. И что некоторым людям, которые пытаются меня оклеветать, скоро придется нелегко – я найду доказательства того, что они действуют по указке неких темных сил.
Когда съемка закончилась, Мартынов одобрительно сказал:
– Вот насчет доказательств – это хорошо. Ты его припугнешь.
– А их вообще можно добыть, эти доказательства?
– Нет. – Мартынов покачал головой. – Орехова на тебя выводили очень искусно, я думаю. Никаких конкретных указаний. И уж тем более письменных приказов. Да и люди, которые всю эту кашу заварили, нигде не светились, ты уж мне поверь. Наверняка Орехов даже не знает истинных кукловодов. И если он не знает, мы не знаем и никто вообще не знает, то где же тех людей искать?
– А если бы нашли? – настойчиво спросил я.
– Тогда Орехову каюк, – пояснил Мартынов. – А тебе соответственно – полное прощение. Но это, – он печально посмотрел на меня, – абсолютно исключено.
У меня даже сжались кулаки.
– Если это нужно для того, чтобы вернуть себе честное имя, я готов побороться.
– Их не найти, – сказал Мартынов. – Вся загвоздка в том, что тебе до них не добраться.
– Посмотрим, – пообещал я.
Вскоре Мартынов уехал. На прощание он посоветовал мне проявлять крайнюю осторожность во всем.
– Это обязательно, – пообещал я ему. – Спрячемся и будем сидеть тихо, как мыши.
А своим соратникам я сказал совсем другое:
– С завтрашнего дня – за работу!
– С удовольствием, – кивнул Демин. – Но мы справимся без тебя, командир.
– Это еще почему?
– Илья прав, – поддержала Демина Светлана. – Тебе нужно быть в тени. Ведь схватят в два счета!
– Не схватят.
– Мы сами, – проявил упрямство Демин. – Что там у нас по плану? Сюжет о сносе старого дома?
– Снос старого дома отменяется! – объявил я. – Есть потрясающий сюжет, посвященный ностальгическим воспоминаниям. Илья, ты когда-нибудь грустил о прошлом?
– Еще как!
– Вот! – торжествующе сказал я. – Нет на свете ни одного человека, который не хотел бы попасть в прошлое хотя бы на час. И мы это сделаем! Осчастливим кого-нибудь.
– Меня! – с готовностью вызвался Демин.
– Э-э нет, – засмеялся я. – Чести переместиться во времени будет удостоен кто-то другой. Тот, кто об этом мечтает до потери рассудка.
Я повернулся к Светлане:
– Есть такие на примете?
– Найдем, – засмеялась она.
Что мне всегда в ней нравилось – ее понятливость. Не надо ничего объяснять долго. Сказала, что найдет кандидата в герои – можно не сомневаться, что о ее выборе жалеть не придется.
34
Через три дня Светлана приехала на квартиру, которая служила мне убежищем, и положила передо мной вскрытый конверт.
– Вот! – сказала она с видом человека, обнаружившего золотоносную жилу. – Герой нашего следующего сюжета!
Я вытряхнул из конверта сложенный вдвое листок – письмо. Больше в конверте ничего не было. Я выразительно посмотрел на Светлану.
– По-моему, хороший вариант, – сообщила она.
– Фотография! – напомнил я. – Я хочу видеть снимок!
– А снимка не было.
– Вообще?
– Вообще. Не прислали.
Я отодвинул письмо, показывая, что разочарован.
– Как ты можешь говорить, что это хороший вариант? Даже не видя этого человека!
– Женя! Ему около шестидесяти. Он всю жизнь проработал на заводе. Нынешнюю жизнь, судя по присланному сестрой письму, чихвостит на чем свет стоит.
– Это не показатель! – буркнул я.
– А фамилия у него, – Светлана посмотрела на меня совсем уж торжествующе, – Ферапонькин!
Вот это уже было хорошо.
– Ферапонькин? – с проснувшейся надеждой переспросил я.
– Ферапонькин! – подтвердила Светлана. – Михаил Петрович!
Я никогда не верил астрологам. И в приметы не верил. Не мог согласиться с тем, что кто-то или что-то может определять человеческую жизнь. Вот судьба – возможно. Какая-то цепочка случайностей, которые и составляют Жизнь. Но вот во что я верил свято, так это в зависимость, существующую между именем человека и судьбой, которая ему уготована. Имя и фамилия – лишь набор звуков, но то или иное сочетание этих звуков способно или вознести человека к жизненным вершинам, или же сбросить его в самую трясину, где копошатся недостойные сыны рода человеческого. Глупо было бы предполагать, что только имя и фамилия определяют всю жизнь человека, а его личное трудолюбие и упорство, окружающие обстоятельства и просто жизненный фарт не играют никакой роли. Все играет роль, но твое имя – это уже почти судьба. Есть имена твердые, есть имена мягкие. Владельцев одних уважают, а имена других вызывают лишь добродушную улыбку. У первых чуть больше шансов преуспеть, у вторых чуть меньше. Естественный отбор, так сказать. Представьте, что на завод приходят работать два друга. Одного зовут Александр Большаков, другого Ипполит Козявкин. Проходит тридцать лет. Один из них так и остался на заводе, второму теперь доверили руководить министерством. Как вы думаете, кто из них стал министром? Если вы скажете, что Козявкин, я буду над вами смеяться.
Ферапонькин – это было очень хорошо. Не зная этого человека, даже не имея его фотографии, я уже видел его самого и его судьбу. Он работал неплохо и почти не пил. В свое время участвовал в субботниках и году в семьдесят восьмом даже был награжден грамотой облсовпрофа. Дважды выезжал на курорт по путевке: один раз, наверное, в Кисловодск, другой – предположим, в Пицунду, и об этих поездках любил рассказывать в компаниях, хотя все слышали эти истории десятки раз. Он был человеком безобидным, но горой стоял за правду, за что его уже несколько раз били, заведя за угол местной пивной. Жена относилась к нему несколько свысока и совершенно его не боялась, даже позволяла себе покрикивать на него, а он и не огрызался, предпочитая переждать бурю в безмолвии. Возможно, что-то было не совсем так, как я рассказал, или совсем не так, но в целом жизнь нашего героя я представлял себе четко. Не мог прожить иначе свои неполных шестьдесят лет человек, которого все знали как Мишу Ферапонькина.
– Ты займись им, – попросил я Светлану. – Встреться осторожненько с его сестрицей, которая написала письмо, побеседуй. Думаю, что у нас с ним получится.
Светлана встретилась с сестрой Михаила Петровича и с этой встречи вернулась в совершеннейшем восторге.
– Этот Ферапонькин читает газеты с карандашом в руках и по поводу статей, которые он либо очень одобряет, либо совершенно не одобряет, отправляет в редакции письма. Каждый день – два или три письма. Но это еще не все. Он пишет и президенту. То жалуется на плохую работу соседней булочной, то предлагает какие-нибудь революционные преобразования – то ему календарь наш не нравится, то он озаботится проблемой уничтожения тополиного пуха…
– В прошлое хочет? – с надеждой спросил я.
– Очень! Нынешней жизнью страшно недоволен. Раньше, говорит, было лучше, и если бы, мол, знать…
