Боб Джадд - Трасса смерти
Она пошла к кровати, ее розовые обворожительные груди колыхались при этом. Самые знаменитые в мире груди, которые видели сотни миллионов в журналах, по ТВ и рекламе по всему свету.
— Почему мне так спокойно с тобой? — спросила она, съежившись под покрывалом.
— Мы накрутили слишком много постельных сцен, даже для Парижа. Ты просто устала. — Мы лежали лицом друг к другу. Без макияжа ее глаза казались меньше и рот не так выделялся и казался вполне обычным. Возвращение в реальность. Рука ее нашла мою под покрывалом и сжала. Думая, что надо что-то сказать, я произнес:
— А когда в первый раз ты отдалась мужчине?
Она на мгновение прикрыла глаза, вспоминая.
— О папаша, папаша, — сказала она. Потом открыла глаза и добавила без улыбки: — Шучу. Это интервью для журнала или как?
— И так и этак.
— Дело в том, что я уже отвечала на этот вопрос некоторым журналам.
— И что же ты им рассказала?
— Кому что. А когда ты, Форрест, в первый раз встретился с женщиной? По-настоящему.
Я перевернулся на спину, вспоминая тот полдень в Норфолке. Рука Джейнис гладила мой живот в ожидании ответа.
— Тогда мне было пятнадцать или шестнадцать. И я был в Норфолке на летних каникулах. Родители мои жили раздельно, ну, они поделили и меня так, что учился я в промерзшей школе в Бристоле, а лето поочередно проводил то с отцом, то с матерью. И тем летом, когда я было собрался ехать в Аризону, чтобы провести его на ранчо моей матери, она вдруг подцепила какого-то типа…
— Что за тип? Можно поподробней?
— Не знаю, она говорила, что это директор из Голливуда. А я считаю, что он выпускал рекламные ролики для пива. Ну и она переехала к нему на Беверли-Хиллз, и было решено, что лучше всего для пятнадцатилетнего Форреста, который к тому же не отличался примерным доведением в школе, подойдет летняя доза строгого папенькиного пуританского воспитания в Норфолке.
— Он на самом деле был строгим?
— Он верил в пользу труда. Похоже, он знал, о чем говорил. Поэтому я всегда испытывал перед ним чувство вины. Всегда я в чем-то ошибался. Поэтому первое, что он сделал, — заставил меня чистить коровник, на что у меня ушло около недели. Чтоб понять, что такое этот коровник, представь себе средневековую мазанку с соломенной крышей и вековыми залежами навоза. Когда он вручил мне лопату и я вошел в коровник, мне почудилось, что этот коровник длиной с километр. А когда я покончил с навозом, отец послал меня чинить соломенную крышу. И вот однажды, а день был жаркий, я подумал: а к черту все это, хватит с меня крестьянской работы. Слез с крыши и пошел через его поля.
— У нас полей не было, был всего лишь задний двор с пятачком зелени, песочница да качели. Он был богатым?
— Богатым он не был, но земли у него было много. Он был священником и вел себя так, будто мы жили на пожертвования прихожан. У него было две тысячи акров земли, принадлежавшей его семье еще с двенадцатого века. Когда-то Генрих II подарил ее одному из предков моего отца — архиепископу Эверарду Норфолкскому. Ну так вот, в тот день я решил, что пора бы и взять выходной. И пошел по полю, сбросив рубашку, а когда дошел до одного из каналов, которых в Норфолке полным-полно, то лег на берегу и заснул.
Проснулся оттого, что на лицо мне лил дождь. Выяснилось, что это не дождь, а три девушки… Вообще-то не девушки, а молодые женщины в шортах. Они стояли надо мной и капали на меня воду. Набирали ее в ладошки и капали. А я смотрел снизу на их обнаженные ноги.
Сара, Мишель и Фэй арендовали на день лодку. Вот они и катались, загорали, пили вино и потому были немного пьяны. Как сейчас помню, Сара была полной и не носила лифчика. Мне это представлялось фантастическим. Фэй — симпатичная девица с длинными ногами. А у Мишель были голубые глаза, и она каждый раз улыбалась краем губ, когда смотрела в мою сторону. Они решили, что я буду их талисманом. Что-то вроде тотема. А я был рад отправиться с ними. Ведь это куда приятнее, чем ковыряться в дерьме и чинить соломенную крышу. И к тому же я был немного знаком с лодками и каналами, поэтому и поехал с ними, полагая, что это очень здорово — плыть к морю с женщинами, которые по возрасту могли бы уже учиться в Кембридже. И мы попивали холодное винцо, которого я до этого в жизни не пробовал, а Мишель, у которой были великолепные, изумительные груди и светлые волосы, вдруг объявила, что хочет что-то показать мне в трюме, и я, спотыкаясь, спустился вниз… Я знал, что произойдет, хотя не совсем был уверен, что должен делать.
— И что же ты делал?
— Она положила мою руку себе на грудь и спросила, нравится ли мне это.
Джейнис положила под простыней мою руку себе на грудь.
— Она спросила меня, жарко ли мне, и я сказал, что да. И мы оба сбросили одежду. Я очень стеснялся, потому что никогда еще у меня член не стоял на виду у кого-либо. И когда она это увидела, то сказала, что это очень хороший признак.
Джейнис приподняла простыню и посмотрела вниз.
— Когда я был ребенком, мы эту штуку называли «торчком».
— Это очень хороший признак, — сказала она, опуская простыню. — Что дальше?
— Потом она легла на койку, и груди ее раскинулись, а ноги она раздвинула, взяла меня за руку и притянула к себе.
Джейнис потянула меня к себе, раздвинула ноги, груди разошлись в стороны.
— И потом?
— А потом она целовала мою грудь.
Джейнис спрятала лицо у меня на груди и нежно поцеловала.
— И потом? — спросила она, не поднимая глаз.
— Потом она коснулась пальцем кончика моего члена.
Джейнис сделала то же самое.
— Дальше?
— А дальше она начала мне рассказывать о том, как в первый раз занималась любовью, когда училась на первом курсе в Кембридже.
— Что именно?
— Однажды с концертом приехал знаменитый рок-певец…
Вирджиния села на постели, ее всемирно знаменитые груди повисли надо мной.
— Ты все это врешь!
— Только там, где идет речь о женщинах.
Вирджиния встала с постели, надела шелковый халат и, отойдя к окну, уставилась на площадь и реку. Через минуту вздохнула, плечи ее поникли, и она вернулась к кровати, присела, глядя на меня.
— Зачем ты это делаешь со мной? — спросила она.
— Я с тобой этого не делаю.
— Тогда почему ты этого не делаешь со мной?
Я сел, оказавшись с ней лицом к лицу.
— Ты прекрасна и желанна, и от тебя у меня стоит, как телеграфный столб…
— Мистер Романтик. Пять лет назад у тебя не было бы никакого шанса. Тебе надо было видеть меня, Форрест.
— Прошлой ночью я не упустил бы такой шанс. Но сейчас — нет. Я плохо себя чувствую, и время неподходящее.
— Это еще неизвестно, — ответила она, подняв брови.
— Джейнис, я устал оттого, что делаю вещи, которые вынужден делать.
— О, черт побери! Да если хочешь чего-то, так бери!
— Ты так и поступаешь, просто берешь и все?
— Да, так и поступаю. А почему бы и нет? За это так или иначе платишь. Платишь за это, независимо от того, берешь или нет. Ничто не дается даром. Что тебя встревожило, Форрест?
— Да эта история про моего отца. Она напомнила мне, что Фил…
— Какой Фил? Я думала, мы говорим обо мне.
— Владелец команды «Джойс». Ты наверняка встречала это имя в газетах. Они его убили в мае в Монако.
— Они убили? О чем ты говоришь, что за мания какая-то? Те парни, что убили Кеннеди?
— Это не мания, Джейнис. Когда я тебе рассказывал про отца, я понял, что думаю о Филе, ну ладно, там много всяких деталей, но он мне как-то напомнил отца. Правда, Фил был счастливым, веселым, щедрым… всего этого у моего отца не было.
— Послушай, Форрест, тебе нужно завести семью — валяй. В этом случае ты сам станешь папой. Черт бы тебя побрал, ты меня заводишь! Ты заставил меня взглянуть на выражение «динамистка» в совершенно новом свете, зачем ты ищешь всюду виновных. Если тебе что-то нужно — пойди и добейся! Сезон в Голливуде тебе бы не повредил. Там или используй сам — или используют тебя!
— Ты меня не понимаешь. Человек, который убил Фила и Алистера, будет охотиться за мной и убьет меня.
— Так сделай что-нибудь, ради Христа! Позвони в полицию. Достань оружие. Или заведи телохранителя. У меня есть эти парни из «Фелпс», и они совсем неплохи, ты их даже не видишь, а они рядом. Боже, какой ты странный! О чем идет речь?
— Ты ничего не понимаешь.
— Что? Что я не понимаю?
— Однажды я уже убил человека. Второй раз я этого сделать не смогу.
Она озадаченно уставилась на меня, ожидая объяснения.
— Это было два года назад в Монца. Шла гонка «Формулы-1». Я вынудил его врезаться лбом в стенку. Его машина взорвалась, и он погиб.
— Я думала, что именно такая работа у автогонщиков — врезаться и гореть.
— Было совсем не смешно. Я до сих пор вижу, как его машина врезается в барьер. И все еще слышу, как он кричал, сгорая заживо.
