Андрей Троицкий - Кукловод
Рогожкин подтянул к себе автомат.
– Сейчас кому-то будет очень больно.
Рогожкин поймал казаха на мушку, плотнее прижал к плечу приклад. Но цель находилась в движении. Мужчина медленно брел по улице, виляя из стороны в сторону, переходя от забора к забору. А Калашников – это не пристреленный карабин. Одиночным выстрелом цель не всегда достанешь. Рогожкин решил бить очередью. Он прошептал:
– Ну, сука, считай, ты умер.
Он передернул затвор, прищурил левый глаз. Каширин, не отрываясь, наблюдал за передвижением перекупщика.
– Чего ты шепчешь? – спросил он.
– Я говорю: чужая жизнь в моем прицеле. Жалкая жизнь неграмотного казаха. Наверное, его единственная радость – трахнуть кобылу. Представляю картину. Он спускает с себя штаны, становится на табуретку. Потому что иначе этот жалкий поц не достает до нужного места. И трахает кобылу.
– Почему кобылу?
– Потому что он патологически жаден. На приличную женщину не позволит себе истратить ни гроша. А жена такому страшному говнюку не дает.
– Слушай, тебя случайно самого не судили за зоофилию или развратные действия? Ты очень грамотно, со знанием дела все излагаешь.
Каширин тихо рассмеялся. Казах на другой стороне улице остановился, настороженно повел головой, он словно услышал и этот тихий смех. Рогожкин, погруженный в свои мысли, не собирался обижаться на Каширина. Он опустил автомат.
– И у этого несчастного человека я собираюсь отнять последнее: его жалкую жизнь. Стыдно за себя. Первый раз в жизни довелось кого-то убить. И этот кто-то нищий казах зоофил. Даже рассказать об этом кому из знакомых противно.
– А может, у него большое стадо верблюдов, табун лошадей, – предположил Каширин. – Тут в Казахстане, до сих пор так: чем больше имеешь скота, тем выше твой общественный статус. А может, он недавно прикупил землю, на которой найдут нефть.
Рогожкин снова поднял автомат, совместил с прицелом основание мушки. Казах покопался в карманах полушубка, вытащил пачку сигарет, зажигалку. Опустил голову, закрывая огонек от ветра, прикурил.
– Ладно, вы меня уговорили, – сказал Рогожкин. – Все. Дырявлю этому чурке очко.
Рогожкин указательным пальцем надавил спусковой крючок, выпустил очередь. Пули разошлись веером, лишь одна по касательной задела ногу казаха. Тот упал коленями на снег, выронил двустволку. Ощупал рану рукой.
Пуля прошла ниже колена, разорвав икроножную мышцу. Казах, поняв, что ранение довольно легкое, поднял ружье к себе. Оставаясь стоять на коленях, стал водить стволом по сторонам, стараясь угадать, откуда в него стреляли. Раскрыто чердачное окно противоположного через улицу дома. В окне виднеется чья-то белокурая башка.
Не раздумывая, он пальнул по окну сперва из одного ствола, затем из другого. Рогожкин пригнулся, Каширин распластался на сене, зачем-то закрыл голову руками. Двуствольное ружье высило, шестнадцать картечин, вылетевших из стволов, прошли мимо цели. Лишь одна картечина застряла в оконной раме. Стрелявший, желая перезарядить ружье, полез в карман за патронами.
Рогожкин, в распоряжении которого было время и позиционное преимущество, поднял голову. Вскинув автомат, дал длинную очередь. На этот раз одна пуля разорвала тулуп, угодила казаху в плечо. Другая пуля вошла в грудь, третья в бедро уже простреленной ноги.
Перекупщик упал лицом в снег. Через минуту пришел в себя. Стал выбрасывать вперед руки, словно старался поплыть по снегу. Попытался отползти за забор, но не прополз и метра. То была лишь затянувшаяся агония. Человек харкнул кровью и умер.
* * *Рогожкин положил автомат, на коленях добрался до люка, спустился по приставной лестнице вниз. Каширин последовал за ним. В комнате Рогожкин уселся на стул у окна. Степана Матвеевича звуки выстрелов не испугали.
– Что, убил кого? – спросил старик.
– Убил, – кивнул Рогожкин. – Твоего земляка. Слушай, дед, у тебя дури нету? Покурить.
– Дури? – переспросил Степан Матвеевич. – Какой еще дури?
– Ну, анаши, – Рогожкин нервно кусал ногти.
– А, каннабиса, – догадался дел.
Он повалился на колени, нырнул под койку и вытащил жестянку из-под чая плотно закрытую крышкой. Дед поставил банку на стол, мол, кури, сколько хочешь. Рогожкин достал из кармана пачку папирос, размял одну, высыпая сухой табак на стол. Открыв крышку, понюхал содержимое банки.
Каширин постоял среди комнаты, наблюдая за этими манипуляциями. Рогожкин перетер пальцами соцветия марихуаны, смешал табак с травкой. Каширин заметил, как дрожат руки Рогожкина, набивавшего косяк. Рогожкин прикурил, сделал несколько мелких затяжек.
– Зря ты балуешься этой дрянью, – сказал Каширин.
– Может быть, и зря.
Дед просунул голову в воротник вязаной фуфайки и выбежал из дому. Из окна было видно, как старик дошел до убитого казаха, склонился над ним и долго так стоял. Словно хотел окончательно убедиться, умер перекупщик или еще дышит. Наконец, старик что-то решил для себя. Расстегнул полушубок убитого, стал шарить в его брюках. Затем перевернул убитого на бок, осмотрел задние карманы.
Каширин, наблюдая, как старик обворовывает убитого, брезгливо морщился. Видимо, мародерская добыча бывшего агронома оказалась совсем жиденькой. Осторожный перекупщик не держал деньги при себе. После обыска карманов дед остался с пустыми руками и довольствовался ремнем, который вытащил из брюк мертвеца. Паразит перекупщик даже часов не носил. Дед долго рассматривал овчинный тулуп, простреленный и залитый кровью, но смекнул, что с такой обновы больше беды, чем пользы.
Каширин топтался на месте, не зная, чем утешить своего молодого товарища.
– Не переживай, – сказал Каширин. – Ну, убил ты скупщика краденого скота. Не самого лучшего человека на земле.
– Да, не лучшего человека, – повторил, как эхо, Рогожкин.
– Я уверен, он был еще тот говнюк, – сказал Каширин. – Я бы при жизни с этим казахом рядом срать не сел. А ты так переживаешь.
– Переживаю…
Рогожкин поднял голову. В его глазах стояли слезы. Каширин присел к столу, протянул руку и потеребил Рогожкина по волосам.
– Скоро все кончится, – сказал Каширин. – Мы уедем отсюда навсегда. Оставим на память старику агроному пару банок консервов и свое грязное белье. Пусть донашивает и радуется.
– Да, скорее бы все кончилось, – Рогожкин раздавил недокуренную папиросу о каблук ботинка.
* * *Глава фирмы «Орфей» Яков Семенович Гецман последние двое суток не находил себе места. Транспорт из двух «Уралов» и «Жигули», сопровождавшие грузовики, исчезли неизвестно куда.
От своего человека в Гецман получил сообщение, что все в ажуре, машины видели на выезде из Самары. Грузовики остановили для досмотра сотрудники дорожно-постовой службы, проверили документы, в кузова не заглядывали. Машины двигались к Оренбургу и благополучно туда доехали. Воронцов и Гуж из Оренбурга связались по межгороду с Гецманом, доложили, что они на подъезде к границе с Казахстаном. Возможно, к утру будут на таможне. Оттуда через знакомого офицера снова свяжутся с Гецманом. И все…
Прошло двое суток. Других известий не поступало.
Гецман утешал себя тем, что оренбургские степи не Москва, оттуда не так просто дозвониться. И потом, грузовики не новые, случись поломка, даже пустяковая, можно надолго залипнуть на каком-нибудь проселке. Да мало ли обстоятельств, которые не учтешь, не предвидишь. Все это так, но душу не отпускала тревога.
Уже завтра люди, которые встречают груз в пригороде Чимкента, будут на месте. А встречать им нечего. Разумеется, они будут ждать день, другой, третий… А потом получатели груза вынырнут в Москве и зададут Гецману неприятные вопросы. Чем крыть? Я не знаю, куда подевались грузовики, но они обязательно найдутся. Даю слово… Слово кого: джентльмена, бизнесмена, честного человека? Эти неграмотные чурки и таких выражений не знают. Нет, это не серьезно, просто детский лепет. Хорошо бы грузовики действительно нашлись.
В два часа дня Гецман вышел из офиса, сел в автомобиль и велел водителю ехать в Красногорский район, на дачу своего ближайшего друга и делового партнера Романа Марковича Уманского. Дача это не кабинет, не кабак, там можно спокойно поговорить, отвести душу, не опасаясь накинутой гэбешниками прослушки.
Уманский пожилой человек с большими деньгами и длинным острым языком. Он любит трепаться, не задумываясь о последствиях. Его художественный свист не всем нравится, но Уманского терпят, потому что у него деньги и связи.
Гецман отпустил машину у ворот дачи, наказав водителю вернуться за ним через пару часов. Автомобиль укатил, а Гецман прошел через калитку. Кивнул охраннику, похожему на отожравшегося бульдога. Сходство с собакой дополнялось тем, что охранник, нес вахту в будке, похожей на собачью конуру.
Скинув пальто на руки прислуге, Гецман прошел в большую комнату. Уманский, только что плотно отобедавший, сидел в любимом кресле у камина. На дне зажатого в руке стакана плескалась сорокоградусная микстура двадцатилетней выдержки.
