Анатолий Афанасьев - Грешная женщина
Мы сидели на подоконнике, задрав ноги на батарею, в самых дебильских позах, и тут — Матерь Божия! — вползло в туалет чудовище. Иначе не скажешь. Бабка лет девяноста, вся заплывшая жиром, как студень, и вместо лица какие-то бурые, свекольного цвета струпья. При этом без одной ноги и на костылях. Вползла, огляделась и вдруг как зашамкает: «Девочки, Алисочка, водочку пьете, да, водочку пьете?! Бедной Матрене нальете глоточек?!»
Я чуть на пол не свалилась. Но моя Алиска, как ни в чем не бывало, раз — и кружку ей в лапу. «Пей, бабушка Матрена, пей, родная!»
Бабка живенько костыль отставила, одной ручкой себе челюсти раздвинула, а второй плеснула водку в пасть, да так ловко, не пролила ни капельки. Но рано я обрадовалась, не укрепилась в ней теплая отрава, хоть она и зажала клешнями синюшные губы. Тряхнуло ее, как током, и водка хлынула сквозь пальцы кроваво-темной струей. Я отклонилась, а Алиску окатило, как из шланга. Старуху выворачивало наизнанку, всей тушей она повалилась на бок. Я по стеночке — и выкатилась в коридор. За мной, матерясь, с бутылкой в руке, выскочила Алиска. На ее истошный крик подоспела пожилая нянечка в опрятном синем халате. «Ну чего, чего беситесь, покоя от вас нет, доходяги проклятые!»
У нянечки вместо глаз на лице тускло тлели злобные желтые фонарики. Я объяснила, что бабушке Матрене дурно в сортире и ей необходима помощь. «Ваша Матрена вот где у меня сидит, — заорала нянечка. — Хулиганка вонючая! Еще в том месяце собиралась сдохнуть!»
Алиска пошла в палату переодеться, водку сунула мне и велела ждать на первом этаже. Я спустилась вниз и присела в жесткое дерматиновое креслице. У этой больницы была одна особенность, я ощутила это в первый же день: в ней было пусто, как в доме, приготовленном на снос, но пусто только для глаз. Напряженными нервами я чувствовала, какое множество людей прячется, таится в палатах, в белых кабинетах, за занавесками, в подсобках, в подвале, на чердаке; здесь воздух был пронизан дыханием и шепотом страдальцев, притихнувших перед неминучей бедой. Это было место, куда никто не придет по доброй воле, оно не приспособлено для жизни, но точно так же не хотелось бы мне тут умирать. Я закрыла глаза и попыталась вспомнить что-нибудь хорошее, светлое, какого-нибудь милого мальчика, который меня любил, но перед глазами стояла груда сырого, подгнившего мяса, корчившегося в рвотных спазмах на полу сортира. Появилась наконец Алиска, укутанная в больничный халат безразмерного шитья. «Матрене, похоже, кранты. В реанимацию покатили. Добили мы старушонку. Ничего, под водочку помирать веселее».
Из огромного накладного кармана она извлекла ту же зеленую кружку с обкусанными краями. Озираясь по сторонам, мы допили бутылку. «Маловато, — огорчилась Алиска. — Принеси еще». — «Может, завтра?» — «Ты что? А ночью что я буду делать? Знаешь, как тут ночью? Как в подземелье».
Пришлось еще раз идти в магазин. Несмотря на выпитую водку, голова у меня была ясная и настроение поднялось. Все-таки приятно, что солнышко светит и не моя очередь ложиться под нож. Прямо из больницы попехала в «Звездный». Решила, что лучший способ встряхнуться — это плотно поужинать и, если повезет, сиять богатенького клиента. У меня денежек оставалось с гулькин нос. Большую часть того, что выручила за ожерелье, я положила на книжку, на черный день.
Села за свой обычный столик в правом углу, обслуживал сегодня Викеша-толмач, мы с ним приятели. Пока он расставлял закуску, немного почесали языками. Я пожаловалась, что на мели, но он ничего путного предложить не смог. Сказал: если бы я заглянула часом раньше, то был один приличный человек, залетный, из Кишинева, интересовался девочками. За телефончик отстегнул пару штук не глядя. А сейчас пусто, но вечер еще не начался. Надо обождать. Когда я с аппетитом приканчивала жареную баранину, подсел Славик из спорткомплекса. «Почему одна, мадам?» — «Тебе-то что?» — «Не груби, Татьяна. Есть один клевый хачик. Наколем в пополаме?»
Славик был, на удивление, трезв, и я поинтересовалась, что за хачик. Оказалось, натуральный кавказец, промышляет переплавкой спортинвентаря, в основном теннисного снаряжения. При капитальце. Но без закидонов, за это Славик ручался. Должен прибыть с минуты на минуту. Славик обещал ему задушевную девочку. Этот хачик, по словам Славика, тянулся к культуре, был начитан и сам писал стихи. У себя в горах издал целую книжку. Вообще Славик нарисовал портрет благородного героя, который чурался прозы жизни и занимался спекуляцией исключительно потому, что был азартным человеком и не признавал трудового насилия над личностью. Я поморщилась, но кивнула: хорошо, приведи, познакомь. Там посмотрим. «В пополаме? — уточнил Славик. — У него бабки несчитанные». — «Так ты еще и сутенер? — удивилась я. — Думала, обыкновенный пьяница». — «Я не пьяница и не сутенер, — обиделся Славик. — Ты покрутись с мое, с двумя стариками на иждивении и с алиментами». — «От кого же ты получаешь алименты?» — пошутила я, но он шутки не принял, нахохлился и ушел. Я давно заметила, как все «наши» любят обижаться, хлопать дверьми, устраивать сцены по пустякам и так далее. Это следствие постоянной нервической горячки, в которой мы пребываем. Единственное искреннее чувство, которое я сама испытывала вот уже полгода, это страх. Страх необъяснимый, тошнотворный, похожий на тот, какой бывает в детстве, когда боишься темноты.
Минут через пятнадцать Славик привел хачика. Первая моя мысль была: ни за что! Обрюзгший, самоуверенный, черный, как ворон, детина лет сорока — словно прямо с Центрального рынка. Но когда он присел за стол и произнес бархатным голосом: «Не волнуйтесь, девушка, первое впечатление обманчиво. Меня зовут Рустам», — я заколебалась. С кавказцами, конечно, я вообще старалась дела не иметь, это шебутная Алиска кидалась на них, как кошка на валерьянку, хотя не раз убеждалась, что как раз денежки они умеют считать очень хорошо и на ветер их не бросают вроде бесшабашных русачков. Женщины по товарному знаку шли у них где-то между анашой и бананами, но ближе к бананам, и отношение к женщинам у них было специфическое. Кавказец на предварительном этапе ухаживал красиво, но делал это как бы для собственного развлечения. Так заботливый хозяин нежно обдувает полешко, прежде чем бросить его в печку. Обязательно наступала минута, когда кавказец отбрасывал ритуальные любовные церемонии и превращался в дикаря. Возможно, к своим женам, сестрам и матерям они относятся иначе, но нас, московских путан, презирают беспощадно. Кавказцу можно прекословить только до тех пор, пока он не прикоснется к твоей коже. Дальше — заткнись и соответствуй. И никаких вариантов. Не скажу, чтобы кавказец был чересчур жесток, просто он не считает тебя за человека и удовлетворяет свою похоть, как с надувной резиновой куклой. Кто любит острые, первобытные ощущения, пожалуйста, рискуйте, но не забывайте, что дикарь в момент насыщения становится невменяемым.
«Я слышала, вы — поэт?» — улыбнулась я Рустаму. «Поговорим об этом позже. Что будете пить?»
Я заказала шампанского. Водка, красное вино и шампанское — это нормальная последовательность. Бедного Славика Рустам сразу отослал: «Ты ступай, дорогой, у нас будет интимная литературная беседа».
Славик, рассчитывавший, вероятно, поддать за его счет, невольно скривился, но послушно поднялся. В ту же секунду я пожалела о своем легкомысленном согласии: слишком уж повелительно этот хачик распоряжался. Но Рустам опять словно угадал мои мысли: «Мальчик надломленный, ему приятно, когда есть хозяин. Не переживайте за него». — «Вы экстрасенс?» — «Никаких экстрасенсов нет в природе, дорогая Таня. Это все выдумки ленивых, умственно незрелых людей». — «Да? А как же Кашпировский?» — «Большой шарлатан, — мягко улыбнулся Рустам. — Таких Кашпировских у нас двое-трое в каждом ауле».
Я с ужасом почувствовала, что стремительно подпадаю под воздействие этого темного, грозного обаяния. Не было сил сопротивляться. У меня уже не осталось сомнений, что придется этого типчика «кинуть», но сделать это надо осторожно, тактично. Викеша-толмач принес шампанское и уважительно склонился перед Рустамом: не требуется ли, мол, чего еще, барин.
«Уходи, дорогой! — велел Рустам. — Понадобишься, позову».
Викеша, повернувшись к нему спиной, сделал мне знак бровями: подойди, чего-то скажу. Рустам собственноручно откупорил шампанское, без дурного хлопка, умело. Разлил по бокалам. «За счастливое знакомство, Таня!»
Мы чокнулись, пригубили. Рустам очистил апельсин, разломил, половинку протянул мне: прошу! Я положила дольку в рот, разжевала и механически проглотила, не чувствуя вкуса. У меня было ощущение, что кавказец с интересом проследил, как апельсин проскользнул по пищеводу и опустился в желудок.
«Значит, вы поэт? — Голос мой прозвучал неожиданно громко. — Почитайте что-нибудь свое! Пожалуйста!» — «Позже. Не здесь. Обстановка не подходит». — «Но почему же… А русских поэтов вы знаете? Какой ваш самый любимый писатель?» — «А ваш?» — «Чехов. А из поэтов — Блок». Это была правда. Совсем недавно я перечитывала «Скучную историю», хотя знала ее почти наизусть.
