Александр Андрюхин - Семя титана
Жених вышел проводить Владимира на лестницу. Плотно прикрыв за собой дверь, он произнес приглушенным голосом:
— Она сказала тебе правду. Это ваша последняя встреча. С этой минуты забудь дорогу в этот дом. Больше не звони и не появляйся никогда. Понял?
Другу пришлось сокрушенно вздохнуть и недоуменно пожать плечами.
— Ты плечами не жми! — произнес здоровяк, хватая его за грудки. — И запомни, юноша, что ребенок, которого она носит, — это мой ребенок, и больше ничей. Ферштейн?
Бедолаге ничего не оставалось, как открыть рот и театрально выкатить глаза, а будущий папа поднес к его горлу откуда-то взявшийся нож.
— И все-таки жаль, что я тебя тогда не зарезал.
— Когда? — изумился гость.
— Когда ты прохлаждался у нас в таверне…
10
«Что за чушь? Какая таверна? О чем вообще базар? И где я все-таки мог видеть этого придурка?» — ломал голову Володя Дворцов, спускаясь на лифте. В довершение, когда он выходил из кабины, его чуть не сбили с ног три милиционера, влетевшие в лифт с резвостью диких кабанов. «Кого-то накрыли», — счастливо улыбнулся молодой человек и вышел на улицу.
Погода была мерзопакостной, и на душе — словно кошки нагадили. «Где я мог видеть этого психа?» — морщился Дворцов, направляясь в сторону метро. Но до него в тот день дойти было не суждено. Те же менты, что вломились в лифт, выскочили из подъезда и запрыгнули в машину. «Облом», — ехидно подумал парень, оглянувшись на них. Но менты свою неудачу решили, видимо, выместить на прохожих. Милицейская машина догнала ни в чем не повинного парня, и выскочившие из неё оперативники потребовали документы. Внимательно посмотрев паспорт, они сделали под козырек и вежливо попросили проехать с ними.
— А в чем дело? — удивился молодой человек.
— Нам нужно задать вам несколько вопросов.
К удивлению молодого человека, его привезли не в «клоповник», а в какое-то милицейское управление, где сразу сняли отпечатки пальцев и препроводили на второй этаж в кабинет с табличкой «Начальник следственного отдела А.С. Батурин».
— В чем дело? — повторил вопрос парень, с тревогой вглядываясь в седого мужчину с внимательными глазами. В его лице не читалось ни сочувствия, ни понимания. «Понятно, — сообразил молодой человек. — Сейчас начнут „вешать“ какой-нибудь теракт».
— Ваша цель приезда в Москву? — строго начал Батурин, рассматривая его паспорт.
— Я приехал к девушке, — мрачно ответил задержанный. — К любимой. Теперь это криминал?
— К какой девушке? — нагло напирал начальник отдела, не пояснив насчет криминала.
— Я же сказал: к любимой. А фамилию я у неё не спрашивал. Знаю только её имя и адрес. Ее зовут Ингой. Мы с ней познакомились, когда я приезжал в ко мандировку.
Полковник милиции метнул на парня подозрительный взгляд и едва заметно усмехнулся.
— Насколько мне известно, в командировке был некий Новосельский.
— Ах вот оно что! — нервно засмеялся молодой человек. — Так бы и сказали, что вас интересует, почему вместо Новосельского приехал я. Как это вы просекли? А говорят, милиция плохо работает. Но понимаете, у нас ситуация в конторе была практически безвыходной: билеты уже куплены, номер забронирован, а Новосельский за два часа до самолета врезается в какой-то «жигуль» и ломает два ребра.
Пришлось в подробностях излагать, почему нельзя было не лететь по этим билетам. Потому что налоговая одолела! Каждый день инспектора приходят в фирму и все чего-то вынюхивает, вынюхивают. Оформление командировки на одного человека, а потом переоформление на другого вызвало бы у них новый шквал подозрений, и они бы снова нашли, за что оштрафовать. Ведь им ни черта не докажешь. Легче по этим документам слетать другому…
Должностное лицо слушало очень внимательно. За все время рассказа Батурин не перебил ни разу. Мент был очень серьезен и задумчив, но в конце неожиданно рассмеялся.
— А вы хоть в курсе, что девушка приняла вас за оборотня? — спросил он с улыбкой.
— Какая ерунда! — пожал плечами молодой человек.
На этих словах позвонили из отдела экспертизы и доложили:
— Отпечатки пальцев не совпадают.
Начальник отдела ещё раз всмотрелся в напрасно потревоженного парня и на всякий случай спросил, хотя это было совершенно излишне:
— Где вы были утром тринадцатого июля?
— Если это были не выходные, то я был на работе…
«Что ж, молодого человека надо отпускать, — подумал следователь. — К убийству Вороновича он не имеет никакого отношения». Батурин потянулся к ручке, чтобы подписать ему пропуск, и пробормотал с добродушным укором:
— Эх вы, женатый человек, а клеитесь к молоденьким девушкам, засоряете мозги, портите их, а потом исчезаете.
— Сам не знаю, как получилось, — мрачно вздохнул парень. — Как будто бес меня к ней толкнул… — Он поднял честные глаза на офицера и с провинциальным простодушием признался: — Я, собственно, не собирался снимать девочку. Вышел просто прогуляться. А тут наткнулся на поэтов. Они читали стихи под памятником Жукова. Такого наслушался — повеситься захотелось. Вот я и подумал: или сейчас повешусь, или сниму куртизанку.
— Лучше бы вы повесились, — подмигнул парню полковник.
— Я и сам так думаю. Вот послушайте, какой бред читал один из них. Я как-то сразу запомнил:
Я душил молодые порывы души,а потом продавался им сам за гроши,но сказал мой товарищ: «Всему есть предел:ты порывы душил, но висеть твой удел!»
— Сильно! — похвалил Батурин, вручив парню пропуск. — И что же это, интересно, за поэт?
— Кажется Горин или Гогин.
— Гогин? — удивился милиционер, и улыбка моментально слетела с его лица. — Гогин… хм… ну-ка ещё раз прочтите.
После второго прочтения у Батурина на лбу выступила испарина. Он быстро выпроводил парня и вызвал Игошина.
— Максим, вот что вы должны сделать в первую очередь…
— Меня Григорьев отстранил до выяснения обстоятельств… — грустно произнес практикант.
— Вы мне это не говорили, а я ещё не в курсе… — жестко перебил полковник. — Так вот, вы должны срочно добыть отпечатки пальцев поэта Гогина.
— Гогина? — удивился Игошин. — Вы думаете, это он? Но зачем?
11
А затем, что его никто никогда не любил. В первую очередь его не любила мать и не любили обе его тетки. Антон с раннего детства вызывал у них раздражение. Они все трое общались с ним исключительно на повышенных тонах, совершенно не беря во внимание, что это всего лишь ребенок, а не их стервозный сослуживец. Что касается отца, то он умер от отравления алкоголем, когда Антону было девять лет. Но и при жизни вечно поддатый папаша не обращал на своего отпрыска ни малейшего внимания, будто такого не существовало вообще.
Антона не любили в школе ни учителя, ни ученики. Честно говоря, любить его было не за что: вечно сонный, вечно помятый, неуклюжий, неулыбчивый, упрямый, со злыми глазами волчонка. Он был пассивным, перебивался с двойки на тройки, опаздывал в школу, засыпал на уроках. Но другие тоже были пассивными и тоже опаздывали и засыпали, но у них были друзья. Антон Гогин всегда был один. Его никогда не звали ни на какие школьные мероприятия, ему никогда не давали общественных поручений. Если складывалась ситуация из разряда одно из двух: либо привлечь Гогина, либо вообще отменить мероприятие, предпочитали отменить.
Во дворе его тоже не считали человеком. Все общение с ним сводилось либо к битью, либо к словесным издевательствам. Гогин рано познал истину, что нелюбовь матери, подобно снежному кому, влечет за собой нелюбовь остального мира. Мальчик начал писать стихи от полного одиночества. Когда он впервые вылил на бумагу свою вселенскую обиду, то почувствовал неимоверное облегчение. С той поры у него появился друг. Это был невидимый, но внимательный и сочувственный собеседник. Единственная условность, которая была необходима при общении с ним, — к нему нужно было обращаться в рифму.
Когда Антон впервые прочел свои стихи во дворе, товарищи уважительно присвистнули. С тех пор отно шение к нему изменилось. Его начали уважать, но по-прежнему отказывались любить. Тем не менее Антон сообразил, что с помощью стихов можно заслужить многое, в том числе и любовь.
Пацаны во дворе его действительно хвалили и уверяли, что никакие современные поэты не могут сравниться с ним, потому что они все пишут ради славы и денег, а он — выворачивает душу. И это была правда. Антон чувствовал, что его стихи несовершенны по технике, но они были пронзительно искренними. Гогин ни разу не покривил душой и не поступился ни одной рифмой ради лживой красивости слога. К этому времени первая красавица двора Инга Калинина вызвалась лично отнести его стихи в журнал. Сам поэт на это не решался, и вовсе не из-за предчувствий, что его стихи отвергнут с ходу, а из-за того, что они были невероятно откровенными и поэтому не предназначенными для печати. Но лучше бы она не носила. Калинина вернулась из редакции с презрительной улыбкой на лице и, швырнув поэту его тетрадку, насмешливо произнесла:
