Виктор Пронин - Дурные приметы
— Ни фига себе! — весело сказал Евлентьев. — Признавайся, Гена, и твой дом здесь?
— И мой.
— Какой?
— Потом покажу.
— Но хотя бы не самый худший?
— Далеко не самый, — улыбнулся Самохин, не сумев скрыть горделивости. — Ладно, покажу... Вон тот у леса, с красной крышей — видишь?
— Под черепицей?!
— Это не черепица... Тисненый металл. Финский. Якобы черепица.
— Крутой ты мужик, Гена! — покрутил головой Евлентьев. — А добираешься сюда как?
— Видишь дорожку между домами?
— Ну?
— Она выходит на Минское шоссе... Есть там неприметный такой поворотик...
Кто не знает о нем, не заметит.
— А где живет эта самая... гнида вонючая?
— Отсчитывай вправо от моего дома... Раз, два, три... Пять домов. Шестой его.
— С коваными фонарями?
— Да, это он.
— Но ты говорил, что дача твоя в Жаворонках?
— Все правильно, дача в Жаворонках. Дом здесь. А квартира в Москве.
— Ну, хорошо, вернемся к нашему барану... Как это все будет выглядеть?
— Ты придешь сюда часам к семи... Раньше он не выходит. Это с запасом... Из дома он выйдет около восьми.
— Один?
— Не исключено. Может быть, кто-то будет его сопровождать. Направятся они сюда, вот в эту рощицу, где мы с тобой сейчас находимся. И, конечно, тут же разбредутся по лесу.
Евлентьев и Самохин сидели на осенней, уже пожухлой траве и сквозь желтую листву берез смотрели на поселок состоятельных людей, которые за несколько лет сумели не только найти себе место в новой жизни, но и преуспеть настолько, чтобы построить такие вот трех-четырехэтажные дома.
— Тебе не хочется все это отнять у хозяев и передать под детские сады, санатории, дома отдыха? — весело спросил Самохин.
— Нет, не хочется, — Евлентьев задумчиво покусывал травинку, переводя взгляд с одного дома на другой. — Нет, не хочется, — повторил он. — Построили — пусть живут. Соберут под одну крышу детей, внуков, племянников, матерей, отцов, сестер... Это хорошо. Нормальная семья — это когда под одной крышей живут три поколения... Деды, отцы, внуки... Я, напри-wcp, живу иначе... И сам видишь, к чему скатился.
— А к чему ты скатился?
— Наемным убийцей становлюсь.
— Как-то ты выражаешься... — опасливо произнес Самохин.
— Но, с другой стороны, и тебя, как я вижу, этот дом не уберег, не уберег, не уберег, — пропел Евлентьев.
— От чего не уберег? — Лицо Самохина напряглось.
— Да все от того же, — Евлентьев поднялся, отряхнул джинсы, протянул руку Самохину, предлагая по мочь встать. Но тот поднялся сам, сделав вид, что н заметил протянутой руки.
— Вопросы есть?
— Нет, пошли к машине.
За всю дорогу им не попалось ни одного гриба. Единственный валуй оказался пустотелым, изъеденным изнутри какой-то коричневой плесенью. Повертев в руках, Евлентьев запустил гриб в кусты.
Задержались они только раз, выйдя к лесному озерцу. Оно было небольшим, метров тридцать в самом широком месте, но стоявшие по берегам березы придавали озерцу какую-то значительность, глубину. Темная вода была покрыта россыпью желтых листьев, и осенний ветер гнал по поверхности мелкую рябь.
— Неплохое местечко, — пробормотал Евлентьев.
— А на плохое мы бы и не согласились.
— Знаешь, что меня больше всего утешает?
— Скажи.
— Меня утешает то обстоятельство, что я не один.
— Не понял.
— Нас ведь пятеро, правда?
— Да... О том, что должно случиться, знают пять человек. Даже... Хотя нет, только пятеро. Нас четверо и ты.
Вроде и подтвердил Самохин предположение Евлентьева, но в то же время внес существенную поправку. И Евлентьев остро это почувствовал. Нет, сказал ему Самохин, ты, старик, все-таки один. И не надо остальных впутывать в то, что ты обязан сделать в одиночку. И еще одно понял Евлентьев — их не пятеро, их больше.
Может быть, Самохин занизил число заказчиков, чтобы сэкономить десять-двадцать-тридцать тысяч долларов, а может быть, все гораздо хуже.
— Здесь, в этом лесу, мы тебе не помощники, — добавил Самохин.
— Я понимаю, у каждого из нас в этом деле своя роль, — Евлентьев опять бросил камень в душу Самохина, дескать, едины мы в замысле, одним миром мазаны, и хотя роли разные, а дело-то одно, одно дело, и никуда от этого не уйти.
— Ладно, как скажешь, — махнул рукой Самохин. — Не в словах, в конце концов, суть, — пробормотал он, сдерживая раздражение. Да, пошло, пошло раздражение. И у Евлентьева не всегда срывались словечки сдержанные и обдуманные, не всегда. Сознательно он ронял такие, которые обостряли разговор. В этом был свой расчет — Самохин, сам того не замечая, проговаривался, выдавая намечающийся разлад. Даже не разлад, а нечто такое, что пробегало еле заметной искоркой, еле заметной трещинкой в их разговоре, в их меняющихся отношениях. — Скажи мне лучше вот что... Как ты намерен вести себя? Где засядешь, где его поджидать будешь?
— Прекрасная погода, не правда ли? — ответил Евлентьев. — Смотри, какая чистая, какая темная вода в этом озере! Честно говоря, я не подозревал даже, что такие озера могут встретиться в нашем вытоптанном Подмосковье. Это благодаря тебе. Гена, ты меня сюда затащил.
Это была пощечина, и Самохин прекрасно все понял.
— Я спросил что-то не то?
— Скажи, пожалуйста... Вот твой банк... Из чего складываются его доходы и как тебе удается выворачиваться из этих кошмарных налогов? — с интересом спросил Евлентьев.
— Извини, старик, я полез не в свои ворота. Больше не буду.
К площадке, где кавказцы жарили шашлыки, они вернулись молча. Машина их стояла там, где они ее и оставили — в самом конце стоянки. Покупателей шашлыков не было, и только один заблудший мужик, оставив свою машину прямо на дороге, на противоположной стороне, самоотверженно сражался с сырым жилистым шашлыком.
Евлентьев бросил на него скользящий взгляд и уже шагнул было к машине, но почему-то захотелось обернуться. Он остановился, пошарил в карманах, чтобы как-то объяснить свою неожиданную остановку, вынул права, посмотрел, все ли бумажки на месте, и лишь тогда оглянулся.
И снова наткнулся на пристальный взгляд мужика у высокого столика.
Возникло ощущение, что шашлык его не только не раздражал, а вообще не интересовал. Это был взгляд человека, который попросту не замечает, чем он в данный момент занят — ковыряется в носу, чешет под мышкой или пытается разжевать кусок плохого мяса.
— Странный какой-то тип, — пробормотал Евлентьев.
— Да ну, странный! Брось! — успокоил его Самохин. — Забудь. Мужик изголодался и пожирает, наверное, не первый шашлык в этой забегаловке.
Что-то опять шевельнулось в сознании Евлентьева. Не все слова Самохина ему понравились, не все они были безобидны и просты. Уже удаляясь от столиков, он попытался прокрутить сказанное Самохиным, вспомнить все его слова, но ни одно из них его не цепляло. И наконец всплыло слово, которое от всех остальных как бы отваливалось, оно было из другого ряда, из другого дня. Это было слово «забудь».
«Что забыть? — спросил себя Евлентьев. — О чем забыть? Кого забыть? Уж не этого ли типа в клетчатой кепке, который все еще жевал, глядя им вслед? Почему я должен его забыть? Почему Самохин решил, что я буду его помнить?»
«Ладно, — отбросил сомнения Евлентьев. — Что-то я поплыл, поплыл маленько».
— У настам, кажется, бутерброды есть? — спросил он.
— Старик, у нас прекрасные бутерброды! Домашние котлеты с зеленью! — обрадовался Самохин, хотя, казалось бы, чего ему радоваться, ведь он знал, что в машине есть бутерброды, он сам их и захватил.
Евлентьев искоса, осторожно взглянул на Самохина опасаясь, что тот поймает его взгляд и догадается о чем-то таком, что знать ему было вовсе не обязательно.
— Да, это здорово, — сказал Евлентьев, но как-то механически.
На него накатили вялость, замедленность, неуверенность в движениях. Такое бывало с ним, когда охватывала неожиданная мысль и он боялся вспугнуть ее резким движением, громким словом, а мысль ускользала, ускользала, и Евлентьев даже закрывал глаза, чтобы ничто не отвлекало его от главного в этот миг.
— Старик... Тебе плохо? — спросил Самохин.
— Да нет, все в порядке.
— Я смотрю, ты вроде как того... А?
— Лесного воздуха надышался? — усмехнулся Евлентьев. — Сейчас вот к выхлопной трубе припаду, подышу немного и отойду... Снова стану румяным и веселым.
Они сели в машину и некоторое время молча жевали действительно отличные котлеты, переложенные петрушкой и укропом. Потом Самохин вынул два пакета, и они сосредоточенно тянули через соломинки апельсиновый сок. Евлентьев смотрел прямо перед собой, на Минское шоссе, по которому беспрерывным потоком неслись машины.
Первым покончив со своим соком, он вышел из машины, отнес пакет в кусты, где уже была сложена кучка мусора, а возвращаясь, бросил взгляд в сторону дымящихся мангалов. Мужика в клетчатой кепке за столиком не было. Но машина, по виду «шестерка», зеленого невзрачного цвета, все еще стояла на дороге. Убедившись, что колеса в порядке, ни одно не спустило, Евлентьев сел за руль.
