Фридрих Незнанский - Расчет пулей
Глава 28 «Боинг» готовится к взлету
На «Боинге-707» прогревали моторы. Механикам не понравился мимолетный сбой у правого движка. Причиной мог быть случайный воробей. Его перышки были уже перетоплены в адском пламени турбины, а механики все еще никак не могли увериться в полной безопасности.
На «Боинге» из Франкфурта-на-Майне должны были перевезти большую сумму денег — через Москву в новейшие государства, бывшие среднеазиатские республики. И хотя это пытались сохранить в строжайшей тайне, о секретном грузе знал даже самый последний механик, готовивший самолет к полету. Расходились только в предполагаемой сумме — от трех до пяти миллионов евро. Запад неустанно заботился, чтобы как можно более прочно и быстро экономически отделить бывшие республики от метрополии. Безвозмездная, бескорыстная помощь — кто же против нее будет возражать?
Полицейские дважды провели «репетиции» доставки крупной суммы на борт лайнера. Машина с мигалками мчалась в сопровождении вооруженных до зубов мотоциклистов. Въезд на аэродром осуществлялся со служебного входа. Лайнер для этого подогнали ближе, и он стоял недалеко от здания аэровокзала.
Бронированный «фольксваген» въезжал на территорию аэропорта. Многочисленная охрана занимала свои места, и несколько ящиков вносилось в пустое чрево лайнера. Вся операция повторялась дважды, пока ее не отработали до автоматизма. День и час вылета никто из работников аэропорта не знал.
Глава 29 Неожиданный визит
— Вы прекрасно выглядите! — сказал Талызин, выходя из-за стола и пожимая руку Игнатову. — И наверное, самочувствие соответствующее? Вот что такое разница в какой-то десяток лет. У меня уже и печень не та, и поджелудочная ремонта просит. А вы все больше крепчаете, словно входите в пору расцвета. А? Скажите свой секрет!
На самом деле вид Игнатова ему не понравился. Это был уже не тот моложавый полковник, который встретился ему на одном из приемов. Лицо его раздалось вширь, фигура оплыла. Шея набухла, и губы растянулись, словно он все время с трудом закрывал рот.
«Жадность, жадность довела тебя», — думал он про Игнатова, передавая пачку зеленых банкнот.
— Тут все, — коротко пояснил он.
Игнатов кивнул. И, как показалось Талызину, небрежно, даже с некоторой обидой взял крупную сумму в долларах, которую сам же назначил. Надутый, спесивый, он, однако, выглядел внушительно, словно каждое мгновение с наслаждением сознавал свою власть. Словно веяло властью от каждого взгляда, каждого поворота головы, вернее, всего туловища, потому что голова и шея фактически срослись.
Но мысленно, отдавая должное Игнатову, председатель банковской ассоциации его не переоценивал. Таких деятелей за последние десять лет он немало повидал. Все они, несмотря на их внешнюю монументальность, податливы как воск. И тот же Игнатов мгновенно расквасится при плохом повороте судьбы. Он чиновник, у него нет своего дела. И вся его власть зависит от чина, а если по-простому сказать, от кресла, которое он занимает. Лишись он кресла — и ничего не останется от этой монументальности.
Подойдя к окну, Талызин распахнул одну створку, чтобы впустить больше воздуха. Хотя от нагретого солнцем асфальта пахнуло так, что он поморщился.
— В отпуск скоро? — спросил он Игнатова, чтобы снять гнетущую напряженность, возникшую при его появлении.
— Как шеф решит, — бодро отрапортовал Игнатов, намекнув этим тщедушному банкиру, что за ним сила и власть целого государства. — Я же себе не принадлежу, — улыбаясь, добавил он.
И эта улыбка, по его мнению, дорого стоила.
Едва склонив налитый тяжестью корпус, повернулся и вышел. Поймал восхищенный взгляд секретарши и улыбнулся ей приветливее. Занятый своими думами, уселся в автомобиль и уже не помнил, как очутился на Петровке, 38, продолжая размышлять о своем. Талызин заметил небрежность, с какой Игнатов принял деньги за ликвидацию бывшего теперь главы банка «Эрмитаж». Но истолковал ее неправильно. Небрежность происходила оттого, что Игнатову «засветила» несравнимо более крупная сумма, которую следовало взять.
Европейские воротилы должны были в ближайшее время переправить в среднеазиатские государства — бывшие республики — пять миллионов евро. Этого хватило бы на обеспеченную старость не только ему, но и внукам. Причем охрана этой валюты была поручена ему. Он понимал, что второй раз в жизни такой удачи не будет. Но и такого риска тоже. Надо было сделать так, чтобы всю валюту взял Горбоносый со своими людьми. Для этого надо в последний момент убрать охрану, а всю вину возложить на Грязнова как начальника МУРа.
Легко сказать, а как это сделать? И справится ли Борец со своей командой? Пусть сыпятся вопросы со всех сторон. Главное — охватить все мелочи. Чтобы комар носа не подточил. А для этого над всеми вопросами надо думать, думать и еще раз думать! Тогда этого тощего банкира можно будет послать по Волге-матушке. И больше ничем никогда не рисковать. Период первоначального накопления капитала закончился. Пора становиться Рокфеллером по-московски. Но для этого нужны те самые пять миллионов евро, которые скоро загрузят в «Боинг» и перебросят на московскую землю на один миг. И в этот миг их надо схватить. Судьба горбоносого Борца ему была ясна более или менее. Его уже становилось опасно держать возле себя. Слишком много знает. Но и операцию с пятью миллионами евро никто, кроме него, не сможет провернуть. Пусть Гончар продумает, кто сможет дать ложную команду снять охрану при перегрузке валюты с одного самолета на другой. И пусть сымитируют голос Грязнова. Пусть это останется на пленке. Словом, пусть Гончар думает. И сегодня же надо вызвать Борца. Надо готовиться и разведать на месте, что и как? Счет пошел на часы!
После ухода милицейского генерала глава банковской ассоциации Максим Витальевич Талызин никак не мог отделаться от дурного настроения. Поправив на тонкой высохшей руке золотые швейцарские часы с браслетом, который стал в последнее время великоват, он позвал секретаршу Наточку и велел ни с кем его не соединять. Наточка — одна из многих женщин — умела возбуждать и возвращать ему жизнерадостность. Зато он и платил ей по-королевски.
Но вместо ожидаемой элегии вышла новая нервотрепка. Наточка сообщила ему, что прибыл следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры и просит аудиенции. Фамилия — Турецкий Александр Борисович.
Талызин подумал, что таким визитерам не принято отказывать. Но у него тут же началось сердцебиение. Однако он справился с собой, проглотил таблетку и велел пригласить важного гостя.
Турецкий появился с беззаботным выражением на лице, как будто ему предстояла ничего не значащая встреча, а не попытка любыми способами выявить связь между главой могущественной банковской ассоциации и злодейским убийством в лесу близ озера Селигер троих людей. Из которых двое хотя бы ощущали какую-то тревогу. А женщина вообще была ни при чем и погибла, как от случайного удара молнии. Правда, перед этим испытав весь ужас свершавшейся расправы.
Александр Борисович не надеялся, что Талызин преподнесет ему какую-либо нить к разгадке. Но понимал, что связь здесь существует. И трудной беседы с банкиром было просто не избежать.
Еще в вестибюле он поразился тому, какой роскошный дизайн можно сделать внутри заурядного в общем-то здания на Арбате. Золотые тиснения на стенах под потолком, роскошные зеркала, сверкающие отраженным светом линии в прозрачной шахте лифта, который поднимался посреди сияющего зала и возносил посетителей и служащих на верхние этажи. Все напоминало о том, что здесь проходит главный стержневой нерв державы. А все остальное, включая гениальные изобретения, картины, пьесы, стихи, музыку, — не более чем суета сует, которую главный стержневой нерв прижмет или перекупит с потрохами в любой момент.
Сам Талызин наверняка не предполагал, что так высоко занесет его судьба, и не готовился к этому. Столичный журналистик с легким пером и удобным для начальства веселым и покладистым нравом должен был пожинать плоды и переживать издержки второй древнейшей профессии, которая больше, чем любая другая, учит холуйству и приспособленчеству.
Ан нет! На каком-то этапе, во время первого передела собственности, пользуясь газетными связями, вошел в правление банка. Сначала был десятой спицей в колеснице, потом второй и, наконец, — первой.
Его досье Турецкий внимательно изучил перед посещением главы одного из могущественнейших столичных банков и теперь, после знакомства с множеством фотографий, с интересом изучал оригинал. Дорогой костюм, крупные золотые часы на тонкой сухощавой руке, модный галстук, дорогая рубашка — весь этот роскошный дизайн, как главная составляющая имиджа преуспевающего человека, ничего не значили в сравнении с выражением глаз и уверенности на лице. Как будто перед ним сидел потомок знатного рода, который на протяжении столетий владел богатыми замками и поместьями и оказывал немалое влияние на внешнюю политику государства.
