Эллис Питерс - Смерть и «Радостная женщина»
Школа! У них только одно на уме. Если тебе шестнадцать, значит, тебя непременно должна беспокоить школа, и ничего больше.
— Нет, со мной все в порядке, ей-богу. Просто день такой, не могу ни на чем сосредоточиться. К следующему разу все наверстаю.
— Уж постарайся! Вот держи. Выпей все, а то на улице холодно, и ты еще, чего доброго, околеешь, пока будешь ждать этот старый автобус. Я всегда говорила, что эта автобусная станция — самое продуваемое место в городе.
Доминик тянул какао до девяти часов. Лучше уж опоздать на пару минут, потому что она вполне может задержаться в клубе.
— Скажу маме, что, по вашему мнению, я делаю большие успехи, — нахально заявил он, надевая пальто. — Хорошо?
— Можешь сказать ей, что, по моему мнению, тебя следует отшлепать, и она могла бы оказать нам такую услугу. Ну, будь осторожен на улице. На дороге ледяная пленка. Только октябрь, а уже морозы, вот чудеса!
— Доброй ночи! — крикнул Доминик от калитки.
— Доброй ночи, Доминик! — учительница медленно, почти неохотно закрыла за ним дверь. Что это нынче с мальчишкой? — подумала она с раздражением. Наверняка у него что-то на уме. Надо бы поговорить с его матерью. Она включила телевизор, села и вскоре забыла о Доминике Фелзе.
Он дошел до конца улицы, стараясь не замедлять шаг, но не очень преуспевая в этом. О Господи, помоги мне держаться непринужденно! Я не должен ошибиться, иначе не стоило и затевать это дело. Смелее! Раз уж взялся, покажи, на что ты способен. И не забывай о Китти! Он вспомнил о ней, и внезапно ему стало тепло, нервное напряжение ослабло, и на душе полегчало. Да что такое опасность, в конце-то концов? Ты ведь освобождаешь от опасности Китти. То, что сейчас случится, ей не повредит, наоборот, может принести свободу. Доминик приободрился. Все будет хорошо. Когда придет час, он не струсит, не увильнет.
Разумеется, он допускал, что она может передумать и не приехать на встречу. Но она приехала. Приближаясь к углу тихой холодной улицы, он увидел окутанный сумерками длинный лоснящийся «райли», вальяжно расположившийся у бордюра, острого и сверкающего, будто стилет. Секретарша с улыбкой распахнула дверцу. Прежде он никогда не замечал, как тиха и пустынна эта часть города поздним вечером. Вокруг не было ни души, лишь одинокая машина проехала мимо по середине широкой мостовой. Когда она скрылась из виду, наступило безмолвие. В студеной тишине шаги Доминика звучали неестественно громко. Под ногами холодно поблескивал иней, над головой равнодушно мерцали звезды.
— Привет, Доминик, — бросила мисс Гамилтон, убирая с переднего сиденья груду вещей — шарф, сумочку, стопку клубных объявлений и большой фонарик, тут же закатившийся в какой-то угол.
— Привет, мисс Гамилтон! Я вам так благодарен. Я и правда вам не в тягость? Ведь я могу и на автобусе.
— Не глупи, — спокойно сказала она. — Садись в машину. Ехать каких-то четверть часа. Сейчас слишком холодно, чтобы дожидаться автобуса. — Она потянулась через Доминика и нажала кнопку на дверной ручке. — Изрядно поизносилась. Надо бы заменить ручку. Приходится запирать, а то она может открыться, особенно на повороте. А поскольку у меня иногда бывают довольно резвые пассажиры, это чревато неприятностями.
— Сегодня у вас никого, — заметил Доминик, посмотрев на заднее сиденье.
— Только что высадила двоих. Клуб все еще заседает, но я не могу торчать там весь вечер. — Она откинулась на спинку сиденья и посмотрела на мальчика со снисходительной улыбкой.
— Ну как, принес? — вкрадчиво спросила она. — Или, может, передумал и отдал отцу? Не волнуйся, я не буду тебя за это винить, я все пойму.
— Я их принес.
— Тогда давай. Я их спрячу, и ты сможешь забыть обо всем этом деле. Никто не напомнит тебе о нем, я-то уж точно. Ты никому не говорил?
— Нет, никому.
— Очень хорошо. И не говори. Отныне и впредь тебе не надо волноваться. Если Китти невиновна, она выкрутится. А мы с тобой уверены, что так оно и есть, правильно?
— Да, конечно, — он извлек из сумки мягкий неряшливый сверток, из которого торчал уголок полиэтиленового пакета. В свете уличных фонарей сквозь грязный пластик можно было разглядеть мягкую черную лайку. Доминик вручил сверток мисс Гамилтон, доверчиво глядя ей в лицо своими большими глазами, и вздохнул с огромным облегчением, словно с его плеч свалилась гора.
Она лишь на миг опустила глаза на сверток, потом наклонилась, чтобы открыть «бардачок», и засунула перчатки в самый дальний угол.
— Не бойся, — сказала она, перехватив его тревожный взгляд, — я о них не забуду. Они в надежных руках. Сделай, как я сказала, выкини это из головы. Больше тебе ни видеть их, ни думать о них не нужно. И вообще, больше о них ни слова — ни сейчас, ни впредь. Дело закрыто, и все. Понял?
Доминик кивнул и, помолчав, чуть слышно проговорил:
— Спасибо.
Мисс Гамилтон запустила мотор. Мимо них в сторону города почти неслышно промчался мотоцикл, и вскоре его негромкий самодовольный треск стих вдали. Одинокий пожилой мужчина, возвращавшийся от почтового ящика, свернул в переулок. В холодном темном безлюдном мире жили только тревожные ожидания и призрачное эхо, не имевшее подлинных голосов. Доминик знал, что не должен оглядываться, хотя его так и подмывало повернуть голову и окинуть взглядом улицу. Он напрягал слух в надежде уловить звук запускаемого мотора, замерзшего и ленивого, но ничего не слышал. А оглядываться нельзя: ведь, с точки зрения мисс Гамилтон, он ничего не подозревающий дурачок, простофиля, не сообщивший об их встрече ни одной живой душе. На чем же сосредоточиться? Ну конечно, на машине! Тем более что она заслуживала толику пылкого внимания. Да и взрослые думают, что шестнадцатилетние непременно должны интересоваться «тачками».
— Какого года выпуска ваша машина? — полюбопытствовал он, наблюдая за умелой водительницей, и даже испытал чувство блаженства, когда старый «райли» мягко и плавно тронулся с места. — Это правда очень старая марка? Антиквариат?
— Не совсем. Не хватает нескольких лет. — Отвечая на его вопросы, секретарша улыбалась сдержанной, снисходительной улыбкой взрослой женщины, внимательной к детям, даже готовой снизойти до того, чтобы разделить их интересы, но где-то в глубине души завидующей детской способности к безоглядному увлечению, уже давно не доступному ей самой. Именно такой улыбки и можно было ожидать от нее в сложившихся обстоятельствах. Увы, улыбка эта ни о чем не говорила. А ведь ему и нужно-то было всего лишь два-три ясных намека. И он понял бы, верно ли сделал свой выбор. Но ее глаза не заблестели, морщины не сделались резче. Впрочем, сейчас уже не до этого.
— Вы лихо водите, — заметил он, и это прозвучало искренне.
— Спасибо на добром слове, стараюсь, — ответила она.
Дорога сделалась уже, деревья остались позади. Садовые ограды сменились живыми изгородями вокруг полей. Доминику хотелось податься вправо и заглянуть в зеркало заднего обзора, но делать этого было нельзя.
— Мы поедем вдоль реки, — объявила мисс Гамилтон. — Так короче. Ты, небось, еще и не начинал учиться вождению, а?
— Это довольно сложно. Мне ведь еще нельзя выезжать на дорогу, а на аллее у дома не разгонишься, там всего несколько ярдов. У нас в школе хотели устроить курсы, земли-то много, но пока ничего не вышло.
— Это отличная идея, — уверенно сказала она. — В школе вам бы не составило труда научиться управлять машиной. Сейчас это важный элемент общего образования.
— Но мне кажется, что они слишком боятся за свои цветочные клумбы и прочее имущество. Знаете, как школа гордится своими розами?
Надо же, с удивлением думал он, оказывается, можно говорить о таких отвлеченных вещах, даже когда в горле пересохло от недавнего напряжения, а сердце так и стучит. Доминик покосился на мисс Гамилтон и увидел в свете последних уличных фонарей ее резкие суровые черты, легкую улыбку, лоснящиеся черные волосы. Потом они свернули на темную дорогу под деревьями, и в свете фар замелькали призрачные стволы, тонкие, будто струны арф. Где-то справа, за стеной деревьев, слышался шепот реки, стынущей в холодном мерцании звезд. Летом тут стояли бы несколько машин, приютивших возлюбленных, целиком ушедших в свои переживания. Среди деревьев прогуливались бы парочки, на травке у реки валялись бы отдыхающие. Но это летом, а не теперь. Сейчас им теплее в задних рядах кинотеатров, в прокуренных кабинках кафе. А сюда никого не заманишь, и без влюбленных дорога эта пустынна и тиха.
Это произойдет здесь, решил он, где-то на этом отрезке пути, когда до опушки леса останется примерно пол мили. Он судорожно ухватился за жесткие ребра сиденья, чувствуя, как вспотели ладони. Доминик вовсе не был уверен, что сможет пойти до конца. И дело не в страхе. Как вести себя под пулями? Как избежать удара, если нет укрытия? Он пошевелил пальцами и, почувствовав боль, испугался. Неужели он так крепко вцепился в сиденье? Силы есть, и он вполне может постоять за себя, но надо подгадать так, чтобы были свидетели. Они должны увидеть, что против него замышлялось недоброе, одного его слова будет недостаточно. А если они не едут сзади, если они не успели, то случившееся с ним, возможно, все-таки послужит доказательством невиновности Китти, а ее уж никак не обвинишь в тех смертях, которые могут постичь людей сегодня вечером.
