Татьяна Гармаш-Роффе - Роль грешницы на бис
Но вот палка… В палке может разместиться пусковое устройство для отравленной иглы! Очень даже может!
Алексей посмотрел на часы. Десять вечера, еще не поздно. Он набрал телефон одного из представителей официального следствия, с которым держал контакт.
– Разумеется, мы об этом подумали, – неприязненно ответили ему. – На нашей пленке зафиксирован слепой с палкой. Но с палками ходит четверть населения в городе, к тому же мальчишка не помнит, чтобы мимо него проходил слепой.
– Не такой уж он слепой, если стреляет из палки, – заметил Кис. – И коль скоро это так, то слепым он может рядиться вовсе не каждый раз. Главное, чтобы при нем была всегда его клюка.
– Не понимаю, почему вы привязались к этой палке. Что дает вам основания подозревать, что именно в ней?..
– Ничего, – сказал Кис. – Просто гипотеза.
Гипотеза была на самом деле убеждением: Юлю убили не при помощи иглы только потому, что с палкой в качестве оружия в квартире не развернешься. Убийца выбрал метод, куда более надежный при близком контакте: газовый баллончик. Но, утаив от милиции дневник, Кис и сообщать о связи убийства Юли с делом актрисы пока избегал, а потому своими соображениями делиться не стал. Он любил маленькие эффектные жесты: преподнести следствию законченную и ясную версию…
Ну что же, завтра ему предстоит последний разговор с Измайловой. После чего он будет ее сдавать официальному следствию. Слишком много важной информации накопилось у детектива, он больше не имел права держать ее при себе, так и лицензии недолго лишиться.
Он набрал номер ее телефона.
– Алла Владимировна уже легла, – сообщила Ирочка.
Кис требовал. Ирочка не сдавалась.
– У нее поднялось давление, она плохо себя чувствует и говорить сейчас не может…
– Я говорил с ней час назад, и она прекрасно себя чувствовала! – настаивал детектив.
– Вот как раз после вашего разговора она и слегла, – отрезала Ирочка.
«Ага, – позлорадствовал Кис, – поняла, что проговорилась! Да уж, ей не следовало рассуждать о неприкосновенности своего имени, давать детективу готовенький мотив в руки! Прокол у вас вышел, Алла Владимировна, народная и великая!»
– В таком случае передайте ей, что приду завтра с утра, – сухо сообщил Кис Ирочке. – Нам нужно срочно поговорить.
Ирочка отошла от телефона, Кис ждал.
– Вряд ли Алла Владимировна будет чувствовать себя хорошо с утра. Она сомневается, что сможет вас принять.
– Я приду в одиннадцать, – жестко сказал Алексей. – Пусть не сомневается. Передайте ей, что я все прочитал.
* * *– А я тебя обманул! Мне совсем не холодно! Это ты все думаешь, что я еще маленький глупышка, потому что ты старшая, вот и думаешь. А я уже совсем взрослый и умный, и я тебя просто обманул! И глупышка – это ты! Я просто хотел с тобой рядом полежать!
…Да не бойся же ты так, вовсе не громко я шепчу, мамка не услышит, она снотворное принимает на ночь.
…Дай сюда руку… Не бойся, дай! Чувствуешь? Сожми пальцы вокруг… Видишь, я уже давно не ребенок… Не пойму я, что такого, – ну, брат, и что? При чем тут дети? Нам дети не нужны, пусть не рождаются, я никого не хочу любить, кроме тебя…
…Повернись… Вот так… Видишь, и руки у меня совсем не холодные, горячие руки, жаркие… Тебе нравится? Вижу, что нравится… Не бойся, я тебе больно не сделаю, я осторожно, нежно… Ну, не напрягайся, расслабься, вот так, вот так хорошо… Тебе тоже?
…Цветик ты мой, цветочек мой маленький…
* * *Девушка, как всегда, очень спешила, потому что, как всегда, сильно опаздывала.
Долетев до остановки, она с привычной тоской посмотрела вдаль и, привычно не обнаружив в этой дали приближающегося автобуса, шагнула на проезжую часть и подняла руку, в надежде остановить какого-нибудь частника.
На противоположной стороне, метров тридцать правее остановки, стояло желтое такси, но – парадокс нашей жизни – такси нынче стоит куда дороже частников. Однако сегодня ей решительно не везло: никто не желал останавливаться. Отчаявшись, она перебежала дорогу, заглянула через приоткрытое наполовину стекло: в машине играла музыка, а шофер спал, привалившись к дверце. Она постучала в стекло, затем нетерпеливо рванула дверцу желтой машины: «Свободны?»
Таксист не ответил, а почему-то начал заваливаться набок, в открытую дверь, прямо на девушку. Взвизгнув, она отскочила, и тело, лишенное поддержки, выпало из машины, ногами зацепившись за сиденье. Позади девушки резко затормозила машина, за ней другая, понеслась брань, но быстро стихла, как только водители разглядели лежащее на дороге безжизненное тело…
Вскоре вокруг такси собралась толпа, девушка рыдала от нервного потрясения, вызывались с мобильных «Скорая» и милиция, а из машины, едва слышная за нестройным гулом толпы, неслась песня из старого фильма с серебряным голосом Аллы Измайловой…
* * *Алексея встретила Ирочка с видом крайне растерянным. Она как-то странно крутилась в передней, словно что-то потеряла.
– Дело в том, что… – пробормотала она, – я не могу найти записку… Алла Владимировна не может вас принять, она просила передать записку, только я не знаю, куда же я ее дела…
Вид ее был жалок, словно за потерю записки ее ожидал барственный гнев. Перестав наконец крутиться по сторонам, Ирочка двинулась на кухню, и до Алексея донеслись голоса: «Не знаю… Не видела… Не брала».
Из кухни Ирочка прошествовала прямиком в спальню к Измайловой. И впрямь, что ли, актриса лежит с давлением? Кис отчего-то был уверен, что болезнь актрисы была чисто дипломатической. Впрочем, актриса не могла не сообразить, как именно надо играть болезнь. Эта роль, ясный пень, начинается с кровати…
– В общем, – Ирочка вышла к нему, – Алла Владимировна просит вас подождать в гостиной. Она сейчас выйдет к вам.
Кис направился к гостиной и вдруг обернулся к Ирочке:
– Что было в записке?
– Я чужих писем не читаю, – с достоинством ответила бывшая портниха.
Актриса выглядела и в самом деле плохо. Под глазами синюшные опухшие круги, на щеках нездоровый румянец. Если это, конечно, не макияж… Как бы то ни было, на этот раз он жалеть ее не собирался.
Он намеренно не стал садиться в синее бархатное кресло, несмотря на приглашающий жест Измайловой, – так и остался стоять посреди гостиной. Алла, направившаяся было к креслам, притормозила, вопрошающе обернулась на детектива, но, наткнувшись, как на лезвие, на его взгляд, окончательно развернулась к нему и тоже замерла в напряженной позе. Взгляд ее мгновенно остыл, подернулся голубым ледком, как если бы она получила и приняла вызов на дуэль.
«Что ж, – подумал Алексей, оценивая взглядом их диспозицию, – два противника лицом друг к другу, в глазах у обоих вызов, – чем не дуэль? Разве что секундантов нет…»
– Алла Владимировна, – заговорил Алексей: у него было право на первый выстрел. – У меня для вас есть четыре новости. И все плохие. Поэтому не спрашиваю, с какой начать. Первая: вчера убили Юлю.
Кис буквально вперился глазами в ее лицо, словно пытаясь заглянуть куда-то под маску, под кожу, куда-то туда, где должна обитать правда…
Алла, слегка наморщив лоб, смотрела на него несколько мгновений без всякого выражения и вдруг ахнула:
– Юля – ваша секретарша! Как?!
Браво, прима! Он ей почти поверил!
– Мою квартиру пытались ограбить. Надо полагать, что грабитель избавился от свидетельницы.
Алла скорбно качала головой.
– И знаете, зачем грабитель забрался в мою квартиру? – не давал ей опомниться Кис, все так же пристально изучая ее лицо. – Это вторая неприятная новость: за вашим дневником, – жестко отчеканил он.
В ее лице отобразилось недоумение. Она нахмурилась, давая понять, что интонация детектива была ей непонятна и неприятна.
– Не понимаю. Зачем? Кому это могло понадобиться?
– До этого мы еще дойдем. Как вы знаете, я прочитал ваш дневник…
Измайлова только презрительно брови подняла.
– Не надо разыгрывать благородное возмущение, Алла Владимировна. Да, я дал вам слово и непременно сдержал бы его, если бы из-за вашего дневника не убили девочку двадцати трех лет от роду. Я должен был понять, почему. Что такого в вашем дневнике, что он стоит человеческих жизней?.. Я прочитал. И понял. Это третья новость.
Теперь Кис выдерживал маленькую паузу, в которую мог бы поместиться ее вопрос, ее интерес, ее страх. Но Алла молчала, только оперлась рукой на спинку кресла, у которого стояла. Кис подождал несколько мгновений и продолжил, уже с меньшим напором, скорее с горьким спокойствием:
– …Понял, почему он стоит жизней. И, главное, кто готов заплатить эту цену. Кому нужно, чтобы содержание дневника, события, в нем описанные, уже никогда не смогли бы стать достоянием гласности…
