Светлана Воинская - Стервятница
Моника переключила внимание на Ромео. Тот подошел к телефону и назвал номер — звонил какой-то девушке.
— Почему ты не куришь? — донесся голос Германа. — В свое время ты дымила, как паровоз. Как твои пальцы не пожелтели!
Она не прореагировала. Разговор Ромео занимал ее. Его неуловимые интонации, вопросы… Копия, совершенная копия бесед с нею! Эта бесконечная, откровенная болтовня, которой она когда-то так дорожила, была всего лишь манерой, его манерой… Прием применим к каждой, незачем стремиться к разнообразию.
— Я принесу пластинки, — Моника поднялась наверх, чувствуя на спине три пары глаз. В темноте коридора скрипнуло колесо. Она обернулась. Старик в кресле-каталке манил ее рукой. Она подошла, коляска въехала в кабинет. Видимо, он был устроен таким образом, чтобы слышать, что происходит в гостиной, потому как среди эха голосов она различила хвастливые нотки Патрика.
— Просто, если ты устроишь это, я отдам ее тебе. Мне нужны эти документы.
Ромео стал хохотать. Он плохо понимал происходящее. Жаль, Патрик не устроил аукцион. Хотя Ромео не дал бы ни гроша, не в его характере — раскошеливаться.
— Почему ты думаешь, что я не получу ее иным путем?
— Ты не пойдешь против меня. Герман, ты ведь умный человек. Как дельфин. Ты знаешь, я продам тебя с потрохами Вегетарианцу.
— Валентино? Что за бред вы несете? — для Ромео друзья говорили на другом языке.
Моника обернулась к старику:
— Благодарю.
Он, полуживой глупец, что-то искал на ее лице. Боль, отчаяние, страх, удивление? Моника не могла тратить на это время, в ее распоряжении осталась неделя.
Глава 4
Няней оказалась сухая дева лет сорока, за очками прятались ядовитые жала глаз.
— У вас есть дети? — Моника и так знала ответ.
— Это ни к чему, — одернул ее Патрик. — У нее прекрасные рекомендации.
— Вы умеете рисовать? Валерия любит, когда ей рисуют, — они обходили дом, знакомя женщину с расположением комнат.
— Как скажете, фройляйн.
— Иногда она играет тем, что вставляет шнурки в ботинки и по-своему перевязывает их. Позволяйте ей.
— Да, фройляйн.
— Я уже сделала распоряжения повару, Валерия ест перепелиные яйца и крольчатину. Пусть пьет из кружки сама. — Моника обратила спокойный взгляд на Патрика. — Я на час отлучусь, пройдусь по магазинам.
— В твоем распоряжении шофер.
— Я хочу прокатиться сама, — ей было интересно, насколько серьезны его намерения. Речь, видимо, шла о крупных деньгах. Но перекупить его было бы слишком просто.
— Исключено. Управление автомобилем не для женщины. Мы сделаем проще. Мейнард отвезет тебя туда, куда попросишь.
Когда-то он сам вместе с Фредом посадил ее за руль «юника», для них ее возня с управлением была бесконечным поводом для шуток. И как никто другой, Патрик знал, что она хороший водитель.
— Хорошо. Я захвачу на прогулку Валерию.
— Герр Борн сказал, что твоя дочь слишком слаба. — Патрик желал быть твердо уверен, что она не сбежит, удерживал Валерию в качестве залога. Ну что ж, пусть будет, как хочет. — Ты умная женщина.
— Как дельфин, — усмехнулась она.
Витрины магазинов мелькали за окном «хорха». Молчаливый Мейнард с лицом убийцы смотрел только вперед и редко — в зеркальце заднего вида. Очень кстати. Моника попросила отвезти ее на Ринг, но не словом не обмолвилась о салоне фрау Марты. Когда-то злосчастное платье, выставленное в ее витрине, переменило ее жизнь.
Перед салоном она приказала:
— Помедленнее.
Моника вглядывалась в прозрачные стекла, в неживые лица манекенов. Их застывшие фигуры облегали платья, вышедшие из моды. Война не доносила сюда веяний французской столицы, Париж стал врагом. Вывеска с именем хозяйки потускнела, и Монике показалось, что в окне мелькнуло знакомое лицо.
— Дальше! — крикнула она шоферу, отворачиваясь. Фрау Марта не должна была узнать ее.
Мейнард вез ее по городу, иногда Моника заставляла его останавливаться, просто так. Ее прогулка окончилась уже там, у салона. Просто она не хотела, чтобы шпион обратил на это внимание, и изводила его капризами. Но потом она заметила «фиат». Он появлялся то здесь, то там, и поездка обрела новый смысл.
У лавки шляп она вышла, болванки в витрине демонстрировали скупой выбор уборов. Внутри было пусто, лишь продавщица у прилавка с тоской оглядывала свои владения. Шелковые, шляпы из драпа, с перьями и мехом, соломенные с цветами…
— У нас уценка, — подала голос девушка. — Многие приносят свое — на комиссию. Мы берем все, что имеет достойный вид.
В магазин вошел мужчина, его взгляд скользнул по скромным полкам. Моника узнала его. Человек Монти, «нотариус», как она окрестила итальянца после сделки с четой Кнаппов. Моника приобрела убогое творение с пыльными страусовыми перьями. Она долго заполняла чек, продавщице показалось, что на обратной стороне его молодая женщина успела что-то написать. Неожиданно она умудрилась уронить картонку со шляпкой, из ее рук вылетела записка, перчатки, кошелек. Итальянец учтиво помог неуклюжей даме и исчез.
— Извините, я испортила чек. Сейчас заполню другой.
Театральные тумбы, продавцы мороженого в парке, беженцы, бродяги в глубине улиц, газетчики, красные кресты госпиталей. Моника отвернулась от окна и посмотрела на осунувшееся личико Валерии, обложенной подушками. Потом опять стала следить в зеркальце за автомобилями. «Фиат» не появлялся, она взглянула на часы. Мейнард мертвой хваткой держал руль, не отрывал взгляда от дороги. Лицо няни имело такое же выражение. Но в течение минуты все изменилось… Неожиданно из-за поворота вылетел старенький «вандерер». Засвистели тормоза, ударом «хорх» отнесло на тротуар. Моника зажала Валерии уши. Звон стекла, скрежет металла, визг няни, трель полицейского свистка могли испугать ее.
Побелевший Мейнард выскочил из автомобиля и стал осыпать водителя «вандерера» бранью, вдогонку ему выплевывала ругательства няня.
— Пьянь! Пьянь! — ее трясло.
Моника как бы со стороны наблюдала за происшедшим. Обложенная подушками Валерия ничего не почувствовала. Полицейский заглянул в поврежденный «хорх» и попросил няню выйти.
— Фройляйн, — обратился он к Монике, — я помогу поймать вам такси. Вам и ребенку здесь нечего делать. Если возникнут вопросы, полицейский навестит вас.
— Отпустите меня! — вырывалась няня. — Я должна быть с ребенком!
Равнодушная к ее стенаниям, Моника села в такси. Через десять минут автомобиль доставил Монику к Монти.
Ее голос… Валентино прислонился к косяку. Моника сидела к нему спиной, она пела. Ее голос заставил что-то задрожать у него внутри. Колыбельная затихла, и Валентино встретил ее взгляд. Моника медленно встала и открыла стеклянные двери на террасу. Он вышел с ней. Молча они наблюдали за сухим листом, что гонял по лужайке ветер.
— Второй раз встречаю тебя в сентябре, — он сжал ее руку, покоящуюся на перилах. Жест собственника.
Что-то в его образе жизни ее привлекало, Моника опять почувствовала это здесь, на увитой пожухлой зеленью веранде. У него ей было хорошо, она чувствовала себя, наконец, дома. Словно она жила тут вечно и никуда не уезжала.
— Как часто я представлял себе, что ты вернешься, — он усадил ее в плетеное кресло. У потолка в клетке билась птица, Моника задержала на ней взгляд. — Она дивно поет, пусть такая невзрачная с виду.
Валентино… Не может обойтись без пленниц.
— Когда ты ушла, на календаре было 18 сентября 1913 года.
— Код сейфа?
Он с улыбкой кивнул.
— 18 июня родилась Валерия. Она больна.
Валентино, спортсмен, вегетарианец, когда-то был так уверен в здоровом потомстве. Моника дала ему минуту, чтобы уяснить положение вещей.
— Помоги мне достать рецепт бальзама.
— Рецепт? Он не нужен тебе.
Ни к чему было жалеть его, привыкшего к непредвиденным ситуациям.
— Я всегда дам тебе бальзам, сколько будет нужно, — он тоже хотел быть уверен, что она не сбежит. Валерия снова была залогом.
— Война скоро закончится, империя ее уже проиграла. Ей правит восьмидесятилетний старик, который умрет, может быть, через час! Куда подастся императорский врач, что с ним станет? Где гарантия, что бальзам ты получишь и завтра, и послезавтра? Я не могу рисковать.
— Хорошо, я достану рецепт.
— Я знаю, как это сделать.
— Неужели?
— Ты и я проникнем…
— Ты не будешь участвовать в этом. — Валентино хотел завладеть рецептом сам. Он будет прятать его от нее, и Моника снова окажется в ловушке. Валентино опять готовил для нее капкан.
— Я не доверяю тебе. Подсунешь липовый состав какого-нибудь снадобья.
— Речь идет о моей дочери! Я сделаю для нее все, что угодно! Не кажется ли тебе, что это несколько опасно — пробраться к архиепископу? Что я могу быть ранен, потерять своих людей? Что я и так сделаю достаточно?
