Боб Джадд - Трасса смерти
— В первую очередь мы хотели бы их отредактировать, — заявила женщина из агентства.
— Когда вы их будете редактировать — в первую очередь, во вторую, — мне безразлично. При условии, что все материалы съемок будут на моем столе в восемь утра. Я плачу за все эти снимки, и я хочу видеть каждый снимок. И ожидаю увидеть предварительный монтаж самое позднее в два тридцать. Таким образом, в вашем распоряжении завтра после обеда и ночь, чтобы завершить работу. Я просмотрю их в пятницу, здесь, в девять утра, и, если все будет нормально, мы сможем отправить материал в британскую редакцию телевидения с тем, чтобы там получили его в понедельник утром, и мы сможем выйти в эфир, по нашему графику — какое же здесь слово… «ускоренным показом» — в среду, четверг, пятницу и субботу, а там уже и Сильверстоун.
— Я рад бы вам помочь, — вмешался я, — но на сегодня у меня зарезервирован отель «Невер».
Панагян задержал на мне взгляд, потом отвернулся:
— Катрин, отмените резервирование его отеля, — потом обратился ко мне: — Завтра, мистер Эверс, вы можете быть автогонщиком. Сегодня вечером вы будете Богом.
— Благодарю вас за то, что вы все продумали наперед, — поклонился я, — но то же самое сделал и я.
— Мистер Эверс, какими бы ни были ваши планы, у нас есть договор и смета. И если вы желаете оставаться в нашей анкете, могу ли я предположить, что в ваших интересах — насладиться своим сегодняшним пребыванием в Париже? Иначе не будет смысла ехать завтра в Магни-Кур.
Вирджиния, все еще не выпускавшая моей руки, чуть сжала ее и посмотрела на меня, как ребенок, у которого что-то случилось с его молочком.
— Форрест, извини. Но завтра мне надо возвращаться в Лос-Анджелес. Умоляю тебя! Ради меня! Все будет о’кей. Вот увидишь.
Глава 21
Парижане обходили микроавтобусы, извергающие из недр своих софиты, кабели, отражатели, помощников директора с папками для бумаги, саквояжами и пижонов в грязных футболках, словно тут всегда был центр по производству фильмов и столпотворение на улице Ансьен-Комеди — дело привычное. Парижане почти не обращали внимания на яркие белые лампы, сверкающие в ранних сумерках возле «Les Deux Magots», одного из последних баров с оцинкованной крышей в Париже. Создавалось впечатление, что киносъемки здесь — явление обычное.
Этот «Les Deux Magots» мог быть тем баром, где Жан Габен подхватывал чемоданчик с поросенком Жан-Поля Бельмондо внутри. Он походил на бар, где вполне мог сидеть Жан Моро за угловым столиком вместе с Натали Бай, а Жерар Депардье, в фартуке, мог вытирать прилавок. Могло бы, но не было. За стойкой бара расположилась мадам дю Фромаж с лицом рыхлым, как вызревший сыр, которым здесь угощали клиентов. Она озиралась по сторонам, переводя взгляд с часов на стене на объектив камеры, которая не давала ей ходу. (Лоране арендовал бар на полтора часа, мадам было уплачено вперед, но она, как старая потаскушка, которой, возможно, и была, не могла дождаться, когда же мы выметемся отсюда.) Объектив видеокамеры был сфокусирован на Вирджинии и автогонщике, ростом шесть футов и один дюйм, в красно-желто-зеленой кожаной куртке — последний вопль моды в Лос-Анджелесе, той, где на спине нарисован индеец.
Лоране с карандашом во рту, с лицом сморщенным, как у бульдожки, наводил видеокамеру на наши лица. Камера была не из новых, и он постоянно крутился возле нас, то спереди, то сзади, то вдруг возникал из-за бара, то бесшумно появлялся сзади со своим жужжащим аппаратом, проталкивая нас сквозь наружные стеклянные двери. Но после двух минут болтовни мы уже не замечали его.
Вирджиния произнесла, держа в руке бокал с едко-зеленой жидкостью:
— Первый, кто скажет: «Мы не можем продолжать в таком духе», — заплатит десять тысяч долларов.
— Встреча здесь — это твоя идея, — возразил я, вглядываясь в низкий нетронутый бокал французского пива. Вторая видеокамера кружит вокруг Вирджинии, фокусируясь крупным планом, без сомнения, на моих ноздрях.
— Не говори, что я тебя не предупреждала.
— Я не произнесу ни слова, — ответил я. — Как раз перед тем, как ты вошла в офис Панагяна, все они утверждали, что «ночь в Париже» — их идея.
— Да ладно, — бросила она, махнув рукой, — просто если у тебя появляется хорошая идея и ты хочешь, чтобы она воплотилась в жизнь, подари ее другому. Я поделилась ею с Шейлой, моим бизнес-менеджером, и сказала: «Бегом, крошка! И назад не возвращайся, пока не выполнишь!» У тебя все в порядке?
— Все нормально, Джейнис. Просто не выспался. И ты тоже выглядишь усталой.
— Летела всю ночь из Лос-Анджелеса. Потому не выгляжу как маргаритка. А ты-то из-за чего не спал?
— Прошлой ночью погиб мой друг.
— О Боже! Форрест, какая жалость! — Она взглянула на меня с искренним участием. Нежное фарфоровое личико под словацкими бровями. — Знаю, что это глупо, но если я могу чем-то помочь… Я имею в виду, если тебе надо излить душу или что-то в этом роде… — Она сжала мою руку.
— Это делает тебе честь, Джейнис. Но я и так все, что делаю, это только говорю.
— Ладно, а что ты мог еще сделать? Попробуй рассказать, иногда это помогает, знаешь…
— Предположим, Джейнис, он был твоим другом, и ты знаешь не из-за того, что что-то видела, а из-за того, что слишком хорошо его знала, что это не мог быть несчастный случай. И более того, допустим, ты знаешь, кто убил его и как его убили. И у тебя есть основания считать, что и с тобой могут сделать то же самое, если ты не найдешь способ остановить убийц.
— Ты, случайно, не балуешься наркотиками или чем-нибудь в этом роде?
Лоране перегнал нас в угол бара, повернув спинами к двери. И тут он сделал этот знаменитый снимок, тот, что обошел все газеты: снимок с улицы. Мы стояли спиной к камере, видимые сквозь открытые двери напротив стойки бара, перед нами ряд наливок, а наши лица отражаются в бутылках на полках в тусклом свете. Достаточно увидеть хотя бы силуэт фигуры, чтобы догадаться, что это — Вирджиния. Она слегка повернулась вправо, в профиль видна ее знаменитая грудь, нависшая, но не висящая, вопреки силе тяготения, ее головка платиновой блондинки склонилась, чтобы продемонстрировать прическу, одна рука — на затылке, а другая как бы случайно опустилась мне на ягодицу и сжимает ее в характерной для Вирджинии манере, самым небрежным и непристойным образом. Впечатление такое, что просто два любовника решили провести ночь в Париже в сопровождении съемочной группы.
Нас сфотографировали вдвоем, садящихся в «ситроен», который со своим откинутым верхом походил не на автомобиль, а скорее на перевернутую ванну, выполненную в стиле ретро 50-х. Вирджиния прильнула ко мне, забравшись, как девочка, с ногами на сиденье. Лоране пробрался на заднее сиденье. С видеокамерой на плече он снимал, как я вел машину, подсказывал мне дорогу к Тур-д’Аржан. Вирджиния спокойно положила руку мне на колено и сказала:
— Знаешь, мне нравятся твои волосы. Что-то мальчишеское, как у древнеримских сенаторов. Как ты думаешь, Лоране, положить мне руку ему на ширинку или оставить это до ресторана?
— Снимаем оба варианта, — ответил Лоране.
— Тогда отель подождет, — сказал я.
Башня была всего в нескольких кварталах от нас, на берегу Сены, и после безразличия французов на Ансьен-Комеди здесь мы словно бы попали в другой мир. По-моему, эту толпу собрали так же, как собирают подобные скопища в наши дни: раздали прохожим бесплатно майки с портретом Вирджинии, бейсбольные кепки с той же картинкой и пообещали позволить увидеть ее воочию, а также дать купоны со скидкой на ее новый диск. Когда мы прибыли и привратник подскочил, чтобы открыть дверцу для Вирджинии, в небо взметнулись лучи прожекторов, а позади толпы над Сеной возвышался Нотр-Дам. Я думал, что все они собрались здесь ради Вирджинии, пока в промежутках между скандированием: «ВИРДЖИИН! ВИИИРДЖИИН!» — не услышал, как женщины выкрикивали «Форрей! Форрей!»
По странной ассоциации то, как они произносили «Форрест», напоминало мне те годы, когда я мотался в «Формуле-3» по всей Европе. Как-то я искал стоянку в сосновом лесу, о котором слышал ранее, на юге Франции возле Кармарга. И не мог понять, почему каждый раз, когда я спрашивал, как мне добраться до «forray des pins»[19], местные жители падали и катались на земле от хохота. Пока один из них, давясь от хохота, не объяснил мне, что я произношу «pins» по-французски так, что это звучит как «пенис». Поэтому когда я услышал крики «Форрей!», «Форрей!», «Посмотри на меня, Форрей!», — у меня в мозгу возникли ассоциации с пенисом.
Французских газет я не читал, поэтому не знал, что одна из наших фотографий с Вирджинией, снятая в Канаде, та, где она, раздвинув голые ноги, лежит подо мной, этим утром появилась в большинстве газет в разделах для объявлений размером на всю страницу. В тот момент, когда толпа окружила машину, женщины наперебой умоляли меня на французском: «Дай понюхать, Форрей! Лишь один раз!» Около Вирджинии их крутилось больше, чем возле меня, но она уже привыкла к подобной осаде. Она просто наклонила голову и ринулась к ресторану. Ко мне же со всех сторон тянулись руки, и я застрял в них, и меня больно дернули за яйца, пока я продирался сквозь толпу в ресторан, считавшийся лучшим в Париже с тех пор, как компания «Мишлен» стала присваивать звездочки. Когда я добрался наконец туда, метр слегка прикоснулся полотенцем к моему потному лицу и провел меня к лифту, где уже поджидала ухмыляющаяся Вирджиния.
