Виктор Галданов - Аптечное дело

— Вы, наверное, изучали гестаповские методы работы по фильмам, — восхищенно проговорил я. — Когда я скажу «нет», вы пригласите, громил и они превратят меня в отбивную котлету.

— Ни я, ни господин Бурциевич не нацисты. Хотя бы в силу своей национальности.

— Однако у вас работают достаточно оригинальные личности. Я убежден, что Валдис говорит «хайль Гитлер» всякий раз, когда заходит в ванную комнату.

— Это меня не касается. Когда Табаков выставил его, он пришел к нам. Я подумал, что он может пригодиться. Пока он выполняет мои поручения, меня не интересуют его политические взгляды. Он не собирается выведывать секреты «Фармбиопрома». Кем бы он ни был, что бы ни случилось, Валдис не подведет.

— Теперь я начинаю понимать, что имел в виду Бурциевич, говоря о дипломатии большого бизнеса, — сказал я. — Нанимать на работу шпиона, чтобы он выполнял за вас грязную работу, — подобное изобретение достойно «Оскара».

— Я удачно использовал его. Но это наша единственная связь.

— Владимир, я знаю о вас все. Я мог бы рассказать в подробностях всю вашу биографию. Я прочел ваше досье, секретное досье. Конечно, в нем нет ничего такого, за что вас можно было бы упечь в тюрьму. Но вывод можно сделать вполне определенный. Вы — главный головорез Бурциевича, то есть его личное гестапо.

Миркин сидел спокойно, лишь лицо его слегка покраснело.

— Не оскорбляйте нас, у меня бабушка погибла в концлагере. В нашей деятельности нет ничего предосудительного. Мы на сто процентов служим интересам России. Я работаю на Бурциевича, потому что ему нужен жесткий человек, который мог бы справляться со сложными ситуациями. Он же сказал вам: гигант, подобный «Фармбиопрому», это маленькая империя. Необходимо иметь свою милицию, свои законы и свои собственные меры принуждения. Все это и есть бизнес.

— Бизнес есть бизнес, а лекарство Табакова отняло бы у вас лакомый кусочек правительственных инвестиций, и ровно на эту кругленькую сумму вы и понесете убытки.

— Как сказал господин Бурциевич, нет никакой необходимости выигрывать войну, если мы можем при этом разрушить собственную экономическую систему.

— Его афоризмы просто завораживают, — протянул я. — Думаю, вам не приходило в голову, что при этом господин Бурциевич думает прежде всего о своей собственной экономической системе.

— Мы не сторонники насилия, — сказал Миркин. — Оно приносит беду, и мы стремимся избегать его всеми возможными средствами. Иногда нам приходится противостоять насилию. Мы пытались сдержать Табакова, не заходя слишком далеко.

— При этом вам было наплевать на то, что наша промышленность теряет в эффективности и рентабельности.

— Небольшая экономия оказывается не столь уж и эффективной. Об этом узнаешь, когда работаешь в большой промышленности. Господин Бурциевич знает об этом все, потому что это — его работа.

— Принцип фюрера, — почти про себя заметил я. Потом вновь взглянул на Миркина: — Но мое появление поколебало ваши принципы. Что же вы теперь собираетесь предпринимать?

— Последняя граница проходит через небо.

Я курил, рассматривая кончик сигареты.

— Вы рассчитываете выйти сухим из воды?

— Я уверен в этом.

— Но речь идет об убийстве, а наша милиция придерживается на этот счет старомодных взглядов.

— Вы имеете ввиду Папазяна? Это была глупость Пирчюписа. Но он не собирался его убивать. Он даже не знал, кто это. Пирчюпису не повезет, если он попадется. Я, конечно, постараюсь, чтобы этого не случилось. Ну а если все же попадется, мы о нем сразу же забудем.

— Вам бы побеспокоиться о том, чтобы самому не попасться. Если вы читаете газеты, то наверняка знаете о некоем Пришляке, следователе. Он очень честолюбив, и ему просто не терпится поймать того, кто убил одного нудного высокопоставленного и тупого, как сибирский валенок, бюрократа. Он даже чуть было не повесил это убийство на меня.

Миркин посмотрел прямо мне в глаза:

— Я и на пушечный выстрел прошлой ночью не приближался к «Невскому Паласу». Я думал, Зиганшин был в Москве.

Так вот какова его версия происшедшего. И вероятно, он сможет ее доказать. Бурциевич, конечно же, тоже будет настаивать на этом. Они оказались бы весьма легкомысленными людьми, если бы не позаботились об алиби. А легкомысленными их никак не назовешь. Если бы они совершали ошибки, то еще задолго до меня кто-нибудь позаботился об их судьбе. Мысль эта угнетала. Но пора было заканчивать выяснение деталей. Я затянулся сигареткой и изрек:

— Такие люди, как Табаков и его дочь, не могут исчезнуть просто так.

— Табаков никуда и не исчезал. Завтра он вернется из Чехии, где гостил у своего друга. Он страшно удивится всей этой шумихе. Его дочь уехала в Самару с друзьями — у них там дача. Он позвонит ей и застанет ее живой и невредимой. Когда девочка узнает, что тревога была ложной, то сообщит, что собирается съездить с друзьями покататься на лыжах в горах. Оттуда, вероятно, она полетит на курорт. Может быть, она даже выйдет там замуж и очень долго еще не вернется сюда.

Я смотрел на Миркина холодно и понимающе.

— Табаков, конечно, согласится с этим.

— Думаю, да, особенно после того, как я вновь поговорил с ним. Думаю, он даже обнаружит какую-нибудь ошибку в своей формулой и забудет о ней вообще.

— А сами вы в ней не заинтересованы?

— Ну конечно, профессор раскроет нам ее секрет. В один прекрасный день эта формула может нам пригодиться, особенно если ее откроет кто-то из наших химиков. Но в настоящее время господин Бурциевич вполне удовлетворен собственным способом производства инсулина.

— И Табаков не откроет рта, пока его дочь у вас в руках в качестве заложницы?

Мир н пожал плечами:

— Вам прекрасно известно, как именно происходят подобные вещи. Вы сами знаете, что именно он сделает.

Я знал. Конечно, отдельный человек мог быть способен на героизм, но его легко сломать безжалостным научным методом. Ну а перед лицом опасности, которая угрожает дочери, этот героизм может не проявиться и вовсе. Я не сомневался, что именно Владимир Миркин — тот самый человек, которому поручено компетентно и всесторонне контролировать это дело. Миркин не был обыкновенным головорезом, иначе он и не занял бы свое нынешнее место в «Фармбиопроме». Глядя на него, никто бы не усомнился, что у него образование, как минимум, в объеме института, даже если большую часть учебы он провел на футбольном поле. Он был определенно умен и по полному праву находился в окружении Бурциевича. К тому же он был достаточно восприимчив, чтобы набраться умных мыслей у Бурциевича, используя их в дискуссиях. Он верил в то, чем занимался, и был убежден, что поступает правильно. И уж он-то ни за что не наделает глупых ошибок. Мне вовсе не нужно было давить на него, чтобы тот завершил композицию. Миркин и сам прекрасно знает, как именно завершить то, что начал.

Итак, оставался лишь один вопрос.

— А как Лариса чувствует себя в этой ситуации?

— Лариса о ней даже не задумывается. Время от времени она выполняет отдельные поручения отца. Вероятно, он сказал ей, что вы связаны с кем-то, кто пытается подорвать позиции «Фармбиопрома». Ничего больше ей знать не нужно. Но вы ей, кажется, вскружили голову. — Миркин заговорщически посмотрел на меня. — Но это уже ваше дело, с ней можно неплохо провести время.

— Если бы я занимался футболом… — сказал я.

Миркин понимающе кивнул:

— Ну чего упрямиться? Вы же не сможете выиграть. Нет и следа раскаяния за то, что вы делали раньше. Я искренне восхищаюсь вашей деятельностью, поэтому предложение босса остается в силе. На сто процентов.

— Ну а если я вас выдам?..

— Ну зачем снова говорить одно и то же? Вы же понимаете, что просто так мы вас не оставим. Вы повязаны с нами.

Я взглянул на кончик сигареты. Вспомнив предупреждение Миркина, я даже не пытался встать и подойти к пепельнице, которая стояла перед ним. Я затоптал сигарету и зажег другую. В своей жизни я неоднократно слышал угрозы но, пожалуй, ни одна из них не звучала так убедительно, как произнесенная только что. Это производило впечатление ледяной неизбежности, которой ничто не могло противостоять. И я понимал, что Миркин осознавал то же самое.

Миркин встал, все еще держа пистолет.

— Почему бы вам хорошенько не обдумать предложение господина Бурциевича? — спросил он, направляясь к двери, через которую вышел Пирчюпис. Открывая ее, он кивнул головой в сторону второй двери: — Кстати, великий Табаков и его дочь в соседней комнате. Можете с ними поздороваться, если хотите.

Оставшись один, я встал, внимательно осмотрел комнату и подошел ко второй двери. Нажал ручку, дверь легко открылась. Комната была похожа на ту, где я только что находился.

Вероника и ее отец сидели на диване рядом. Я понял, что это ее отец, еще до того, как девушка вскочила и представила нас друг другу.