Валентин Курицын - Томские трущобы
— Ладно! Согласен! — вырвалось наконец из уст Кочерова. — Раз мать родила!.. Эх, Катя, все для тебя!..
Первый шаг по роковому пути был сделан!
18. На пароходе
Теплая июльская ночь стояла над городом.
Несмотря на поздний час, по тротуарам большой улицы оживленно и часто мелькали темные фигуры прохожих, возвращавшихся из городского парка…
В темноте красными точками вспыхивали огоньки папирос. Слышался женский смех, обрывки разговоров, топот ног. В воздухе было душно и знойно. Чувствовалась близость грозы. Где-то, в темной дали за рекой, то и дело играли синевато-белые вспышки молний.
На городской пристани, не переведенной еще на Черемошники, благодаря высокой воде, стояло два парохода. Белые матовые шары электрического освещения, зажженные на верхней палубе, своим белым, холодным светом делали и рубку и скамейки, расставленные по бортам, и металлический тент над кормой, точено нарисованными на черном фоне ночи. Черная полоса воды, между причальными баржами и берегом, в некоторых местах — там, где ее касались отблески света горела дрожащим серебром.
Далеко вниз по берегу, чернели неподвижные силуэты, на мачтах которых дрожали красные точки фонариков.
На верхней палубе одного из пароходов пассажирского сообщения, за небольшим столиком сидели Егорин и Кочеров.
Столик их стоял под тентом, где было темно и пусто. Из серого полумрака резко выделялись белые пятна скатертей и белый пикейный жилет Кочерова. Стоявший перед ними графин был более чем наполовину пуст. Но обстоятельство это, по-видимому, не отразилось на собеседниках, в смысле подъема настроения. Егорин молча курил, сбрасывая пепел в тарелку с остатками уже застывшей ухи, а Иван Семенович, также сохраняя молчание, подперев голову рукой, задумчиво смотрел в темноту душной ночи. Из-за реки слабо доносился легкий чуть уловимый аромат травы, цветов, смолистого бора.
— Гроза, пожалуй, соберется… — медленно и тихо выговорил Кочеров, наблюдая за быстро сменяющимися вспышками синих огней…
— Да… душно в воздухе! — уронил Егорин, занятый в это время другими мыслями. С юта долетел до них взрыв громкого, оживленного смеха… Там, за двумя сдвинутыми столами ужинала какая-то веселая большая компания.
Светлые платья дам, их легкие ажурные шляпы, серебряный холодильник с шампанским, звонкий веселый смех и доносившаяся оперная ария, казалось, говорили о легкой и беззаботной жизни, о красивом и смелом чувстве весенней любви, опьяняющей, как шампанское и исчезающей так же как и его пена…
— Ну, давай твою рюмку… выпьем! — предложил Кондратий Петрович.
Кочеров тряхнул головой, точно желая отогнать неприятные мысли и решительным тоном сказал:
— Выпьем!
Холодноватая острая и жгучая влага вызвала у Кочерова легкое покашливание. Он машинально очистил головку редиски, посолил ее и отправил вслед за рюмкой.
— Надо кончать поскорее, да идти… время уже! — понижая голос, заметил Егорин, протягивая руку к графину.
Они выпили еще и еще… Кочеров жадно опрокидывал рюмку за рюмкой, радуясь, что нашел исход гнетущему его настроению. От выпитого по всему телу шла приятная, нежаркая теплота. Какая-то странная и приятная дымка заволакивала сознание… Не хотелось больше думать о том страшном и неотвратимом, что ожидает его сегодня…
И когда из открытых окон кают-кампании громко и возбужденно поплыли по ночному неподвижному воздуху звуки пианино, Кочеров широко вздохнул всей грудью, почему-то беспричинно рассмеялся и потянулся к Егорину:
— Совершим, брат, опрокидончик… Что ты, как сыч, сидишь. Ходи веселей!
Он выпил, слегка поморщился и опять оживленно заговорил:
— Знакомый, черт побери, мотив, а не могу вспомнить! Ах, да! Это — из «Кармен»… Помнишь, «тореадор, смелее». Эх, люблю музыку! Душа моя музыка!
Кочеров широко улыбнулся и тряхнул кудрями.
— Ишь, ты… Музыкант какой, — полунасмешливо, полудосадливо протянул Егорин…
Ему было неприятно и казалось очень странным, что Кочеров, видимо, забыл о предстоящем деле.
— Опьянел, парень, — раздраженно подумал он, — как бы не размяк совсем. А то дело дрянь будет.
Точно предугадывая его мысли, Иван Семенович в это время перегнулся через стол и твердо шепнул:
— Теперь я в самом раз готов… Хоть к черту на рога!
— Молодец, Ванька! — одобрительно похлопал его по плечу Егорин. — Что нам трусу праздновать! Мы ли не молодцы! Жены ли наши не куры! — и он рассмеялся тихим дробным смешком, в котором слышались какие-то нотки странные.
— Время идти… Одиннадцать часов скоро! — шумно отодвинул свой стул Егорин, выходя из-за стола.
— Идем! — согласился Кочеров, застегивая свое летнее пальто английского фасона из непромокаемой ткани.
Подозвали лакея, расплатились и сошли с парохода. На улице теперь было пусто и тихо. Где-то далеко в стороне дребезжали ночные извозчики, спешившие, очевидно, на пристань, в надежде встретить засидевшихся в буфете гуляк. Резко и оглушительно застучала над самым ухом Кочерова колотушка ночного сторожа, невидимого в темноте.
— Та, та, та, — отшатнулся в сторону Кочеров, — испугал даже!
Нервы его были натянуты до предела!
19. Новая жертва
Кочеров и Егорин шагали напрямик по темной и безлюдной базарной площади.
— Ну, Ваня, я тебе еще раз повторю, чтобы лучше помнил как и что надо делать. Придешь ты в собрание, первым делом замечай, тут ли он… Следи за ним до конца, но старайся это делать так, чтобы он не заметил.
— Ладно, знаю, ведь я… Что двадцать раз повторять — досадливо поморщился Иван Семенович.
Но Егорин, не слушая его, продолжал.
— А как будет публика выходить, ты пораньше оденься и жди внизу около вешалок… Будто бы ожидаешь кого из знакомых! Гляди в оба: один он пойдет домой, или с кем-нибудь. Если пойдет один, тогда ты иди вперед его и, поравнявшись с первым окном, которое я тебе показывал, остановись на минутку и чиркни спичкой, папиросу начни закуривать… Закурив, пройди вперед за угол соседнего дома и спрячься там в палисаднике… Когда я свистну — беги ко мне я передам тебе шкатулку… Прячь ее под полу и беги на дворянскую улицу. Как из калитки выйдешь, повертывай направо и беги к соборной площади… Тут уж иди шагом, спокойно к себе. Лучше всего, пошатываясь немного, песню мурлычь себе под нос, будто пьяный. А ежели иначе, погоня будет, беги что есть духу, сам кричи: держи, дескать! Извозчика бери, у «России» они до утра стоят, кричи ему, чтобы он скорее гнал: обокрали, дескать, меня и воришка впереди бежит, так надо его догнать… Направляй извозчика на Верхнюю Илань и там, где-нибудь в удобном месте, хвати его кастетом по башке, так, чтобы с ног свалился…
Норови ударить прямо по темени. Сам тогда с дрожек долой и направляй лыжи ко мне домой… Понял! Не перепутаешь!
— Ну вот еще! Что я — малый ребенок, что ли.
Они прошли некоторое время молча; затем Кондратий Петрович понизил голос до шепота и замедлил шаги.
— А ежели, в случае чего, неустойка какая выйдет… Шум поднимется, тогда уж тоже не робей.
— Ладно, не сробею! — самодовольно отозвался Кочеров, внутренне, впрочем, не особенно уверенный в себе…
Они шли теперь по большой улице. На углу ямского переулка им встретилась какая-то женщина, одетая бедно, без претензий на моду. Она на минутку остановила наших героев и заговорила хриплым робким и вместе с тем наглым голосом:
— Молодые люди, дайте полтинник на извозчика!
Свет электрического фонаря упал на ее лицо. Впоследствии, спустя долгое время, уже в стенах тюрьмы, Кочерову почему-то все вспоминалось это жалкое и нахальное лицо, грубо накрашенное и помятое. И неотступно стояла в его памяти эта роковая темная и душная ночь…
Егорин нахмурился…
— Пошла ты к черту! — грубо оттолкнул он женщину.
В голове Кочерова в этот момент промелькнула неожиданно дерзкая и странная мысль…
Он вынул из жилетного кармана смятую рублевую бумажку и подал ее женщине.
— На вот тебе… получай! Пожелай нам удачи! В карты мы идем играть.
Женщина сверкнула большими черными глазами и, сердито косясь на Егорина, ответила:
— Спасибо, красавчик… выиграть тебе денег кучу… Только смотри, на червонную даму не ставь… обманет она! — проговорив это, женщина повернулась и медленно пошла по панели. Ее заключительные слова поразили Кочерова. Он склонен был видеть в них какой-то особенный таинственный смысл, точно предостережение судьбы.
— Ну, чего ты опешил! — вывел его из задумчивости грубый окрик Егорина. — Шагаем дальше!
Против собрания они расстались. Кочеров вошел в собрание, а Егорин, действуя согласно выработанного плана свернул в калитку одного из домов на противоположной стороне. Двор этого дома был проходной, весь застроенный флигелями. В узком проходе между ними было темно и глухо. Егорин, заранее изучивший план местности, смело шагал вперед, зорко посматривая по сторонам и всматриваясь в темноту…
