Пойди туда — не знаю куда - Виктор Григорьевич Максимов
Дурацкая тряпичная лялька с глупыми, голубыми, как у Надежды Захаровны Царевич, глазищами пропала вместе с черным джипом «гранд-чероки».
— Черт бы тебя подрал, дура лупоглазая! — скрежетнув зубами, простонал Магомед.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в конце которой звучат пистолетные выстрелы
Вовчика обнаружил Киндер-сюрприз. Здоровенный детина с бинтом на лбу, широко разбросив руки, лежал за аккуратно подстриженными кустиками, обрамлявшими автостоянку.
— Тут, елы-еп, это! — завопил полезший туда по малой нужде волосан. — Труп, елы!.. Ну, блин, ва-аще!
Не сразу пришедший в себя Убивец лепетал что-то несусветное:
— Ведьма… Глаза у нее!.. Сказала: иди ко мне, ду… дурашка… за кусты… Пошел…
— Пошел?! Зачем?! — с трудом сдерживаясь, прошипел склонившийся к Вовчику Магомед. — Почему пошел?
— Глаза у нее… зеленые… светятся… пошел… Больше ничего… ничего не помню…
Вовчика выгнуло. Изо рта у него пошла пена.
— Эх! — горестно вздохнул Мишаня. — Это она его «параличом». Баллончик у меня в бардачке лежал с нервно-паралитическим. Берите — ведь сам же и предложил! — может, говорю, пригодится!..
— Вот и пригодился! — сплюнул на траву Магомед.
Удрученный Мишаня по радиотелефону связался с Константином Эрастовичем. Шеф был вне себя:
— Пропала?! То есть как пропала! А я тебя зачем посылал?.. Какой еще к черту джип «чероки»?! Ничего не понимаю!
Шкаф, на котором лица не было, жалко оправдывался. Глаза у него при этом были как у гадящей на ковер собаки. В очередной раз тяжко вздохнув, он вдруг протянул трубку Боре Базлаеву:
— Тут тебя…
Боря, приложивший телефонный аппарат к уху, чуть не выронил его от неожиданности! Голос, который он услышал, не узнать было невозможно.
— Гдэ джып, Магамэт? — прохрипел Ашот Акопович.
Белая бабочка-капустница, суетливо мельтеша крылышками, села на голову вновь потерявшего сознание Убивца.
— Джип угнали, — сказал Магомед, отмахнув ее рукой. — Рыжая угнала, у которой пушка…
Молчание, которое последовало в ответ, было более чем красноречиво.
— Угналы, гаварышь, — наконец произнес Микадо с неестественно подчеркнутым акцентом. — Рыжая, гаварышь. Ищи, дарагой. Джып ищи. Рыжая ищи. Нэ найдешь, сам знаишь…
Магомед знал.
— А бандеролечка при мне, — помолчав, сказал он.
— Какая еще… Ах, посылочка! Посылочка — это хорошо! — на чистом русском языке просипел Микадо. — Это очень, очень хорошо! Молодец. Продолжай в том же духе!..
Трубка щелкнула, запикала. И бывший следователь Базлаев Борис Магомедович, недоуменно глядя на нее, задал себе сразу несколько вовсе не риторических вопросов. Во-первых, зачем Микадо приехал в Москву? Во-вторых, почему он находится у Кощея, у того самого типа — и тут у Магомеда была почти полная уверенность, — который подвел его, Ашота Акоповича, под 77-ю, расстрельную — бандитизм — статью, за что, впрочем, пострадавший расквитался со свойственной ему восточной изощренностью: две очаровательнейшие чучелки заманили падкого на баб Константина Эрастовича в некую уютную квартирку, где его, Кощея, неделю подряд кололи каким-то жутким наркотиком, после чего он и «сел на иглу»… «В свете всего вышеупомянутого, — напряженно думал Магомед, — возникает целый ряд очередных „почему“ и „зачем“: по какому поводу Ашот Акопович помирился с Константином Эрастовичем? Это первое. Второе: какое отношение к этому историческому событию имеет улетевший на юга сугубо северный человек? И наконец, третье, и самое, пожалуй, на данный момент существенное: кто, собственно, такая эта Рыжая и так ли уж случайно исчез со стоянки черный „гранд-чероки“ Ашота Акоповича?..»
Любовь Ивановна Глотова была из породы тех самых типично русских людей, которые сначала что-то делают и только потом уже мучительно соображают, а что же это такое они, блин, понаделали?.. Позднее она никак не могла понять, почему из всех стоявших у аэропорта машин выбрала именно этот черный джип «гранд-чероки». Выбежав из здания аэровокзала, она решительно зашагала в сторону этой роковой для нее иномарки с номерным знаком В 013 ЭЦ и семьдесят восьмым региональным индексом. Не смогла она внятно объяснить мне и то, зачем вдруг на полпути резко повернула вправо и, обогнув скверик, примыкавший к автостоянке, подошла к джипу со стороны его передка. Машину с сидевшим в ней мордатым амбалом и Василису разделяли теперь лишь невысокие, по пояс, аккуратно подстриженные кусты.
Она и сама толком не поняла, что же такое произошло. «Ну, посмотрела на него, — рассказывала она мне, — ну, кажется, пристально, вроде бы в глаза. Он вдруг перестал жевать резинку, вытаращился на меня, замер. А я тогда тихо так сказала: „Ну, чего теряешься, дурик, иди сюда!..“ И, представляете, он послушался. Вылез из тачки и прямиком через кусты полез ко мне, как загипнотизированный…»
Дальше все происходило так, как и предположил Мишаня Шкаф: когда Убивец приблизился к ней, Любовь Ивановна достала из-за лифчика газовый баллончик и от души пшикнула прямо в круглую потную физиономию…
Ключи были в машине. «Гранд-чероки» завелся с пол-оборота — послушный, утробно-мощный, будто только и ждавший Василису. Быстро разобравшись со скоростями, она сдала назад и, резко крутанув руль, выехала с автостоянки.
Второе, совершенно уже необъяснимое событие имело место километрах в трех от аэропорта Внуково. Все тот же патрульный в бронежилете — Василиса запомнила его по белобрысым — ее слова, — неумело подстриженным усам — вышел на дорогу и, махнув жезлом, пошел навстречу. Побледневшая Василиса покорно нажала на педаль тормоза. «Матушка Божия, помоги!» — зажмурив глаза, взмолилась она про себя.
— Ваши документы! — козырнул омоновец.
Словно очнувшись, она встряхнула пожароопасной своей головой и, все на свете перепутав, протянула патрульному вынутую из сумочки аэрофлотовскую багажную бирку.
Глаза у парня с короткоствольным АКСУ на боку были серые, с маленькими золотыми крапинками. Василиса заглянула в них и… и ничего не увидела, но с какой-то вспышечной, немыслимо яркой, как электрический разряд, отчетливостью вдруг почувствовала, что жить этому совсем еще пацану осталось восемь дней с часами…
