Ирина Арбенина - Черное солнце

Наконец сели за стол. И по первой — за вакцинацию!

За «вакцину» и производство фабрики «Кристалл», которая есть для русского человека наивернейшее и самое что ни на есть надежное средство защиты — и от гриппа, от всякой другой заразы.

И по второй — чтоб не болеть!

И по третьей.

Светлова, опасаясь, что не выдержит такого темпа, хотела поскорее произнести вслух одну из фамилий списка. Поглядеть, как будет реагировать Семенова.

Ей хотелось попробовать этот фокус, прежде чем расспрашивать Семенову в лоб.

Фамилия Осипа Николаева для этого явно не годилась. Их пруд пруди! Полуцухин? Пожалуй, да, годится.

А вот Гец.., верняк.

Редкая. Однажды услышав, не забудешь.

— И дерут же с меня.., по три шкуры за эти прививки… — жалобно начала Анна. — Главврач у нас…

Гец фамилия.., просто зверь, а не человек… Вынь да положь ему эту вакцинацию!

— Гец? — Муж Семеновой оживился. — Еврей, что ли?

— Да нет…

Аня не была готова к подобным исследованиям.

— А кто ж тогда?! — Муж Семеновой изумленно уставился на Светлову.

— Ну, не знаю… Догадайтесь сами!

Аня оставила алкоголика Семенова один на один с его непростыми размышлениями. И обратила свой взгляд на хозяйку…

— Правда, фамилия редкая?

Мадам Семенова сидела, словно проглотив кочергу.

Прямо застыв и даже, как показалось Светловой, несколько выпучив глаза.

— Тонь, у вас ведь тоже был вроде Гец? Ну, там, в Октябрьском.., помнишь? Гец тоже был? Разве он не еврей? Может, тот самый?

Семенова вдруг, схватив бутылку, налила себе стопочку и залпом опрокинула ее.

— Тонь, ты чего молчишь-то? Как воды в рот набрала! — наседал захмелевший Семенов.

— Зато ты у нас, козел старый, уж больно разговорчив! — выдохнула наконец Тоня. — Мелешь языком, как помелом.

— Чтой-то я козел-то?

— Не знаю я никакого Геца! — бросила хозяйка Светловой и, резко поднявшись, начала убирать со стола. — Хватит! Расселись!

— Тонь, да ты чего? — изумился Семенов. — С печки, что ли, свалилась?! Так хорошо сидим…

Во всем следует находить плюсы: бесцеремонно выставленная из «радушного» дома Семеновых Анна уже к одиннадцати вечера была дома, в Москве.

Звонок раздался поздно.

— Анна, вас разыскивают.

Это был адвокат Фонвизин.

— Интересно, кто же?

— Молодая красивая девушка.

— Вот как!

Светлова ни за что бы не догадалась, о ком идет речь, если бы Леонтий ее не назвал: это был гусенок, дочь Тегишева.

В адвокатской конторе Фонвизина засиживались допоздна. И гусенку просто повезло, что она застала Леонтия в такое время.

— Так я передаю ей трубку? — спросил Фонвизин. — Видите ли, она стоит рядом.

— Хорошо.

— Я сейчас за вами заеду… Вы мне нужны, — торопливо объявил Анне в трубку гусенок.

— А что, собственно… В чем дело? — Аня не скрывала удивления.

— У папы проблемы… Мне кажется, надо вмешаться.

— Именно сейчас?

— Потом будет поздно.

— Вмешаться следует именно мне?

— Да.

— Юля, извините, я, кажется, не слишком понимаю… Неужели я чем-то вам обязана?

— Ну, видите ли…

— Ах, да, ведь вы меня угощали обедом!

— Ну, если хотите, считайте, что так. Что, разве было невкусно?

— Ну, хорошо, допустим… Долг платежом красен?

— Угу! — довольно бесцеремонно промычал в трубку гусенок.

— Да, от скромности вы не умрете. Может быть, объясните, в чем все-таки дело?

— Нет, вы тогда со мной не поедете.

— А так, без объяснений, вы уверены, я поеду?

— А так — да.

— Интересно, почему вы так убеждены?

— Потому что у вас в характере есть склонность к авантюризму.

— Люблю искреннюю молодежь, которая говорит старшим, что думает!

— Собирайтесь. Я буду через три часа.

— Не раньше? Вы же торопились…

— Раньше не надо. Именно через три.

Гудки.

«А она довольно решительна.., для такого тщедушного создания», — подвела итог своим размышлениям Светлова.

Просто пробивающая стену кипучая энергия!

Аня припомнила Юлю Тегишеву, хлопочущую на кухне возле плиты.

Говорят, такие девочки даже уроки делают стоя.

Ни присесть, ни прилечь.

Симптомы…

Явное отвращение, которое испытывала к приему пища Юля, — это было «петелькой»… Недаром Аню еще в тот раз, когда она угощалась цыпленком, насторожило это.

А крючком… Крючком было слово, которое произнесла мимоходом в разговоре с Аней девочка Настя Козлова.

Анорексия.

Скорее всего, генерал «не в курсе»… Впрочем, так же, как этот Сигизмундович, врач, который ее лечит. Вряд ли они догадываются, что у Юлии анорексия.

Скорее всего, ее лечат от чего-то другого.

Но для Светловой симптомы были слишком очевидными!

Почему Анна сразу об этом не подумала?!

Потому что крючок цепляет петельку не сразу, а через некоторое время, когда все у Светловой в голове разложится по нужным местам.

Когда все впечатления, вся информация, услышанные фразы, которым поначалу не придаешь никакого значения, устаканятся…

Возможно, последним толчком было то, что ее попутчица в поезде Москва — Петербург заговорила о моделях.

И крючок подцепил петлю.

Но, собственно, что дает Светловой это открытие в смысле дальнейших перспектив расследования?

Ни-че-го!

Только вот… Кстати, как там говорил поэт Кольридж:

«Человек с чистой душой не способен отказаться от пончиков с яблоками»?

Любопытное утверждение.

Ночь была очень ясная. При такой прозрачности воздуха все становилось необычайно четким. Луна казалась ближе и крупнее… Таким огромным Светлова вообще раньше никогда ночное светило не видела. Как необычной величины надраенный медный таз для варенья.

Перистые, вытянутые, как стрелы и копья, облака, посеребренные, подсвеченные лунным сиянием, были грозно направлены куда-то, словно выпущенные из тетивы лука.

А с лугов и дальнего низкорослого леса, от теплой, еще не остывшей земли поднимался в холодный уже воздух туман… Он вырастал клубами, дымился длинными, устремленными вверх языками, и в этом движении было что-то колдовское.

Все вместе это было похоже на зловещие декорации, на фоне которых могло случиться все что угодно.

Такой красивой и странной ночи Аня в своей жизни раньше не видела.

Дорога свернула в лес.

— Это здесь! — объявил гусенок.

— Что здесь? Вы так и забыли это мне объяснить.

— Дуэль.

— Что? Вы не бредите?

— Нет! Папа вызвал Зворыкина на дуэль.

— Какого Зворыкина?

— Ой, вы счастливая, что не знаете Зворыкина.

— Я, и правда, не знаю.

— Это журналист с такой фамилией.

— И что, этим он и провинился?

— Нет, не только этим. Он все время пишет про папу.

— Ужасное прегрешение!

— Он все время пишет про папу всякие гадости…

— А в суд?

— Нельзя!

— Почему?

— Вы не знаете папу.

— Я «не знаю папу», я «не знаю Зворыкина»… Но как нужно вскакивать посреди ночи и ехать неизвестно куда, в темный лес, — это тем не менее я. Это все — ко мне!

— Вы не понимаете. Суд — это не для папы.

— Ах, ну да! «Букашки»! Все вокруг ничтожные букашки!

— Ну, в общем, да. — Юля опустила глаза. — Он все время кричит, что бумажная возня и препирательства с этими штафирками — не для него…

— Ну да… Для него — сразу из пушки! Чуть что не по генералу — сразу залп из всех орудий. Батарея, огонь!

Аня смотрела на девушку за рулем. Скорее, по виду, почти девочку, чем девушку. Бледненькая, в растянутом темном свитере. Такой чудненький бесформенный трикотаж и Елену Прекрасную может сделать похожей на посудомойку. А к дурнушкам он и вовсе безжалостен. Детская челка прилипла ко лбу. То ли девочка вспотела от волнения, то ли знобит ее, то ли у нее температура… Вид не самый цветущий, если быть точной. Что и подтверждает Анины догадки… В общем, как всегда, осунувшаяся.

Впрочем, что такое «как всегда»? Светлова видит ее, по сути, третий раз в жизни. А женщины имеют свойство выглядеть по-разному. Настолько по-разному…

— А кстати… Юлечка, откуда такое неуемное доверие к плохо знакомым людям? Ко мне то есть?

— Не знаю откуда! Если вы имеете в виду папу, то не знаю, почему он вам доверяет… Проникся! Непонятно почему! А если вы имеете в виду меня, то лично у меня никакого доверия к вам нет.

— Приятный ответ…

— Но, папа, повторяю, как-то к вам расположен.

— Откуда вы знаете? Он с вами делился своими мыслями на этот счет?

— Нет, разумеется. Но это заметно. И я надеюсь, что вы повлияете…

— На что же я должна повлиять?

— Сейчас увидите.

Машина остановилась на лесной дороге…

Щуплый седой человек с всклокоченной бородкой целеустремленно мерил шагами лесную, устланную опавшими листьями поляну.

— Это Медынский, — шепнула Ане девочка. — Алексей Петрович. Секундант.