Михаил Попов - Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека
Георгий Георгиевич не смог скрыть смущения.
— А жаль, ведь кофе я варю отменно.
— Вы что, не слышите эти звуки, они же человеческого происхождения?!
— Слышу, конечно. Это отопительная система нервничает. Такое бывает довольно часто. Обычно там все устраивается само. Но, кажется, на этот раз без моего вмешательства не обойтись. Пойду взгляну.
Он встал.
— Вы меня дождетесь или вам уже пора? Провожу.
— Нет, я вас дождусь. Хочу проверить, как вы завариваете чай, — попытался сострить Георгий Георгиевич.
Когда хозяин покинул кухню и хлопнула дверь веранды, гость вскочил со своего места и бросился к той двери, что вела на второй этаж. На четвереньках почти, чтобы его нельзя было увидеть с улицы, он вскарабкался по крашеным ступеням и замер, прислушиваясь сквозь шум своего дыхания. Он был уверен, что Настя здесь. Она сама ему сказала, что едет сюда.
Сначала он ей не поверил. Нервное их объяснение счел маловажной размолвкой. Пугает.
Одну за другой он в бешеном темпе колотящегося сердца обыскивал комнаты. Он был уверен, что звуки, доносившиеся на кухню, исходят отсюда, сверху. Из уст связанной Анастасии Платоновны. Почти выплюнувшей свой кляп. Судя по тому, что она рассказывала о своем муженьке, он способен и не на такое. Тем более что безумно в нее влюблен. И как врет, как врет! Он, видите ли, вынужден был жениться, уступая воле цековского самодура! Небось выл по ночам от счастья. Не дай бог показать, как он жениться хочет. Чтобы с нею, с Настенькой… Георгий Георгиевич не удержался и представил себе Анастасию Платоновну соблазнительно развалившейся на тахте, а потом жестоко скрученной мужниными веревками в пыльном углу, и застонал от совокупного отчаяния.
Но где же она? Каждая комнатушка предъявила свое подлое алиби.
И в общем-то непонятно, почему этот кретин бросился на улицу, когда звуки доносятся отсюда.
Вчера вечером Георгий Георгиевич, разжевав свою гордыню, обзвонил всех ее подруг и знакомых. Нигде нет! Значит, где, если нигде? По его просьбе звонили и сюда. Она не подходит. Кофеман сообщает, что Анастасии Платоновны нет-с, и давно-с. Не сразу, но Георгий Георгиевич сообразил, что она связана и спрятана. Ведь она сама говорила, что очкарик знает о ее новой и столь счастливой связи. Видимо, почувствовал, что это нечто серьезное, и принял свои меры. Меры мужа. И дурака. И подлеца.
Пора возвращаться.
Со всею возможной бесшумностью и быстротой спустился обследователь второго этажа на кухню. Мужа своей возлюбленной он увидел у мойки. Тот наполнял чайник. В первый момент Георгию Георгиевичу стало неудобно, а потом он внутренне махнул рукой. Что тут теперь скрывать?!
— Как ваше отопление?
— Уже в порядке. Почти. И сейчас я вас угощу чаем. Тут я себя специалистом не считаю. Поэтому будете диктовать, как вы любите.
Установив чайник на огне, Василий снял и протер очки. Грудь его слегка вздымалась. Судя по всему, отопление он осматривал весьма торопливо.
— Скажите, а Настя действительно талантливая манекенщица? Мне казалось, что ноги у нее слегка коротковаты для подобной работы. Да и разворот плеч…
— Вы правы. Если бы я не знал, чья она дочь, я бы не взял ее к себе. Да и так, взяв, старался выпускать как можно реже. Но, согласитесь, способность кривляться на подиуме — не самый главный талант в женщине.
— Но она и на кухне не любит и не умеет «кривляться».
— В любимой женщине и это можно снести.
— Любимой? — брови аспиранта удивленно возвысились над верхним краем оправы.
— Любимой, — твердо и наступательно заявил Георгий Георгиевич.
— С ума сойти.
— До такой степени любимой, что я не остановлюсь…
Опять донеслись невесть откуда давешние звуки.
Не невесть. Сторожка! Это веранда рождала такой странный акустический эффект.
Георгий Георгиевич решительно кинулся к выходу. Переворачивая стол и круша кофейный сервиз.
Василий кинулся следом. На крыльце он попытался схватить гостя за рукав, но не удержал. Потерял равновесие и покатился в жухлую траву. Несмотря на это, к дверям деревянного строения он успел первым. Потому что точно знал, куда именно нужно бежать. К тому же возлюбленный Анастасии Платоновны зацепился ногою за бордюр, разодрал штаны. Это, правда, лишь прибавило ему ярости. Когда он подбежал к сторожке, скрытный хозяин уже крестообразно стоял на пороге.
— Я вас туда не пущу.
Из-за двери доносились непонятные, но все же явно человеческие шумы.
Георгий Георгиевич, презрев дальнейшие объяснения, пошел в лобовую атаку, но был отброшен резким грамотным ударом в подбородок. Облизнувшись — нет ли на губах кровоподтека, он полез в карман и достал оттуда пистолет.
— Всего лишь газовый, — шумно дыша, сообщил он, — но будет достаточно. Я жду.
Помедлив несколько секунд, сволочь-муж отошел в сторону.
— Подальше, подальше. На пять шагов.
А то еще шарахнет чем-нибудь. Удостоверившись, что Василий отошел на достаточное расстояние, вооруженный кутюрье ворвался в сторожку.
Вот что он увидел: посреди небольшой комнаты с занавешенными окнами и крашеным полом стоит табурет. На нем сидит седовласая старуха в длинном ситцевом платье, в белых носочках и тапочках, и поет тихонько так, надтреснуто, но мелодично:
Горит свечи-и о-га-ро-чек,Греми-ит неда-альний бой,Нале-ей, дружок, по ча-роч-ке,По на-шей фрон-то-вой.
14
— Итак, он предлагает встретиться.
Евмен Исаевич покрутил в руках бумажку.
— Предлагает. Да. И вам надо на эту встречу пойти.
— Еще бы.
— Но не одному.
— Что имеете в виду? — подозрительно оглянулся подполковник на журналиста.
— Я имею в виду, что такой случай нельзя упустить. Допустим, он вас не обманет и явится на встречу — в чем я сильно, кстати, сомневаюсь, учитывая его поведение до сих пор. Так вот, если он явится, — его нельзя упустить, а не упустить его можно только взяв.
— Как это?
— Скрутить, связать, оглушить, ранить.
Леонтий Петрович отхлебнул коньяку из своего стаканчика.
— Но даже если он совсем дохляк и я его оглушу-скручу, как я докажу милиции, что он это он?
— Надо сделать так, чтобы не было никакой милиции.
Подполковник перевел взгляд с послания садиста на посланного ему судьбой помощника.
— А как такое сделать?
— На встречу надо явиться со своими людьми. Вы можете к кому-нибудь обратиться с такой просьбой? Дело ведь отчасти рискованное.
Леонтий Петрович еще отхлебнул коньяку.
— Не люблю я милицию. Почти всех. В последнее время два столкновения. На известной вам отлично почве. Из-за Романа.
— Может быть, он как раз на это и рассчитывает. На то, что вы не посмеете поднять шум в общественном месте. Как он там написал — кафе «Ромашка»?
— И ребят подводить не хочу. Один раз уже очень сильно получилось.
— Это каких ребят, Леонтий Петрович? Тех, что…
— Дружков Романовых, они мне тут немного помогали с поисками, а я им опять конфликт с властями? Нет.
— Тогда положение безвыходное. Я, конечно, мог бы пойти…
Леонтий Петрович окинул критическим взором гостя.
— Вы толстый.
— Да и не очень смелый, — вздохнул тот.
— Вот что я сделаю, — просиял вдруг подполковник, — я позвоню психиатру.
— Зачем? И какому?
— Эдуарду. Светкиному хахалю.
— Может, лучше все-таки с «ребятами» как-нибудь осторожно поговорить?
— У меня совесть не повернется.
Хлопнув себя по коленям, Леонтий Петрович взял со стола листок с посланием садиста и отправился в коридор к коммунальному телефону.
— Больше некуда, — пробормотал он под нос, закрывая за собой дверь.
Судя по доносившимся из-за двери звукам, переговоры проходили не вполне гладко. Петриченко занялся в это время гравированными стенами. Отчего-то вид старинных кораблей вызвал в журналисте приступ жалости к хозяину комнаты. Оставив изображения кораблей, Петриченко перебросил внимание на те приметы подполковничьего быта, что ускользали пока от осмотра. Не перечисляя деталей, сразу вывод: Леонтий Петрович был сторонником спартанского образа жизни. Никаких следов старческой немощи или неаккуратности. Но, вместе с тем, ничего интересного. Хотя, кто может что-нибудь определенное сказать об интересе такого человека, как Петриченко.
Вернулся подполковник. Вид обиженно-обескураженный. Результат получился хуже, чем он мог ожидать. Чтобы не набрасываться сразу с неприятными вопросами, журналист сказал:
— Знаете, Леонтий Петрович, у вас есть чувство корабля.
Подполковник по-стариковски медленно сел на стул.
— Она меня называет гадом, тут я привык. Но брат. Родной ее брат. Она же пальцем не шевелила, когда я ей талдычил. Заявление не могла снесть в милицию. Только завтра собирается. Что за люди! Какая ненависть! А она ведь иссушает. Вы как работающий с людьми должны это знать.
