Евгений Сухов - Делу конец – сроку начало
— Мне понятно это желание, — согласился поспешно Слава.
— А теперь заводи свою колымагу. Мне еще с Ковылем повидаться нужно. Перетереть кое-что.
— Понял, — охотно отозвался Слава и повернул ключ зажигания.
Глава 16
Кобылья пядь почти полностью освободилась от снега, обнажившись разбитыми бутылками, металлическими прутьями. Всюду лежали проржавевшая жесть, вскрытые консервные банки, обрывки бумаг, старое тряпье многое другое, характерное для свалки.
Снег оставался только в небольших распадках, присыпанный недавно сброшенным мусором. Он-то уж не растает до середины лета, умело припрятав все свои тайны.
На горах мусора старательными муравьями трудились бродяги, выискивая среди рваных пакетов, холщовых мешков и картонных коробок что-нибудь съестное. Иногда это удавалось, и счастливец осторожно складывал пропитание в сумку. Удивительно, но, кроме самых обыкновенных продуктов, на свалке встречались такие деликатесы, какие не часто подают и в ресторанах столицы. Не далее как вчера Кочану удалось выгрести из-под полуметрового слоя макулатуры коробку с омарами. Местные обитатели долго думали, что делать со столь экзотическим продуктом. Потом решили его сварить, сдобрив отменной порцией соли. Получилось весьма недурно, и оставалось только жалеть, что подобных находок попадается не так уж и много.
А с месяц назад один из приятелей Кочана отыскал внушительную упаковку копченой колбасы. Ели ее всем миром дней десять, удивляясь расточительности хозяев, вышвырнувших на прокорм воронам такую вкуснятину.
Нечто подобное Кочан хотел отыскать и сегодня. Для этого имелась вполне уважительная причина — на предстоящий вечер у него была намечена свадьба. В невесты он подобрал семнадцатилетнюю бомжиху с романтическим именем Ангелина. Если бы не постоянная припухлость под глазами и не синюшный цвет лица, ее можно было бы назвать интересной дамой. Про себя она рассказывала неохотно, да и Кочана мало интересовала ее прошлая жизнь, но даже то, что она ему поведала тайно, вызывало улыбку: родилась в Ленинграде, отец — адмирал флота, мать — профессорша, и только тюремные наколки на бедре в виде черта с мешком свидетельствовали о том, что жизнь у нее была куда более содержательна, чем она рассказывала.
В общине бичей так же, как и в тюрьме, всегда очень остро стоял женский вопрос, и дамы, словно эстафетные палочки, передавались от одного джентльмена к другому. То же самое случилось и с Ангелиной, когда она в прошлом году прибилась на вокзале к двум бомжам, квартировавшим на городской свалке. Ее продавали в соседнюю общину за бутылки водки, сдавали в аренду, выменивали друг у друга на понравившееся шмотье, а то и просто отдавали за кусок вареной колбасы.
С Ангелиной у Кочана случилась любовь.
Самая что ни на есть настоящая. Поначалу он девушку не оценил и первую свою встречу с ней помнил смутно, может быть, оттого, что был пьян. А позже обратил внимание на то, что она сильно отличается от всех женщин его коммуны, разумеется, в первую очередь возрастом, потому что остальным было уже за тридцать и по сравнению с ней они выглядели ветхозаветными старицами. А во-вторых, несмотря на падение, среди бомжей Ангелина смотрелась свежо, как полевая ромашка, пробившаяся сквозь кучу навоза. Абсолютно ко всем она обращалась на «вы» и стыдливо опускала при разговоре глаза.
Что и говорить, подобная стыдливость подкупала несказанно. И к своей предстоящей свадьбе Кочан готовился так основательно и с таким волнением, как если бы Ангелина была первой и единственной женщиной в его жизни. Свой медовый месяц они решили провести в хлопотах: нужно было вырыть отдельную землянку и украсить ее лоскутами и всякими симпатичными прутиками — благо их здесь было предостаточно. И, заплатив положенный выкуп общине за женщину, отделиться. Завести собственное хозяйство, а с прежней семьей поддерживать лишь добрососедские отношения.
Сейчас следовало на свалке отыскать что-нибудь эдакое, что могло бы украсить свадебный стол, например, не помешал бы ящик лососевой икры. Помнится, такое случилось месяца два назад. Какой-то грузовичок сбросил на свалку с полкузова деликатеса, и несколько недель подряд им пришлось давиться ресторанными изысками. Конечно, случались и отравления, но кто о них помнит? Бродяги — народ выносливый: помучается иной бедняга животом пару дней и вновь здоровый как огурчик.
Ящик с коньяком Кочан заметил не сразу. Пожелтевший картон мало чем отличался от груды лохмотьев, проступивших из-под растаявшего снега, от прошлогодней слежавшейся травы, и только когда, прорывая бумагу, выглянуло длинное и тонкое горлышко бутылки армянского коньяка, он понял, что это ему не приснилось. Опасаясь, что это может быть всего лишь миражем, он осторожно приблизился. Видение не исчезло, бутылки с коньяком, тесно прижавшись боками, звякнули, едва Кочан ухватился за бумажный край.
Кочан вытащил из коробки одну из них, осмотрел со всех сторон. Судя по этикеткам, товар был качественный, это не вызывало никаких сомнений. Особое уважение внушали звездочки, густо облепившие фирменную наклейку. Следовало быть настоящим извращенцем, что выбросить на помойку такой товар.
Бомж копнул рядышком палкой, а не отыщется ли под слежавшимися листьями еще пары ящичков зелья, но, кроме истлевших ошметков, ничего не нашел.
Переложив бутылки в сумку, он затопал к землянке, вырытой на самой окраине свалки. Кроме него, в ней проживало четверо корешей — ее вырыли еще года полтора назад, всей коммуной укрепляли балками и бревнами. Позже стараниями Ангелины стены были украшены цветастыми лоскутами, и всякий, кто перешагивал порог жилища, отмечал, что здесь чувствуется женская рука. Первую брачную ночь они проведут в своем закутке, и оставалось надеяться, что кореша не очень будут досаждать ему в это время.
В землянке Кочана с нетерпением ждали. Все бурно загалдели, когда он победно водрузил на стол сумку, набитую коньячными бутылками. Приятно дзинькнула посуда, обещая нешуточное веселье. Дядьки, сидевшие на грубо сколоченных досках, дружно оскалились, показав беззубые рты. Бродяжки, устроившиеся между бомжами, чувствовали себя настоящими дамами, а цветастые лоскуты на их грязных платьях свидетельствовали о том, что повод сегодня для сбора особенный — свадьба.
Ангелина мало чем отличалась от присутствующих женщин, разве что в волосах прятались неживые цветы, и Кочан подозревал, что сорваны они были с выброшенного на свалку венка.
— Где добыл? — взял в руки бутылку дядька лет пятидесяти.
Он посмотрел коньяк на свет, как это делает опытный дегустатор, перед тем как отхлебнуть самую малость, чтобы сполна ощутить вкусовой букет, и разлил напиток в обыкновенные стеклянные банки, заменяющие рюмки.
— Не графья, — заругался Кочан, — чего ты на самое донышко-то налил. Лей по полной, на всех хватит. А там кто сколько осилит. Как-никак свадьба, так что гуляем по полной программе.
— Это как скажешь, — радостно согласился плешивенький мужичонка, опрокидывая горлышко бутылки в пустую банку из-под майонеза, едва промытую.
Для неподготовленных зрителей убранство землянки представлялось жутковатым: по углам торчали обрывки искусственных цветов, повсюду были закреплены алые ленты с соболезнованиями, ее клочки нашли себе место даже в волосах женщин. Очевидно, по местным традициям подобное украшение считалось неким шиком, точно таким же, как заколки от кутюр в волосах парижских модниц. Не догадываясь о том, что в землянке происходит обыкновенная свадьба, можно было предположить, будто покойники решили организовать пикничок по поводу своего благополучного воскрешения.
Свадебный стол не был скуден: кроме последнего сюрприза, на сколоченных ящиках лежали соленые помидоры, маринованные огурчики и печеночный паштет, добытые здесь же на свалке.
Кроме крова, свалка давала и пропитание, и единственное, что следовало припасать заблаговременно, так это хлеб, да и то за ним не нужно было ехать далеко, едва ли не под боком, в соседней деревне, имелась своя хлебопекарня.
Кочан сел рядом с Ангелиной, нежно обхватив ее свободной рукой за плечи, в правой — бутылка со звездочками.
— Ну что, по первой да за молодых, — взял на себя роль тамады плешивый и, подняв майонезную баночку, до самых краев наполненную зельем, выпил в несколько больших и судорожных глотков. — Крепок, дьявол, — промокнул он уста краем замызганной телогрейки.
Со значением, без лишней суеты, выпили коньяк и остальные.
— Терпкий, зараза, — пожаловался лохматый дедок с развороченной скулой.
Кочан тоже почувствовал небольшое разочарование. Армянский коньяк ему приходилось пивать нечасто, но кто бы мог подумать, что он так напоминает обыкновенный самогон, сваренный опытной хозяйкой.
