Гэвин Лайл - Венера с пистолетом
В известной мере я сказал, что думал.
Она кивнула.
– Да, в то время в существовании ада никто не сомневался. Церковь была просто убеждена, а именно она заказывала росписи. После эпохи Возрождения к искусству приобщилась верхушка среднего класса – богатые венецианские купцы стали поручать художникам роспись собственных домов. Отсюда все и началось: появились нерелигиозные сюжеты, изменились размеры картин, появились новые материалы. Это привело к тому, что художники разбогатели – и стали независимыми. Видите ли, представление о том, что художник должен голодать, жить на чердаке и оставаться непризнанным при жизни, возникло только в последние сто лет. В течение большей части истории искусства художники были обеспеченными людьми.
– Думаю, это произошло из-за того, что в наше время меценаты – ваши венецианские купцы – исчезли.
– Черт возьми, вовсе нет – они не исчезли, но теперь не покупают в таком количестве работы новых художников. Они ведут себя точно так же, как донна Маргарита: их интересуют только старые мастера и импрессионисты. И обратите внимание на цены: Фаджиони запросил за работу Пуссена больше двухсот тысяч долларов – и мы их заплатим; это рыночная цена. Но это же бессмыслица.
Мы довольно быстро зашагали в сторону станции; такси по-прежнему не было.
– Кажется, я где-то читал, что Мона Лиза была застрахована на всякий случай на сумму в пятьдесят миллионов долларов? – спросил я.
Она резко остановилась.
– Да, верно. И это полное безумие. Ни одна картина в мире не может стоить столько, сколько все остальные. И кроме того – кто сможет ее купить? Предположим, Франция обанкротилась и Лувру приказано продать ее – кто сможет купить? Может быть, Вашингтон или Великобритания смогут собрать такую сумму, но больше никто. И ведь они все это понимали, так почему тогда назначили такую цену? С тем же успехом ее могли уменьшить вдвое или даже еще больше.
Она снова двинулась дальше, лицо ее казалось почти сердитым.
– Беда заключается в том, что обычный покупатель читает такое и начинает на этой основе оценивать произведения искусства. Он смотрит на картину, которая ему нравится и пятьсот долларов, а затем сравнивает пятьсот долларов и пятьдесят миллионов, и начинает думать, что эта картина в сто тысяч раз хуже портрета Моны Лизы и потому нужно быть просто сумасшедшим, чтобы ей вообще восхищаться. Поэтому вместо картины он покупает электрогриль. По крайней мере ни у кого не будет гриля в сто тысяч раз лучшего, чем у него.
Потом она добавила:
– Или выворачивают все доводы наизнанку и покупают картину, которая им вовсе не нравится, в надежде, что в один прекрасный день она будет стоить пятьдесят миллионов.
– В ваших словах звучат довольно антибуржуазные настроения.
– Может быть… Ну, ладно, по крайней мере в результате лучшие произведения собираются в музеях, где люди могут их видеть. Не думаю, что через сто лет в частной коллекции найдется хотя бы одна картина старых мастеров или импрессионистов.
– Мы снова вернемся к тому, что было перед Возрождением, только теперь вместо церкви будет государство.
– Да, что-то в этом роде.
Теперь мы уже видели вокзал и, разумеется, сразу появились свободные такси.
Я похлопал ее по плечу.
– Пойдемте, дорогая. Джон Уэйн ждет нас.
– И донна Маргарита тоже. Я должна с ними встретиться. А вы не хотите попытаться взять у них взаймы?
Об этом стоило подумать. Поэтому я позвонил с вокзала и договорился о встрече на шесть часов.
24
Раз Гарри находился в городе, мне снова приходилось позаботиться о мерах предосторожности. Совершенно очевидно, что номера в гостинице не годились, также как и шикарные рестораны, кстати за переделами отелей их было не так много, причем они настолько опустели, что мы выглядели бы там, как привидения на Рождество. Поэтому мы встретились под высоким сводом церкви неподалеку от Канала со стороны Гритти.
Власти города приспособили ее для телевизионных концертов. Большие динамики установили на баржах, стоявших на Канале, а потом и на самой площади снаружи. Внутри камерами, мониторами и микрофонами были буквально усыпаны чистые линии опор, горели яркие рефлекторы, пол был буквально застлан кабелями и соединительными коробками, а в центре зала телевизионный техник наигрывал на рояле песенку «Расцветающая жимолость».
Я, конечно, опоздал, так что еще до моего появления, Элизабет рассказала все про новые картины. Донна Маргарита внимательно изучала фотографию картины Пуссена; Карлос держал в руках фотографию Кордобы или кто он там был.
Донна Маргарита взглянула на меня и улыбнулась.
– Как я понимаю, вы нашли для нас хорошую гравюру.
– Да, – мрачно буркнула Элизабет.
– Вы очень хорошо сделали, – заверила меня донна Маргарита – Она мне очень понравилась. Большое спасибо.
– Мисс Уитли сказала нам, что некоторое время назад у вас были небольшие неприятности с итальянской таможней. Вам следовало самому рассказать об этом.
Я пожал плечами.
– Стоит ли беспокоиться?
– Если вас знают как контрабандиста, то могут возникнуть сложности с нашими картинами.
– Возможно. Давайте подождем и посмотрим, как будут обстоять дела.
Донна Маргарита изящно вставила в рот одну из своих длинных сигарет. Из-за колонны появился служитель в форме и заметил ей, что здесь дом Господа и здесь non-fumare[33]. Она взглянула на него, но продолжала курить. Все телевизионщики вокруг дымили так, что в пору было вызывать пожарные машины.
– Если это действительно портрет Кордобы, – сказала она, – то его следует забрать сеньору Кемпу.
Элизабет задумчиво взглянула на нее.
– Не знаю… Итальянцы могут решить, что она для них вообще ценности не представляет. Трудность состоит в том, что если мы запросим разрешение, то можем столкнуться с отрицательным ответом.
– Мистер Кемп, вам следует подумать о каких-то других, более разумных способах.
– Уехать в Бриндизи, а там сесть на пароход и отправиться в Грецию. Ведь никому не придет в голову вывозить произведения искусства контрабандой в Грецию, не так ли?
Элизабет с сомнением взглянула на меня; скорее всего она думала о той опасности, которой будет подвергаться хрупкая картина во время двухдневной качки в зимней Адриатике. Если говорить честно, качка не вызывала особого восторга и у меня самого, но это был действительно безопасный маршрут.
Донна Маргарита протянула:
– Сто тысяч долларов… Это большие деньги. Вы уверены, что сеньор Фаджиони не догадывается, что вы работаете на меня?
– Совершенно уверена, – кивнула Элизабет, – но он, должно быть, полагает, что я работаю на какого-то мексиканского или центральноамериканского клиента. Такого рода картина не может таких денег в Европе или в Штатах.
– Фаджи не станет слишком упорствовать с этой картиной. Я хочу сказать, он не запросит слишком много, – сказал я.
– Однако он выставил и осветил ее. И запросил сто тысяч долларов. Я не назвала бы такое поведение слишком робким.
– Да, но он обычно хвастается своими картинами, ну, как с Пуссеном. На этот раз он такого не делал.
Элизабет снова задумалась.
– Думаю, он хотел, чтобы мы купили эту картину исключительно по собственному решению – тогда его не обвинишь, если кто-то докажет, что это не Кордоба. Посредник вроде него не может позволить себе портить отношения с человеком вроде меня.
Она сказала это просто и откровенно, с совершенно невинным видом. Действительно, она была хороша, у нее все было в порядке, и становилось удивительно, почему она этого не понимает?
– Потому что если это не Кордоба, тогда картина не представляет никакой ценности.
Донна Маргарита кивнула.
– Карлос отправит вечером телеграмму в Базель и пошлет фотографию авиапочтой в Манагуа. Si?[34]
Это «Si» прозвучало как сухой военный приказ. Карлос вздрогнул и бесцветным тоном ответил:
– Si, донна Маргарита.
Наступила неловкая пауза. Мы стали медленно обходить зал по краю, огибая колонны и микрофоны. Где-то с треском рухнуло какое-то телевизионное оборудование и этот шум вместе с сопровождавшим его взрывом ругательств эхом отдался под высоким сводом.
– Ну, если это все… – сказала Элизабет.
Донна Маргарита одарила ее королевской улыбкой.
– Вы все проделали просто замечательно. Можно еще что-нибудь найти в Венеции?
– Можно повидаться еще кое с кем, но в Венеции не так много возможностей. Это не Флоренция или Рим. Я так полагаю, что теперь мы отправимся туда?
– Возможно. Но я не люблю Флоренцию зимой. Там совершенно нечем дышать.
– Но там есть несколько крупных торговцев.
– Если хотите, можно съездить. Но, сеньорита, вы не должны слишком много работать. Нашу поездку следует использовать и для развлечений. – Она повернулась ко мне. – Синьор Кемп, вам следует пригласить сеньориту Уитли поужинать или сходить в кино.
