Сергей Белошников - Палач

Игорь безвольно махнул рукой. Виктор умолк.

— Будем ждать, — сказал я после паузы. — Больше нам ничего не остается. Будем ждать. Иди, завари кофейку, Витя.

Виктор покорно поднялся и вышел из комнаты.

— Что ты думаешь обо всем этом? — спросил меня Игорь негромко, прислушиваясь к позвякиванию посуды, доносящемуся с кухни.

— Ничего я не думаю, — огрызнулся я. — Я знаю ровно столько же, сколько и ты… Надо ждать. Будем надеться, что переговоры ведутся и будем верить, что закончатся они удачно.

— Удачно… Для кого как, — сказал Игорь.

— Да. Именно так — удачно. И не распускай сопли, будь мужчиной, — сказал я ему. — Время еще есть. И все координаты ее тоже у нас есть.

Я снял трубку телефона и еще раз стал набирать ее домашний номер.

Глава 21. ПАЛАЧ.

Я с большим трудом отжала его потертые levi"s и бросила их в таз, где уже валялись остальные его шмотки — отстиранные и отжатые. Дернула за цепочку, выдернув пробку и розоватая пенистая вода в ванне с хлюпаньем завертелась, втягиваясь воронкой в сливное отверстие.

Я смахнула со лба мокрые волосы. В ванной было душно, как в тропическом лесу. Я стала развешивать его вещи по веревкам. Обвисшая кожаная куртка уже тяжело висела на плечиках, с нее капала вода. Я повесила его рубашку и снова наклонилась над тазом.

И тут опять пронзительно зазвонил телефон. Я замерла на месте, шепотом считая вслух звонки:

— Один, два…три…четыре…

Все было ясно.

Я выпрямилась. Повесила джинсы. Сполоснула таз, уже не обращая внимания на надрывающийся на кухне телефон. Вытерла руки и пошла по мокрому после уборки паркету через прихожую в комнату. Пол влажно мерцал и идти по нему было чуть скользко. На входной двери — тоже еще не до конца высохшей, — слава Богу, уже не было этих жутких кровавых разводов.

Я выключила в кабинете все лампы, помогавшие Сереже во время импровизированной операции. Оставила только одну — на письменном столе. Надела на нее стеклянный голубоватый абажур, а сверху набросила узорчатый платок, чтобы свет не бил ему в глаза.

Я подошла к дивану и опустилась на колени.

Он лежал на животе, чуть повернувшись под простыней на левый, здоровый бок, лицом ко мне. Вокруг закрытых глаз у него проявились синие, переходящие в черноту круги. Он прерывисто дышал приоткрытым, обметанным ртом. Мокрые от пота волосы прилипли ко лбу. Я осторожно отодвинула волосы. Промокнула марлевой салфеткой его лоб и виски. Он не пошевелился, не открыл глаз. А потом тихо, просяще, неразличимо произнес какое-то короткое слово.

Я наклонилась ближе к нему. И он снова его произнес. Вот что я услышала: «Ма-ма…»

— Боже мой, — прошептала я растерянно. — Боже ж ты мой… Мама…

Я медленно поднялась с колен. Залезла с ногами в кресло, стоящее рядом с диваном. Я села так, чтобы видеть его лицо. Придвинула поближе к себе телефон, убавив до минимума громкость звонка. Ноги я укутала пледом, взяла со стола и раскрыла «Manhattan Transfer» Дос Пассоса на странице, отмеченной закладкой.

Я невнимательно читала, время от времени поглядывая на него. Лицо у него обтянулось, стало выглядеть еще моложе. Какие двадцать восемь!.. Сейчас он выглядел едва-едва на двадцать. Мальчишка. Злобный испорченный мальчишка.

На кухне нудно капала вода из плохо прикрытого крана. Мирно тикающий будильник на моем письменном столе показывал начало третьего ночи.

Я, все время оглядываясь назад, взбежала по истертым, крошащимся под ногами бетонным ступеням, нырнула в какой-то закоулок, ведущий в глубину полуразрушенного здания. Мои шаги гулко рокотали под высокими, теряющимися в пыльном сумраке сводами. Еще поворот, еще одна лестница, теперь уже металлическая — и я выскочила в предрассветный уличный туман. Сквозь него вяло проглядывали желтые лепешки фонарей и волчьи глаза семафоров.

Я очутилась на безлюдной, длинной, убегающей во мглу платформе вокзала и остановилась. Я загнанно дышала. Никого не было видно — ни единой живой души. В вязкой тишине слышался только какой-то частый глухой стук — и я наконец поняла, что это колотится мое сердце. Матово поблескивали изогнутые нитки рельсов, уходящих в туман, между шпалами из грязного гравия торчали невысокие чахлые кустики, на которых поблескивали капли росы. Поодаль, словно давно высохшие фантасмагорические фаллосы, тянулись к почти ночному еще небу псевдоготические башенки и острые стеклянные кровли вокзальных зданий.

А потом я услышала шаги. Медленные, шаркающие. Они неотвратимо выплывали из тумана, они выплывали из тишины за моей спиной и у меня не было сил оглянуться. Меня сковал невыразимый, липкий первобытный страх. Шаги приблизились — и затихли. Снова воцарилась тишина. Но я-то прекрасно знала, что оно — это — стоит прямо у меня за спиной — близко-близко, на расстоянии вытянутой руки. Мне надо было обернуться и, превозмогая себя, я медленно обернулась.

Да, это был он — сумасшедший старик с Каменного острова. Он смотрел на меня из-под нависших кустистых бровей, смотрел, криво улыбаясь. Когтистая синюшная лапка крепко сжимала набалдашник трости. На серебряной щетине, покрывавшей впалые щеки, неярко мерцали капельки то ли утренней росы, то ли пота. У его ног жалась маленькая собачонка, время от времени приоткрывающая розовую пещерку пасти.

Я понимала, что это не старик — это пришла моя смерть под видом ужасного старика в потертой тюбетейке.

— Ольга… — тихо-тихо позвал старик, пронизывая меня иголочками непроницаемо-черных зрачков. — Ольга-а…

Я попятилась, не сводя со старика обезумевших от страха глаз. И тут же старик сделал маленький шажок следом за мной — ко мне, и собачка его злобно оскалилась.

— Ольга… — снова позвал старик. — Ольга-а…

Я сделала еще шаг назад, еще, пошатнулась и, не удержавшись на краю платформы, с отчаянным протяжным криком полетела спиной вниз, к упорно нацелившемуся прямо на мой затылок тупому стальному рельсу.

Я вскочила, дико озираясь по сторонам. Плед и книга со полетели на пол. Я затравленно дышала и на губах у меня еще до конца не затих хрип предсмертного ужаса.

И только тут я заметила, что он лежит с открытыми глазами и с удивлением смотрит на меня.

— Ольга-а, — еле слышно, протяжно произнес он, разлепив сухие обметанные губы. И, помолчав, медленно добавил, недоуменно шаря глазами по сторонам:

— Где я?..

— Вы у меня дома. Извините… Я сейчас.

Я быстро прошла, почти пробежала в ванную. Включила холодную воду и сунула лицо под свистящую струю. Ледяная вода обожгла меня, я зажмурилась, затрясла обалдело головой. Через несколько секунд самообладание вроде бы вернулось о мне. Я выключила воду, насухо вытерлась: руки у меня тем не менее все еще тряслись. И пошла обратно в комнату, натянув на лицо невозмутимо-холодную маску.

Он все так же и лежал, глядя на меня — чуть на боку. Глаза у него лихорадочно блестели. Я наклонилась и поправила подушку у него под головой. Стряхнула градусник и сунула ему подмышку. Он ничуть не сопротивлялся, даже взглядом не высказал недовольства.

Я отвернулась от него. Распаковала одноразовый шприц. Набрала в шприц новокаин, смешала с гентамицином. Подошла к нему, — он по-прежнему не сводил с меня взгляда горячечно сверкающих, воспаленных глаз в красных прожилках лопнувших сосудиков. Слегка неодобрительно поморщился, увидев у меня в руке наполненный шприц.

— Надо. Вам надо сделать укол. Поверьте, это абсолютно необходимо.

Я старалась, чтобы голос мой звучал сухо и строго. Как у приходящей бесплатной медсестры, у которой на сегодня еще куча адресов в разных концах города и, следовательно с десяток походов по разным больным вроде него.

Я приоткрыла одеяло — он быстро посмотрел вниз и, кажется, только сейчас сообразил, что кроме бинтов на нем ничего нет. И я с удивлением увидела, как краска стеснения проступает на его запавших щеках. Он закрыл глаза.

Укол я сделала лихо. Протерла ваткой со спиртом его ягодицу и снова укрыла его одеялом.

— Ну вот и все. Полежите пожалуйста спокойно, пока меряете температуру, — сказала я.

Я бросила использованные шприц и ампулы в картонную коробку и понесла ее не кухню.

Я немного постояла на кухне, не зажигая света. Постояла, упираясь лбом в холодное оконное стекло, за которым в ночи мигали звезды сквозь быстро несущиеся тучи — мигали, словно угасающие свечи. Курить мне не хотелось.

Вернувшись в комнату, я вытащила у него градусник.

— Сколько? — хрипло спросил он.

Помявшись, я сказала правду:

— Тридцать восемь и семь.

— Мне нужно позвонить, — с трудом выговорил он. — Я могу это сделать?..

Вместо ответа я взяла трубку радиотелефона, протянула ему. Он положил ее перед собой и медленно начал набирать номер одной рукой — здоровой. Я не делала попыток помочь ему. И деликатно выходить я не собиралась, не дождется, засранец, хоть и раненый мою собственной дланью. Наконец он набрал и той же рукой поднес трубку к уху. Прислушался. До меня донеслись редкие длинные гудки.